Визит дамы в черном - Елена Ярошенко

Продолжая ворчать, старушка ушла в столовую, где занялась сервировкой чайного стола. Митя наконец остался с Мартой наедине, взял ее узкие ладони в свои руки и прошептал: «Что с тобой?»

— Митя, мне никто не верит, ни Клавдия, ни Фиона, ни доктор. Они думают, я больна и мне чудится. Но я ведь не сошла с ума, Митя! Я видела ее! Видела, видела! И даже говорила с ней. Она так жутко хохотала, я думала, у меня сердце разорвется. Я ее видела, Митя!

— Кого — ее, Марта?

— Я даже не знаю, как тебе объяснить. Я назвала ее — женщина-смерть. Она была у нас в Варшаве в тот день, когда умерла бабушка. Она принесла к нам в дом несчастье. А теперь она появилась ночью в моей комнате, — Марта всхлипнула. — Я не могла ошибиться, Митя. Это был не сон и не бред. Я видела ее, как тебя сейчас.

— Успокойся, успокойся, — Митя нежно погладил руки девушки. — Я знаю, что ты не больна. Сейчас ты все мне расскажешь, и очень подробно.

— Прошу к столу! — Клавдия Тихоновна появилась в дверях.

Марта взглянула на Митю с несчастным видом — ей так хотелось поскорее начать свой рассказ. Митя улыбнулся и слегка подмигнул ей.

— Не стоит обижать добрейшую Клавдию Тихоновну, пойдем к столу. Ты что-нибудь съешь, а потом мы отправимся на прогулку и будем долго-долго беседовать.

— Митенька, прогулка-то вреда бы не принесла, — засомневалась заботливая экономка.

— Ничего, мы возьмем извозчика до парка, а там посидим на лавочке. Подышать воздухом пойдет Марте на пользу — дома она совсем ослабеет.

Чайный стол оказался уставленным тарелками с закусками — кроме обычных вазочек с вареньем и медом и корзинки с домашним печеньем, Клавдия Тихоновна принесла сыр, ветчину, холодное мясо, масленку, свежий калач, кекс, купленный в Английском магазине на Невском, финики, вазу с фруктами и бутылку мадеры. Старушка явно рассчитывала, что Марта за разговором хоть что-нибудь съест. Но Марте было не до еды, кусочек сыра, который она положила на тарелку, так и остался нетронутым. Митя наскоро проглотил стакан чая и кусок калача, и Клавдия Тихоновна, расстроенная отсутствием аппетита у своей подопечной, горестно вздохнув, отпустила их на прогулку.

Глава 5

В парке Марта почувствовала себя лучше — действительно, побыть на солнце и свежем воздухе оказалось очень приятно. Но важнее было рассказать Мите таинственную историю, тем более что слушал ее Митя с самым напряженным вниманием и не говорил, что все дело в расстроенных нервах и болезненной фантазии. Марта старалась вспомнить все до мельчайших подробностей.

Она впервые увидела незнакомку в черной вуали в варшавском доме бабушки Ядвиги. Дама в черном передала горничной визитную карточку и попросила пани Липко-Несвицкую уделить ей немного времени. Бабушка приказала проводить гостью в кабинет. Вскоре горничная отнесла туда поднос с кофе. Разговор двух дам за закрытой дверью кабинета был долгим. Марта на что-то отвлеклась и даже не заметила, как гостья ушла. Заглянув в кабинет часа через полтора, Марта увидела, что бабушка одна, чрезвычайно расстроенная, сидит у стола.

— Какой негодяй, какой негодяй, — шептала старая пани, сжимая виски руками.

— Кто, бабушка?

— Твой отец! Матерь Божия, как мне плохо. Марта, проводи меня в мою спальню и позови ко мне Агнешку.

Марта крикнула горничную Агнешку, расторопную конопатую девушку. Вдвоем они отвели бабушку в ее комнату и уложили в постель. Речь пани Ядвиги становилась все более бессвязной, понятно было только, что она узнала про Федора Багрова нечто ужасное, и узнала, скорее всего, от дамы в черной вуали. Скоро у бабушки начался бред. Марта послала за доктором Кшиштофовичем, но его не оказалось дома, и Агнешке пришлось бегать по всему городу в поисках врача. Бабушка металась в жару, и Марта не знала, что делать. Она ставила на лоб пани Ядвиги холодные компрессы с уксусной водой и молилась, чтобы доктор пришел скорее. Когда пан Кшиштофович наконец появился, бабушка была уже без сознания. Доктор стал осматривать пани Ядвигу, хмыкая и бормоча себе в усы какие-то невнятные латинские слова. Потом он отправил Агнешку за доктором Кисьлевским и доктором Кривоустым. Марте он что-то объяснял, она разобрала только слово «консилиум».

