Визит дамы в черном - Елена Ярошенко

Визит дамы в черном

Глава 1

Скорый поезд Варшава — Петербург шел точно по расписанию. Марта сидела у окна и безучастно смотрела на пробегавшие за стеклом скромные придорожные пейзажи. Внутренняя тревога, не отпускавшая Марту со дня похорон бабушки, становилась все сильнее по мере приближения к столице. Какой будет встреча с отцом, какая новая жизнь ее ждет? И как больно было оставлять Варшаву, уютный особняк, старое кладбище с фамильным склепом Липко-Несвицких, где теперь покоилась ее бабушка Ядвига, пани Липко-Несвицкая, урожденная Осинецкая…

Смерть бабушки, такая внезапная, такая странная, до сих пор удивляла Марту. Чужая женщина в черном, приходившая к ним в дом накануне той роковой ночи, словно принесла с собой беду. Конечно, это было всего лишь совпадением, но бабушке стало плохо сразу после визита дамы в трауре. Марте порой казалось, что эта гостья под густой вуалью была вестницей смерти, но из суеверного страха девушка отгоняла от себя эту мысль.

Теперь все, что было родным и близким Марте, осталось в прошлом. Скорый поезд Варшава — Петербург нес ее в чужой холодный город… Там Марту ждал отец, которого она почти не помнила.

Когда Марте было пять лет, отец, прогорев в делах, скрылся от кредиторов за границей. Уезжая, он обещал матери очень скоро вызвать ее и Марту к себе. В деньгах они не нуждались — отец оставил им три больших доходных дома в Петербурге, записанных на имя матери. В среде предпринимателей это было широко распространенной практикой — дом или другая недвижимость записывались на имя жены, чтобы в случае банкротства главы семьи жена и дети не пошли бы по миру. Предусмотрительные люди, заботившиеся о своих семьях, только так и поступали. Но три огромных дома в столице — это было более чем щедрое обеспечение! Мать, весьма практичная дама, умела извлечь доходы из своей недвижимости, но деньги не решали всех ее проблем. Она страшно тосковала по мужу. А родня и знакомые, никогда не одобрявшие этот брак, судачили: «Кристина дождалась, что купчишка бросил ее с ребенком на руках. Вот что бывает, когда девушка из хорошей семьи выходит замуж Бог знает за кого. Теперь он наслаждается жизнью за границей, а она проливает слезы в Варшаве у матушки. Старая пани Ядвига тоже виновата — не нужно было давать согласие на брак дочери с купцом, да еще и из России. Настоящая шляхтенка скорее прокляла бы дочь, а не допустила бы такого позора! И если уж Липко-Несвицким так мечталось породниться с торгашами, хоть бы постарались подыскать в Варшаве кого-нибудь из своих…»

А пани Кристина ждала — она-то знала, что Федор не мог, не мог ее бросить… Увидев почтальона, она, не дожидаясь прислугу, сама кидалась к нему навстречу с таким лицом, словно сейчас решится ее судьба. Но письма из-за границы для госпожи Багровой все не было. Проходили месяцы, годы…

Встретиться родителям Марты было уже не суждено — через десять лет мать умерла. А от отца, с тех пор как он уехал в Америку, никаких вестей не было.

Бабушка тоже не могла простить дочери этого брака, считая его жутким мезальянсом, однако, когда мать Марты осталась одна с ребенком, потребовала привезти внучку к себе в Варшаву и занялась ее воспитанием.

К зятю, которого бабушка называла необразованным хамоватым купцом и авантюристом, у нее накопилось множество претензий. Со временем они приобретали все большую и большую остроту и перерождались в обиды и ненависть. Две вещи просто не давали пани Ядвиге спокойно дышать, когда она вспоминала о зяте. Во-первых, ребенка крестили в православной церкви, а не в польском костеле, презрев все традиции римско-католической веры, и наградили девочку кошмарным именем Марфа, в честь другой бабушки-купчихи. «Марфа Багрова! Это имя кухарки, а не паненки из хорошей семьи!» — убивалась бабушка.

Имя в семье облагородили на европейский манер, превратив Марфу в Марту, но пани Липко-Несвицкая была уверена, что фамильное имя Ядвига-Кристина подошло бы ее внучке больше, малышку называли бы Ядзинькой, как и саму бабушку в детстве. А то дитя получило такое имечко, что и знакомым признаться стыдно… Марте порой приходилось слышать шепот: «А кто это Марфа Багрова?» — «Так то же Мартыся, девочка Липко-Несвицких! Мартыся по отцу — Багрувна». Эти ничего не значащие слова напоминали девочке, что она не совсем своя в кругу варшавских знакомых.

