Дневник путешествия Ибрахим-бека - Зайн ал-Абилин Марагаи

Как поживаешь? Я был очень опечален смертью твоего почтенного батюшки, да помилует его господь! Твои домочадцы, надеюсь, здоровы? Откуда ты прибыл сюда?

— Из святого Мешхеда, — ответил я.

— Хаджи Малика там видел? — поинтересовался он.

— Нет.

— Почему?

— Я не знаком с ним. И не нашлось никого, кто направил бы меня к нему.

— Что же ты купил в Мешхеде?

— Ничего.

— Ладно, у меня здесь есть немного султанабадских ковров.[141] Товар хороший и расходится быстро и в Каире, и в Стамбуле. Возьми их с собой, я недорого тебе их посчитаю. Это очень доходное дело.

Я сказал:

— Я ничего не покупаю.

— Если у тебя нет денег, потом отдашь!

— Нет, я ничего не куплю.

— У меня есть десять манов[142] бирюзы для продажи в Египте. Возьми хоть их!

— Я уже говорил вам, что ничего не покупаю.

— Так зачем же ты приехал сюда? — удивился он.

— Ради путешествия.

— Ну ладно уж, скажи по крайней мере, как тебе показался Тегеран?

— В Тегеране нет ничего, что могло бы порадовать взгляд человека.

— Как так?

Я сказал:

— В таком городе, при том, что здесь есть люди, склонные к торговле и операциям, вроде вас, следовало бы уже давно, в целях увеличения товаров и развития торговли, учредить компании и национальный банк и провести отсюда до Тебриза железную дорогу. Все это вместе и приумножило бы ваши выгоды, и способствовало бы процветанию родины. Расширение торговых связей привело бы к повышению благосостояния населения. Кроме того, в этом большом городе, который именуется столицей, не мешало бы совместными усилиями богатых и влиятельных особ организовать какую-либо больницу для сирот и бесприютных. Это послужило бы вашей славе в этом мире, и на том свете бог помиловал бы вас.

Он сказал:

— Помилуй, аллах, как ты, Ибрахим-бек, складно и ловко говоришь о таком важном деле! А где деньги? Все это требует денег.

— Дорогой дядюшка, что это за слова! Вот уже двадцать лет, как доходы Ирана переданы в ваши руки. В Египте от вас самих я слышал, как вы продавали придворным за пятьсот туманов осколок драгоценного камня, которому красная цена — сто. На городских базарах Ирана, куда ни глянешь, везде тюки и мешки медных денег, которые ввели вы. Люди говорят, что вы завезли в Иран двенадцать миллионов пятьсот тысяч медных денег, подлинная стоимость которых едва достигает ста тысяч туманов. А ведь между этими цифрами большая разница!

Вдруг я заметил, что присутствующие при этом разговоре, закусив губы, делают мне со всех сторон знаки, чтобы я замолчал. Было видно, что хаджи этот разговор начинает сердить. В сильном гневе вскочив с места, он крикнул:

— Нахальство ты получил в наследство! — и под тем предлогом, что идет совершить омовение и прочесть намаз, засучил рукава и вышел, освободив себя от выслушивания моих горьких речей.

Я остался, а все присутствующие, дивясь моей смелости в разговоре с хаджи, переглядывались друг с другом. Один спросил у меня:

— Мешеди,[143] откуда вы родом?

Я ответил:

— Из ада.

Мне стала ясна причина моего приглашения. Господин хаджи, как он сам заявил, намеревался продать мне бирюзу и ковры, чтобы я выложил ему все мое состояние. И так-то он хотел отплатить мне за былое радушие и гостеприимство!

Итак, мы пробыли в Тегеране еще четыре дня, а 14-го числа ... месяца я попросил Мешеди Хасана нанять на почте коляску с четверкой лошадей, чтобы переехать в Казвин. Сам же пошел к хаджи-хану попрощаться. Достигнув дверей его дома, я увидел Гулям Али и попросил его доложить о моем приходе. Появился хаджи-хан и почтительно пригласил меня в дом, но я сказал, что зашел проститься.

— Что вы говорите?! — воскликнул он.

— Да, нужно ехать.

— Когда и куда?

— Сначала в Казвин, а оттуда в Азербайджан.

— Баба, — сказал он, — что вам за спешка?

— С меня довольно. Все было крайне неприятно. В этой стране для меня была лишь одна радость — встреча с известным вам почтенным человеком. И только. Сколько бы я ни благодарил вас за содействие, которое вы оказали мне, устроив встречу с этим замечательным мужем, благодарностей будет мало. Поистине, он — великий человек! Передайте ему изъявление моей глубокой преданности. Я никогда не устану молиться за него!

— Вы виделись с начальником монетного двора? — спросил хаджи-хан.

— Пусть тебе достанется это добро! — отшутился я. Он ответил:

— Да есть ли в нем какое-нибудь добро, чтобы доставалось мне? Пусть заберет его могила! Он не раз обращался ко мне со всякими сделками, которые причинили мне немало хлопот. В виде вознаграждения за эти хлопоты он преподнес мне бирюзу и очень расхваливал ее. Я потом показал бирюзу нескольким лицам, и все они оценили ее в один кран. Я подарил бирюзу вот этому самому Гулам Али. Не так ли, Гулам Али? — обратился он к нему.

— Да, — ответил Гулам Али, — она у меня в кармане.

Затем я попрощался, и, хотя он упрашивал меня позволить ему прийти проводить меня, я не согласился на эту любезность. Я дал Гулам Али два тумана за услуги и, сказав «прощайте», вернулся на свою квартиру.

Меня встретил Мешеди Хасан с сообщением, что коляска ждет уже два часа.

Тем временем прибыл погонщик, я заплатил ему пять с половиной туманов, чем он остался очень доволен. Мы собрали вещи и, увязав их, вручили носильщику.

— Нужно бы купить кое-что из мелочей на дорогу, — вспомнил вдруг я.

— Пусть Юсиф Аму отправится с носильщиком, — посоветовал Мешеди Хасан, — а мы пойдем той маленькой улицей, которая находится рядом с почтой, — на ней много торговцев фруктами.

Юсиф Аму и носильщик пошли вперед, а мы, выйдя через заднюю дверь караван-сарая, очутились в узком небольшом переулке.

Вдруг мы увидели, как женщина без чадры, выскочив из двери одного дома, перебежала улицу и скрылась в доме на противоположной стороне.

Я спросил у Мешеди Хасана:

— Разве здесь помещается баня?

— Нет, это просто дом, — сказал он.

— Так почему же эта женщина полуодета?

— Нет, она одета — на ней и верхняя рубашка, и шаровары.

— Да нет же, баба, я сам видел, что она в верхней рубашке,