Гражданские войны - Аппиан

108. (44 до н. э.) Кто-то из тех, кто особенно поддерживал слух о вожделении Цезаря быть царем, украсил его изображение лавровым венком, обвитым белой лентой. Трибуны Марул и Цезетий разыскали этого человека и арестовали его под тем предлогом, что они делают этим угодное и Цезарю, который прежде сам угрожал тем, кто будет говорить о нем как о царе. Цезарь перенес этот случай спокойно. В другой раз группа людей, встретив его у ворот Рима, когда он откуда-то шел, приветствовала его как царя, но народ при этом зароптал. Тогда Цезарь очень хитро сказал приветствовавшим его: "Я — не Рекс (царь), я — Цезарь", как будто они ошиблись в его собственном имени. Друзья Марула и другие его сторонники открыли главаря и этой группы и приказали общественным служителям представить его перед судом трибунала. Цезарь, потеряв терпение, выступил перед сенатом с обвинением против группы Марула, указывая, что они коварно набрасывают на него обвинение в стремлении быть тираном, и прибавил при этом, что считает их заслуживающими смерти, однако ограничивается только лишением их должности и изгнанием из сената. Этим поступком Цезарь больше всего сам себя обвинил в том, что он стремится к этому титулу, что от него самого идут все эти попытки и что он стал вообще тираном: ведь причиной наказания трибунов оказалось то, что они боролись против наименования Цезаря царем, власть же трибунов была и по закону и по присяге, соблюдаемой издревле, священной и неприкосновенной; кроме того, он еще обострил против себя негодование тем, что не дождался конца их служебного срока.

109. Цезарь и сам сознавал свою ошибку и раскаивался. И это было первым тяжким и неподобающим поступком, а именно, что он сделал все это, стоя во главе правления и в обстановке уже не военного, а вполне мирного времени. Передают, что он предложил своим друзьям охранять его, так как он дал врагам, ищущим повод предпринять враждебные действия против него, прекрасную к тому возможность. Когда же друзья спросили его, не призвать ли опять испанские когорты для его охраны, он ответил: "Ничего нет хуже продолжительной охраны: это примета того, кто находится в постоянном страхе". Испытания его, однако, в отношении склонности к царской власти нисколько не прекратились, и однажды, когда Цезарь сидел на форуме на золотом кресле перед рострами,[277] чтобы смотреть оттуда на Луперкалии,[278] Антоний, товарищ его по консульству, подбежал обнаженный и умащенный маслом, как обычно ходят жрецы на этом празднестве, к рострам и увенчал голову Цезаря диадемой. При этом со стороны немногих зрителей этой сцены раздались рукоплескания, но большинство застонало. Тогда Цезарь сбросил диадему. Антоний снова ее возложил, и Цезарь опять ее сбросил. И в то время как Цезарь и Антоний между собой как будто спорили, народ оставался еще спокойным, наблюдая, чем кончится все происходящее. Но когда взял верх Цезарь, народ радостно закричал и одобрял его за отказ.

110. Цезарь же, потому ли, что он сам не знал как быть, или потому, что он устал и хотел отклонить эти не то искушения, не то обвинения, или из-за своих врагов желал удалиться из города, или задумал лечиться от эпилепсии и конвульсий, которым он часто внезапно, особенно во время отсутствия деятельности, подвергался — неизвестно, по той или другой из причин задумал большой поход на гетов и парфян, сперва на гетов, племя суровое, воинственное и обитавшее по соседству, а затем на парфян, чтобы отомстить им за нарушение мирного договора с Крассом. Он уже ранее этого послал через Ионийское море войско, состоявшее из 16 легионов пехоты и 10.000 конницы. При этом опять распространился слух, что Сивиллины книги[279] предсказывают: парфяне не раньше будут побеждены римлянами, как против них будет воевать царь. И опять в связи с этим некоторые осмелились говорить, что Цезаря необходимо провозгласить, как это на самом деле и было, диктатором и императором римлян и дать ему всякие иные прозвища, которыми римляне пользуются вместо титула царя, и чтобы народы, подчиненные Риму, называли его царем. Но Цезарь все это отверг, торопил с приготовлениями к походу, вызывая к себе в городе недовольство.

111. Оставалось всего четыре дня до отбытия, когда враги убили его в сенате из-за зависти ли к счастью Цезаря и его силе, возросшей свыше всякой меры, или, как они сами говорили, из-за попечения о восстановлении государственного строя отцов. Ведь они хорошо знали Цезаря и опасались, что, когда он покорит и те народы, против которых он собирался идти, он станет царем беспрекословно. Я полагаю, что поводом к убийству Цезаря послужило это прозвище, ибо между «царем» и «диктатором» есть лишь разница в названии, на деле же, будучи диктатором, Цезарь был как бы царем. Составили этот заговор главным образом двое: Марк Брут, по прозвищу Цепион, сын Брута, погибшего при диктатуре Суллы, перебежавший к Цезарю при Фарсале, и Гай Кассий, передавшийся Цезарю с триерами на Геллеспонте.[280] Оба они были сторонники Помпея; к ним присоединился еще из наиболее близких Цезарю лиц Децим Брут Альбин. Все они пользовались у Цезаря почетом и доверием. Им он давал и самые значительные поручения: так, отправившись на войну в Африку, он передал им командование войском и управление Галлией: Трансальпийской — Дециму, Цизальпийской — Бруту.