Второй страшной обидой бабушки была продажа отцом старинного имения, свадебного приданого матери. Бабушка никак не принимала в расчет, что имение почти не приносило дохода. «Дитя мое, Осинец — это родовое гнездо нашей семьи. Легко ли было расстаться с усадьбой, которую строил твой прадед? Я дала ее в приданое за моей Крысенькой, чтобы твой неуч-отец не воображал, что взял жену из бедности и она ему чем-то обязана. И никак не думала, что этот изверг пустит наш Осинец с молотка! Хам никогда не будет паном!»

Когда отец уехал на золотые прииски Сибири, оставив заботам пани Ядвиги свою жену Кристину и двухлетнюю дочь Марту, бабушка была возмущена. Через год Федор Багров вернулся с большими деньгами, и его не то что простили, но приняли. Но когда он уплыл за океан и затерялся где-то на Аляске, и его пришлось долго разыскивать, чтобы сообщить о смерти жены, ненависть пани Ядвиги расцвела махровым цветом. «Твоя мать погубила себя, связавшись с этим человеком, — говорила она Марте. — Я буду хлопотать, чтобы тебе разрешили отказаться от фамилии этого злодея и принять имя Липко-Несвицких, тем более что в роду не осталось мужчин и знатное имя угаснет». Но похлопотать бабушка не успела…

Монотонно постукивали вагонные колеса. Поезд проехал Лугу. До Петербурга было уже недалеко…

На лице Марты застыло странное выражение, казалось, ее светлые глаза не видят ничего вокруг, а устремлены внутрь себя. Попутчик, молодой армейский офицер, ехавший из Варшавы в отпуск к родителям, пытался заговорить с задумчивой паненкой, но так и не смог завести разговора. «Какая-то сомнамбула, не взглянет, не улыбнется, — с раздражением думал поручик. — Все они презирают русских, в этом все дело. Если на мне мундир с армейскими погонами, так я не человек, а пустое место, и можно всю дорогу смотреть сквозь меня. Гонора выше макушки, а так ничего особенного в ней нет… На мышонка похожа. А в России любая барышня, даже первая красавица, с радостью пококетничает с военным и развлечет его приятной беседой… Надоела эта Польша, хоть бы добиться перевода домой!»

Марта пыталась вспомнить лицо отца, который ждал ее в Петербурге. Детские воспоминания не складывались в одну картину, а распадались на десятки мелких деталей. Темный силуэт на пороге детской, радостный голос мамы: «Папа приехал! Мартыся, детка, проснись! Смотри, кто к нам приехал! Видишь, это — папа! А какие подарки он привез нашей доченьке…»

Лицо отца… Нет, лицо не вспомнить… Колючие усы Марта помнила, ей не понравилось, когда большое незнакомое существо, называемое «папа», стало ее целовать. А глаза?.. Главное в памяти стерлось! Выплывали мелочи. Руки отца, даже не руки, — руки смутно, — а большая кукла в них, нарядная, с каштановыми локонами и голубым бантом… И платьице на ней голубое, а на ножках лакированные туфельки с перепоночкой… За какую же ерунду упорно цеплялась детская память! Туфельки на кукле… Бог с ней, с куклой, какие же были руки, державшие игрушку? Кольцо? Да, на пальце что-то блестело… Перстень? Да, перстень. Перстень с большим прозрачным камнем… А лицо? Глаза добрые… Какого цвета? Карие? Серые? Мучаясь от невозможности вспомнить, Марта сжала руки и застонала. Офицерик с удивлением взглянул на нее.

— Мадемуазель, что с вами?

— Благодарю, все в порядке.

Марта снова погрузилась в свои мысли…

Беда была в том, что в доме бабушки, где Марта прожила большую часть своей недолгой жизни, фотографий отца не было. Вероятно, пани Ядвига однажды бросила их в огонь, не в силах справиться с ненавистью. Даже семейного альбома с фотографиями Марта никогда не видела — только несколько снимков в рамках. Портрет дедушки, пана Липко-Несвицкого, седого старика с бакенбардами, висел на стене в гостиной. Портрет пани Кристины, совсем юной, в форме гимназистки, стоял на столе у бабушки Ядвиги. Еще одна фотография матери, уже взрослой дамы, в роскошном бальном платье, украшала комнату Марты. А портрета отца, Федора Багрова, в доме не было. И теперь Марта даже не могла представить, как выглядит человек, ожидающий ее на Варшавском вокзале в Петербурге, и боялась его не узнать.

Она долго не выходила из вагона, пережидая, когда схлынет толпа на платформе. Последней появившись в дверях, она увидела на перроне седеющего господина с букетом цветов. Большинство встречающих уже нашли своих родственников и друзей среди пассажиров варшавского поезда, расцеловались с ними, вручили букеты, обменялись торопливыми приветствиями. Суетливая людская волна, сопровождаемая носильщиками, темным, колеблющимся потоком устремилась к выходу. Только немолодой человек с цветами одиноко стоял среди вокзальной сутолоки и растерянно вглядывался в проходящих. Марта подошла к нему и тихо спросила: