Гражданские войны - Аппиан

132. Лепид так обольстил своими словами, что и нанятые заговорщиками, зная его честолюбие, одобряли его речь и предложили его назначить верховным жрецом[288] на место Цезаря. "Вспомните меня для этого впоследствии, если я вам кажусь достойным", — сказал им на это Лепид, которого объяла радость. Когда подкупленные, опираясь на его верховное жречество, более смело стали настаивать на соблюдении мира, он сказал: "Правда, это неблагочестиво и незаконно, однако я поступлю так, как вы хотите". Сказав это, Лепид отправился спешно в сенат, в котором все это время Долабелла вел себя недостойно, настаивая на сохранении своей власти. Антоний, ожидавший одновременно известий о том, что произошло в народном собрании, слушал его с улыбкой — они были противниками. Но когда он вдоволь ко всему пригляделся, а в народном собрании настроение оказалось умеренным, он понял, что необходимо оставить убийц Цезаря без наказания, однако эту необходимость он скрыл и представился, что это он делает с тяжелым сердцем, зато все сделанное Цезарем, говорил Антоний, нужно сохранить и все принятые им решения выполнить до конца. Потребовав вновь спокойствия, Антоний сказал:

133. "Сенаторы, вы обсуждали вопрос о преступно действовавших гражданах, а я вам не прекословил. Однако, когда вы потребовали решения не относительно заговорщиков, но относительно Цезаря, я из всех распоряжений Цезаря пока выдвинул только одно, и оно, совершенно естественно, возбудило столько споров. Ибо если бы мы все отказались от своих должностей, мы, столь многие и столь выдающиеся, мы бы этим признали, что получили эти должности незаслуженно. Но посмотрите сами и сосчитайте по городам, провинциям, царствам и династам все остальное, что от нашей воли даже не зависит. Все то, можно смело сказать, что Цезарь нам покорил, от востока до запада, силой и мощью, все это он организовал, скрепив законами, лаской и милостью. Как вы думаете, кто из них удовлетворится, если у них отнимут то, что они получили? Или вы хотите весь мир наполнить войнами, вы, которые городу из-за его слабости готовы даже сохранить преступников? Все дальнейшее, чему не угрожают пока еще непосредственно ужасы и страхи, я оставлю в стороне. Буду касаться тех опасностей, которые не только близки, но как бы живут вместе с нами в самой Италии: я имею в виду тех солдат, которые получили награду за победу и во всей своей массе, вместе с оружием, в том же порядке, в котором они участвовали в походах, все вместе поселены в колониях Цезарем. Многими тысячами бродят они в настоящее время по городу. Что, полагаете вы, они предпримут, если вы их лишите тех городов и мест, которые они уже получили или еще ожидают получить? Прошедшая ночь вам дала об этом ясное представление: когда вы просили за преступников, эти солдаты выступали с угрозой.

134. А когда тело Цезаря будут волочить и позорить и, наконец, бросят без погребения, как, вы думаете, отнесутся к этому ветераны Цезаря, равнодушно? Ведь именно так должно быть, согласно законам, поступлено с тираном. Будут ли воины, которые получили наделы в Галлии и Британии, считать, что они прочно будут владеть своей землей, когда тот, кто им дал землю, подвергается такому поруганию? А что предпримет при этом сам народ? А как поведут себя италийцы? И какую ненависть вы вызовете к себе со стороны богов и людей, когда обесчестите того, кто распространил ваше владычество вплоть до океана, в доселе никому неведомые страны? И не станут ли еще большими вина и преступление, если мы поступим так неправильно, если тех, которые убили консула в сенате, священное лицо и в священном месте, во время заседания сената, как бы в присутствии самих богов, если таких людей мы сочтем достойными почитания и обесчестим того, кто за свою доблесть почитается даже самими врагами? От всего этого, как преступного и к тому же находящегося в нашей власти, я предлагаю совершенно отказаться и вношу предложение, что все Цезарем сделанное и решенное остается в силе; что касается его убийц, то одобрению их действия не подлежат никоим образом, ибо они являются нарушением и религии и закона, а также находятся в противоречии с признанием незыблемости всех деяний Цезаря; однако можно сохранить им жизнь, если хотите, из жалости, ради их родных и друзей, если, впрочем, последние от их имени заявят, что принимают это как милость".

135. Едва Антоний, говоривший с большим подъемом и порывом, кончил свою речь, было принято постановление, всех успокоившее и приведшее в удовлетворение; оно гласило, что возмездию убийство Цезаря не подлежит, но что все решения и постановления Цезаря остаются в силе, "так как это полезно для государства". Последнее добавление для большей гарантии выдвинули сторонники спасаемых, желая этим пояснить, что постановления Цезаря сохраняются не в силу справедливости, а по необходимости. Антоний им в этом уступил. Когда это постановление было проголосовано, вожди военнопоселенцев после этого общего постановления просили вынести другое решение, специально о них, гарантирующее им владение наделами в колониях. Антоний согласился и с этим, указывая сенату на эти опасения, испытываемые поселенцами. И это было сделано. Такое же голосование было проведено вторично по отношению к назначенным к отправке в колонии. По окончании заседания сената некоторые лица окружили Луция Пизона, которому Цезарь передал свое завещание, убеждали его не оглашать этого завещания и не хоронить Цезаря публично, дабы из-за этого не возникли еще какие-нибудь волнения. Когда же Пизон с ними не согласился, они стали угрожать ему, что они привлекут его к судебной ответственности, так как он таким образом лишает народ достояния, которое принадлежит всему государству, намекая опять на тиранию.

136. Тогда Пизон, закричав как можно громче и прося, чтобы консулы вновь собрали еще не разошедшихся сенаторов, сказал: "Эти люди, утверждающие, что они убили тирана, вместо одного все вместе проявляют себя тиранами; они не дают мне хоронить верховного жреца, угрожают мне, если я оглашу его завещание, и хотят конфисковать его частное имущество как принадлежащее тирану. Все другие распоряжения, касающиеся их, они признают законными, а распоряжение, которое он оставил относительно самого себя, они признают незаконными. И кто это они? Не Брут, не Кассий, а те, которые их толкнули к гибели. Что касается погребения Цезаря, то здесь хозяева вы; что же касается завещания Цезаря, то тут хозяин я. И никогда я не предам того, что мне доверено, прежде чем меня самого не убьют". При этих словах шум и негодование поднялись со всех сторон, особенно со стороны тех, кто надеялся, что и им что-нибудь перепадет по завещанию. Постановили завещание Цезаря огласить публично и хоронить его всенародно. С этим решением сенат разошелся.

137. Брут и Кассий, узнав о всем происшедшем в сенате, послали своих людей созвать народ к себе на Капитолий. Когда народ во множестве быстро сбежался, Брут сказал: "Мы здесь обращаемся к вам с просьбой, граждане, мы, которые обращались к вам недавно на форуме. Но мы здесь находимся не как беглецы, нашедшие приют в храме, — мы преступлений не совершали, — и не потому, что это место труднодоступно — мы полагаемся в своей защите всецело на вас. Мы обращаемся к вам потому, что к этому нас побудило резкое и безумное отношение, которое испытал на себе Цинна. Мы знаем, что враги наши обвиняют нас в клятвопреступлении, что невозможно-де из-за этого сохранить прочный мир. Но то, что мы имеем на это возразить, мы скажем на вашем, граждане, собрании, с которым мы и все прочее будем делать совместно, восстановив демократическую форму правления. Когда Гай Цезарь из Галлии отправился как вооруженный враг на свою родину, и Помпей, самый демократический гражданин среди нас, претерпел то, что вам известно, а вслед за ним такое множество достойных граждан погибло, будучи послано в Африку и Испанию, мы ему дали амнистию, когда он о ней просил, так как он, по вполне понятным причинам, боялся за себя, а тиранию прочно держал в своих руках. Мы и клятвенно подтвердили амнистию; но если бы он нас заставил поклясться, чтобы мы не только, сдержав себя, перенесли то, что относится к прошлому, но и в том, что мы охотно будем служить ему рабами в будущем, как поступили бы тогда те, кто сейчас против нас выступает? Думаю, что римляне предпочтут многократно умереть, чем стать присяжными рабами.

138. И если бы Цезарь после ничего не предпринимал, чтобы нас обратить в рабство, мы дали бы и ложную клятву. Но Цезарь не предоставлял нам власти ни в Риме, ни в провинциях, ни в войске, ни в культе, ни в распределении колоний, ни в чем-либо другом; и ни о чем сенат предварительно не высказывался, и народ не утверждал его решений; все был сам Цезарь в одном лице по своему же приказу; и он нисколько своим гнусным поведением не пресыщался, как это было с Суллой, который, покончив со своими врагами, вернул нам нашу прежнюю форму правления. А этот, отправляясь в долгий новый поход, лишил нас возможности избрать должностных лиц на пятилетие. Какая же это свобода, в которой даже нет надежды на будущее? Что для него значили народные трибуны Цезетий и Марул? Не подверг ли он их нагло изгнанию — их, занимавших пост священный и неприкосновенный? Законы предков и клятвы не разрешают привлекать трибунов к суду, покуда не окончились их полномочия. Но Цезарь их изгнал даже без привлечения к суду. Поэтому с чьей стороны совершено преступление в нарушении неприкосновенности? Священна и неприкосновенна особа Цезаря, которому мы эти прерогативы дали не добровольно, но по принуждению, после того как он явился в отечество с войском, после того как он столько и столь доблестных граждан убил, а власть народных трибунов, которой наши предки в свободной республике без всякого принуждения присягнули и объявили ее под заклятием навсегда, эта должность разве не священна и не неприкосновенна? Куда девались все подати, поступавшие от наших подданных, и где отчеты за них? Кто, вопреки вашей воле, открыл государственные сокровища и пустил в расход фонд неприкосновенный и священный, а когда народный трибун этому воспротивился, то угрожал ему смертью?