112. В то время как раз Брут и Кассий, собираясь стать преторами, спорили между собой о так называемой городской претуре, которой отдается предпочтение перед другими претурами; может быть, они действительно спорили из-за честолюбия, а может быть, это была просто игра, чтобы не считалось, будто они друг с другом во всем согласны. Цезарь, выбранный ими в судьи, говорят, сказал своим друзьям, что более правым оказывается Кассий, но Бруту он уступает из-за расположения к нему. Так во всем Цезарь оказывал ему благоволение и почет. Некоторые даже полагали, что Брут приходится Цезарю сыном, так как, когда Брут родился, у Цезаря была связь с Сервилией, сестрой Катона. Вот почему, говорят, и при победе при Фарсале Цезарь приказал своим полководцам все усилия приложить для спасения Брута. Но Брут или потому, что был неблагодарен, или потому, что о проступке своей матери не знал или не верил этому или стыдился, или же потому, что слишком любил свободу и предпочитал отечество отцу, или потому, что, будучи потомком Брута, изгнавшего в древности царей,[281] он был подстрекаем и возбуждаем больше других со стороны народа — ибо на статуях Брута Древнего, на судейском кресле самого Брута появились надписи вроде: "Брут, ты подкуплен? Брут — ты труп?" или "Почему не ты живешь теперь", или "Ты — не его потомок", — так или иначе, но многим воспламенялся юноша на дело, которое он считал делом, завещанным от предков.

113. Как раз в то время, когда слух о замыслах Цезаря стать царем был еще в силе, назначено было ближайшее заседание сената. Кассий положил свою руку на плечо Брута и спросил: "Что мы будем делать в сенате, если льстецы Цезаря внесут предложение объявить его царем?" На это Брут ответил, что он совсем не пойдет в сенат. Кассий снова его спросил: "А что мы сделаем, славный Брут, если нас туда позовут в качестве преторов?" — "Я, — ответил Брут, — буду защищать отечество до своей смерти". Тогда Кассий, обняв его, сказал: "Кто из знатных при подобном образе мыслей не присоединится к тебе? Кто, полагаешь ты, исписывает твое судейское кресло тайно надписями: ремесленники, лавочники или же те из благородных римлян, которые от других своих преторов требуют зрелищ, конских бегов и состязаний зверей, а от тебя — свою свободу как дело, завещанное тебе и твоим предком?" Это был первый раз, когда они друг другу открыли то, что обдумывали уже долгое время, и каждый из них стал испытывать как собственных друзей, так и друзей самого Цезаря, тех, кого они признавали наиболее смелыми. Из их друзей к ним присоединились два брата, Цецилий и Буколиан, также Рубрий Рекс, Квинт Лигарий, Марк Спурий, Сервилий Гальба, Секстий Назон и Понтий Аквила; из друзей Цезаря они привлекли: Децима Брута, о котором я уже упоминал, Гая Кассия, Требония, Тиллия, Цимбра, Минуция и Басила.

114. Когда Брут и Кассий сочли, что число их достаточно, и не считали нужным никого больше привлекать, они заключили между собой договор без клятв и жертвоприношений, и, однако, ни один из них не отступил и не оказался предателем. Все искали только подходящего времени и места. Они вынуждены были спешить, так как через четыре дня Цезарь собирался отправиться в поход, и тогда возле него будет немедленно большая военная охрана. Что касается места, то они выбрали сенат для того, чтобы сенаторы, хотя заранее о том и не знали, увидев дело, присоединились, подобно тому, как это, по преданию, было с Ромулом, когда он из царя превратился в тирана.[282] Они полагали, что их дело, как и дело с Ромулом, совершенное к тому же в сенате, будет принято не как злодеяние, но как подвиг за отечество, предпринятый для общего блага, гарантирует их безопасность со стороны войска Цезаря, и честь останется за ними, так как всем будет известно, что они были зачинателями всего дела. Вот почему все согласно выбрали сенат местом для совершения своего дела. В подробностях были расхождения. Одни считали нужным убить и Антония, так как он был консулом вместе с Цезарем, сильнейшим из его друзей и наиболее популярным человеком у войска. Брут, однако, возражал, что, убивая Цезаря, они получат славу тираноубийц, так как убивают царя, за убийство же друзей Цезаря их сочтут просто врагами их, как сторонников Помпея.