Две жены господина Н. - Елена Ярошенко

— Лучше всего на въезде в Кремль. Мы имеем возможность проконтролировать Никольские, Троицкие и Боровицкие ворота. Ну и Спасские на всякий случай, но через них он вряд ли поедет. Поставим у каждых ворот по метальщику с бомбой, хоть одному из них да повезет! Одобряешь такой план?

— Пожалуй! Готовьте покушение. Но ведь у тебя, если ты помнишь, было еще одно неотложное дело.

— Ты имеешь в виду Татаринова?

— Именно.

— Им занялся Федя Назарьев. Я со дня на день жду от него известий.

— Опять со дня на день… А между тем кое-какие известия уже есть.

Азес протянул Борису варшавскую газету с отчеркнутой красным карандашом заметкой:

«22 марта в квартиру протоиерея униатской церкви Юрия Татаринова явился неизвестный человек, имевший при себе огнестрельное оружие и нож. Неизвестный, напав на семью священнослужителя, убил его сына и жену, после чего скрылся».

Савин счел своим долгом возмутиться:

— Какой ужас! Я не верю словам этой заметки! Федор не мог зарезать ни в чем не повинную старуху! Такое трудно допустить…

— Перестань валять комедию, — раздраженно ответил Азес. — Мне плевать на невинную старушку, скажу честно. Я хотел поговорить о Николае Татаринове.

— Но ведь он убит… Здесь пишут…

— Ты, кажется, не хотел верить словам этой заметки? Вот и не верь, дружок, не верь! Беда в том, что Татаринов остался жив. Вот как раз его-то, в отличие от старушки, Федя и не убил! Ну, что скажешь? И это наш боевик! Раскольников какой-то, специалист по старушкам… А Татаринова снова упустили! Провалили дело! — Азес выругался и добавил: — Помни, так это оставить нельзя!

Встречу с Назарьевым Савин назначил через несколько дней в Москве на Тверском бульваре. Раскисший мартовский снег таял под деревьями серыми ноздреватыми кучами. На бульваре было сыро и очень неуютно. Ни одного гуляющего, кроме Савина и Назарьева, видно не было. Говорить можно было, не опасаясь чужих ушей.

— Федя! — окликнул Савин подходившего к нему с радостной улыбкой Назарьева. — Что же ты, Федя, наделал?

Вот так, без традиционных приветствий и всяческих экивоков сразу вопрос, заданный в лоб трагическим тоном. Савин вообще стремился производить на соратников впечатление трагической и сложной личности.

— А что? — удивился туповатый Федя.

— Как что? Что ты наделал? — повторил Савин еще более значительно.

До Феди наконец дошло, что вопросы задаются неспроста. Он побледнел и спросил шепотом:

— Неужто остался жив?

— Остался. Более того, ты убил его мать.

— Я? Убил мать? Черт, так и думал, что зацеплю старуху! Дело-то как было? Пришел я к ним в дом, а швейцар спрашивает: «Вы к кому?» Ну я возьми и ляпни: «В шестую квартиру». У Татариновых-то пятая. А швейцар, дотошный такой дед, продолжает: «В шестую? К протоиерею Гусеву»? И что он хотел в ответ на такой вопрос услышать? «Да, — говорю, — к Гусеву». Ну он меня и пропустил. Я поднялся, позвонил Татариновым в дверь. Вышла старуха. «Что, — говорит, — вам угодно?» Чопорная бабка, губы поджала и свысока мне так, противным голосом: «Что вам угодно?» А я виду не подал и отвечаю: «Мне Николая Юрьевича». Так она, старая карга, еще с расспросами полезла — зачем, да для чего, да по какому делу? Тут и отец его вышел, этот униат поганый, и тоже: «Вам кого?» Веришь, еле удержался, чтобы всю эту шайку там же у двери не перестрелять. Но удержался! Я же с понятием — кровь невинных и все такое… Обратно же вежливо этак отвечаю: «Мне Николая Юрьевича, по делу!» Так папаша мне заявляет: «Его видеть нельзя!» Нет, ты понял? Но тут, на мою удачу, и сам Татаринов в прихожую вышел и встал на пороге. Он ведь большой такой, стоит в дверном проеме, как есть мишень. Я револьвер вынул, поднял, прицелился, а старик, морда униатская, давай меня под руку толкать. Я стреляю и сам не понимаю, куда пули уходят. Тут они все трое на меня бросились, отец на правой руке повис, мать на левой, а Татаринов револьвер у меня вырывает. Я крепко держу, но и он что есть сил тянет. Ну, думаю, все, конец, и провокатора не убил, и сам попался. Но у бабки-то по сравнению с мужчинами силенки не те, я левой рукой размахнулся, она брык — на ступеньки отлетела и покатилась по ним. Смотрю, из головы у нее кровь течет и сама как-то затихла. Ну, а я-то хоть одну руку освободил. Левой рукой нож выхватил и Татаринова ударил. Он револьвер перестал отнимать, за бок схватился, два шага сделал и упал. А дед все еще меня держит. Я ему спокойно так говорю: «Пусти, сволочь униатская, убью!» Тут он меня бросил, кинулся к сыну, к жене. И бормочет все что-то, дурак, нет бы погромче на помощь звать, а он, на мое счастье, видать, разума лишился. Да, я еще вынул из кармана записку: «Боевая организация партии социалистов-революционеров» (я ее заранее написал, чтоб знали), кинул записку на Татаринова и пошел по лестнице вниз. Смотрю, мне навстречу швейцар поднимается. «Что там за шум?» — спрашивает. А я ему отвечаю: «Если шум, то тебя там надобно! Иди скорей!» Сам вышел на улицу, взял извозчика и поехал в номера, где остановился. Расплатился за номер, все как положено, и на вокзал, дай бог унести ноги. Вот как оно все было. А старуху я специально не убивал. Зато Татаринова убить старался как мог. Но, видишь, ножом бить пришлось, а не стрелять, левой рукой опять же, может, и не так сильно ударил, как хотелось бы, но моей вины тут нет. Мне показалось, что он загнулся, проверять некогда было. Если выжил — не взыщите. Могу найти его и снова грохнуть. Труда не составит.

Рассмотрев обстоятельства дела, руководство боевой организации эсеров пришло к выводу, что вины Назарьева в непредумышленном убийстве старухи Татариновой нет, это была случайность. Ставить ему в вину то, что провокатор остался жив, тоже нельзя — от подобных накладок никто не застрахован. Федор мог остаться в боевой организации и продолжить свою революционную деятельность.

Это был удачный выход для всех. Просто так отстранить Назарьева от дел, не зная, куда его может понести от обиды, было рискованно. Слишком уж много Феде известно…

Глава 16

Праздный народ отмечал Святки широко, от Рождества до Крещения, но чиновный люд, отпраздновав наступление Нового года, опять разбрелся по канцеляриям и присутственным местам.

Дмитрий тоже отправился на службу в окружной суд, за праздничные дни накопилось много нерешенных дел, и провести в служебном кабинете несколько дней допоздна было явно начертано ему судьбой. Но Колычев не думал теперь о следственных делах с обычной тоской и усталостью — пусть он засидится с бумагами, пусть уйдет со службы поздно, все равно в конце концов вернется домой, а там его ждет Мура…

Какое это счастье — подходить к своему дому по холодной, занесенной снегом улице и издалека видеть, что в окнах светится теплый огонек, потому что тебя там ждут… Золотистые квадраты света падают на темные сугробы под окном, а сквозь тронутые ледком стекла видно, что происходит в комнате: Мура сидит на диване у печки, поджав ноги и накинув на плечи шерстяной платок, читает французский роман и даже не идет без Мити ужинать, хотя стол давно накрыт.

Митино сердце переполняла такая нежность, что хотелось сделать для Муры что-нибудь очень приятное, побаловать ее, исполнить какой-нибудь глупый женский каприз. Но для начала надо было выполнить собственное обещание — помочь ей найти брата.

Прикинув, кто смог бы ему посодействовать в этом деле, Колычев решил обратиться за помощью к агенту сыскного отделения Антипову, с которым ему доводилось встречаться по службе.

Павел Мефодьевич Антипов, молодой элегантный брюнет с холеными усиками и нахальными манерами, не имел никакого особого образования и выслужился из простых полицейских надзирателей, причем о быстроте его карьеры в сыскном отделении слагали легенды. Начальство высоко ценило Антипова, разработавшего собственные и причем весьма результативные методы расследования, и считало его чуть ли не новым светилом уголовного сыска. И все же несколько раз сложные случаи передавались от Антипова чиновнику для особых поручений, имевшему университетский диплом. Начальство мотивировало это тем, что для современного розыска необходимы люди с образованием и научным складом ума, и это сильно задевало глубинные душевные струны сыщика.

Чтобы добрать солидности, респектабельности и внешнего лоска, Антипов тщательно ухаживал за собой, посещал дорогие парикмахерские, заказывал костюмы у лучших портных и вообще старался одеваться по последней моде. (Правда, в результате всех своих усилий он стал походить на одного из тех франтов, которых опытные барышники выделяют в уличной толпе, останавливают и негромко предлагают купить контрабандный товар, отличающийся исключительно замечательными свойствами.)