Когда доктора приехали, Марту попросили выйти из комнаты. Совершенно обессилев, она уселась прямо на пол под дверью бабушкиной спальни. Тут ее обнаружила Агнешка, пробегавшая мимо с кувшином горячей воды. Оставив воду докторам, девушка вернулась к Марте и отвела ее на диван.

— Агнися, как там? — шепотом спросила Марта, кивнув в сторону комнаты пани Ядвиги.

Агнешка тяжело вздохнула.

— Плохо, барышня, врать не буду. Но Господь милостив, он не допустит, — горничная торопливо перекрестилась. — Молитесь, панна Марта, молитесь. Может, ваша молитва дойдет. И позвольте мне за ксендзом сбегать, вдруг все-таки соборовать придется…

Марте хотелось помолиться перед образом Ченстоховской Божьей Матери, но икона с прикрепленным к ней серебряным сердечком висела в спальне бабушки. Вспомнилось, как бабушка возила свою двенадцатилетнюю внучку в Ченстохов, в католический монастырь Ясна Гура, где хранилась чудотворная икона.

Монастырь, похожий на средневековый замок с крепостными укреплениями, стоял на высоком зеленом холме. В монастырских стенах торчали ржавые пушечные ядра, напоминавшие о каких-то давних войнах и осадах.

Поезд пришел в Ченстохов рано утром. Из вагонов высыпали на перрон толпы верующих. Богомольцев встречал на вокзале ксендз, благословлял их и читал молитву. Многие падали на колени и ползли к монастырю, распевая псалмы. По пыльной дороге протянулась целая процессия коленопреклоненных людей. Было жарко, по бледным исступленным лицам богомольцев катился пот.

— Зачем они ползут? — удивилась Марта.

— Они много грешили и хотят вымолить у Бога прощение, — объяснила пани Ядвига. — Дитя, не говори в монастыре по-русски.

По подъемному мосту на ржавых цепях извозчик провез старую пани с девочкой в монастырь. Служка-монах, подпоясанный простой веревкой, проводил их в монастырскую гостиницу. Единственным украшением комнаты со сводчатым потолком было темное распятье на стене. Монах спросил бабушку, не страдает ли она болезнями, нуждающимися в исцелении. Пани Ядвига пожаловалась на сердечные боли. Монах достал из кармана рясы горсть серебряных сердечек.

— Они уже освященные. Остается только с молитвой повесить их на икону Божьей Матери и уповать на ее помощь.

Сердца были по пять, по десять и по двадцать рублей. Бабушка выбрала самое дорогое.

Теперь это сердечко висело на иконе, привезенной из монастыря, и Марта мысленно представляла себе образ Ченстоховской Божьей Матери и обращалась к ней с самыми горячими мольбами…

Долго просидев в оцепенении, Марта сама не заметила, как погрузилась в тяжелое забытье.

Очнулась она от того, что кто-то трогал ее руку. Это доктор Кривоустый считал ее пульс. Увидев, что Марта открыла глаза, он поднес ей рюмочку с горькой жидкостью. Микстуру пришлось проглотить.

— Мужайтесь, барышня, ясновельможная пани плоха.

— Плоха? Я пойду к ней, пан доктор!

— Пани Ядвига совсем плоха. Совсем плоха, понимаете, паненка…

— Да что же это, пан доктор? Она умирает? Пан Кривоустый, бабушка умирает? Я хочу проститься с ней! Пустите меня!

— Проститься паненка может. Проститься обязательно нужно. Но вот только пани Ядвига… Пани Ядвига уже отошла… Мужайтесь, Марта, мужайтесь, дитя мое, все мы во власти Божьей. Господь призвал ясновельможную пани Ядвигу к себе…

— Нет! — закричала Марта и кинулась в спальню бабушки. Пани Ядвига лежала на кровати неподвижно, черты лица ее заострились, глаза были закрыты.

— Бабушка, бабушка, бесценная моя, вы меня слышите? Не оставляйте меня!

Марта схватила руку пани Ядвиги и стала осыпать ее поцелуями. Рука была тяжелой и холодной…

Похороны Марта помнила смутно. Все очень жалели ее, обращались к ней со словами сочувствия, от которых было еще тяжелее. Кто-то взял на себя все хлопоты по организации похорон, какие-то дамы распоряжались в их доме, заказывали для Марты траурные платья, следили за соблюдением всех обрядов, необходимых для достойных проводов покойной… Марта запомнила только, как ксендз у входа в фамильный склеп Липко-Несвицких поднял глаза к небу и медленно сказал по латыни: «Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis!» («Вечный покой и вечный свет даруй им, Господи!») и как громко, в голос, зарыдала прислуга. Двери склепа захлопнулись. Люди в трауре, многие из которых были с сухими, любопытными глазами, еще раз выразили соболезнование молодой пани Марте, единственной близкой родственнице и наследнице покойной, и длинной вереницей потянулись к выходу с кладбища. Доктор Кшиштофович, державший Марту под руку, тоже повел ее к кладбищенским воротам, шепча какие-то утешения.