Цирк - Анастасия Антоновна Носова

камере и так было не продохнуть, аромат бездомного отбирал у ребят последний кислород. Влад заскреб пятками о заблеванный пол, пытаясь отодвинуться от бомжа подальше, вжаться в стену, протаранить спиной камеру, пройти сквозь бетонные блоки, выбраться на волю. Сипел ветер в дверных щелях, скрипели старые замки, даже решетки ныли от старости и сырости.

Влад закрывал глаза и видел, как наяву, теплый цвет обоев в своей комнате. Луч солнца ниспадал на пол. Артёмка сидел рядом с лучом и, не замечая ничего вокруг, собирал конструктор.

Влад открывал глаза и видел, как ночь вползает в камеру, постепенно погружая во мрак лужи и окурки на полу, Азата и блеск его карих глаз, которые с ненавистью смотрели в спину дежурному. Щелчки Азатовых пальцев теперь звучали так, как будто в тишине ночи шли на уродливой обшарпанной стене невидимые часы. Влад отсчитывал секунды по этим щелчкам, и время от этого растягивалось, как «хубба-бубба». Дом был далеко, родителям уже позвонили, и та часть дома, которую Влад предпочел бы именно сейчас не видеть, надвигалась на него предчувствием очередной ссоры с родителями. Влад посмотрел на пол, ему показалось, что лужа с точностью повторяет того самого тигра, которого он разглядел на снегу.

– Лучше бы ты подумал, как нам выбраться, чем блевотину на полу разглядывать, – Азат харкнул на пол.

Бездомный на скамейке снова зашевелился, отмахиваясь от невидимых демонов, спрятал ладони под мышками и отвернулся к стене – было похоже, что демоны покинули его на какое-то время. Зато запах старых потных носков никуда уходить не собирался.

– Я бы подумал? – Владу стоило немалых сил и самообладания не броситься на Азата. Он досчитал до пяти и выругался (счет не помогал успокоиться): – Ты бы, сука, молчал. Из-за тебя сидим.

– Да? – Азат привстал и двинулся на Влада. – А кто просрал лом? Я? Из-за меня возвращались?

– Нас бы все равно поймали… – Влад все сильнее вжимался в бетонную стену, холодную, грязную, исписанную матерными словами.

Он мечтал стать рисунком или словом на этой стене, чтобы не чувствовать холода лопатками, чтобы вообще, мать его, ничего не чувствовать. Не слышать бредни Азата, а после не выслушивать причитания матери и зычный отцовский ор. Не ловить на себе насмешливых взглядов Оли и сочувствующих Артёма. Не думать о том, что ему будет за кражу бензина из чужой машины и что сделают с ними Сивый и Тролль.

– Мамочки, – прошептал Влад и уронил голову в ладони. – Мамочки.

Он всхлипывал и шмыгал носом, только теперь понимая, что наделал.

– Ну поплачь еще, нюнька. – Азат с отвращением фыркнул и сел на корточки перед Владом. – Отдавать нам долги за этот бензин полжизни.

Влад отнял руки от лица. Глаза у него были красными от слез и очень большими, брови изогнулись. И Влад, не переставая хлюпать, схватил за руку Азата, схватил крепко, пытаясь найти поддержку у старшего друга.

– Азатик, миленький, – шептал Влад. – Ты же старше, ты умнее, старше на два года, Азатик, ты же придумаешь что-нибудь…

Влад причитал и плакал. Азат скривился и вырвал свою руку из цепких пальцев Влада.

– Нет, дорогой, извини. – Азат впервые заговорил с сильным акцентом. Влад никогда такого у него не слышал. – Ты накосячил, ты и придумывай. Еще и сбежал, подставить меня хотел, тряпка. – И Азат издевательски зацыкал языком и погрозил Владу пальцем.

Влад вжался затылком в стену и зажмурился. Повернул голову и начал читать. Ругательства наплывали на него, съедали его мысли – одну за другой, но даже просто читать надписи на стене – поганые и бессмысленные – было лучше, чем думать. «Что с нами будет, что с нами будет, что с нами будет» – даже в храпе бомжа Влад слышал эти четыре слова, и они боролись с настенной живописью камеры – врукопашную и насмерть. Влад не заметил, как глаза его медленно стали закрываться и как он провалился в сон – такой же холодный, как стена. Владу снилось, будто он прислоняется спиной к стене в какой-то далекой стране и почему-то помнит не только свое саратовское детство, но и чужое. Во сне он представлял себя в старой мастерской, где вытачивал золотых рыбок и вставлял им рубиновые глаза. Просыпаясь, Влад прикоснулся к своему подбородку, ощупал жесткую неухоженную бороду и ужаснулся: да ведь он уже почти глубокий старик, ушедший на войну (а вовсе не Влад!) – и в лицо ему смотрят дула ружей, готовых выстрелить по команде всего одного человека.

Глава 4

Мать и дочь

Ноябрь 1994 года

Саратов, улица Азина, 55 —

Саратов, Цирк имени братьев Никитиных

Влада выпустили из отделения под расписку. Азат остался в камере, и Лена перерыла все свои телефонные книжки в поисках номера его родителей.

– Не дозвонишься ты, – бросил ей Толик, накидывая куртку на плечи. – Милиция не дозвонилась, и ты не дозвонишься.

Он наблюдал за стараниями жены, пока собирался – нужно было забрать Олю из цирка раз и навсегда, а потом все-таки попасть на работу в свою смену. Лена же упорно раскидывала на полу блокнотики и книжечки – они раскрывали веерами страницы, исписанные мелким учительским почерком, выворачивались из ее рук, утаивали бесчисленные номера телефонов.

– Я точно записывала… – бормотала Лена и шелестела очередным блокнотом. – Ты за Олей? – Она наконец обернулась. – Она не пойдет с тобой. Давай я за ней съезжу.

– А если она не в цирке?

– В цирке. Больше ей негде быть.

Лена сняла трубку и набрала выученный наизусть номер – для него ей не нужна была записная книжка.

– Алло? Нет, не по поводу билетов. Павла Огарева к телефону позовите, пожалуйста.

В трубке зашуршало, закопошилось, все на секунду стихло и снова зашипело.

– Павел, здравствуйте, – затараторила Лена. – Да, мама Оли. Да, ищем опять. У вас? Спасибо! В цирке, – подтвердила Лена свою догадку, глядя на мужа в упор, и положила трубку.

Толик дернулся, зло накинул шарф и начал возиться с дверной защелкой, но Лена подкралась и положила свои руки поверх его. Шершавая обветренная кожа на Толиных пальцах кололась и царапалась.

– Я же сказала, Толя. Я сама пойду.

Толик неласково высвободил свои руки из Лениных, отбросил их от себя и долго на нее смотрел. Лена вымученно улыбалась.

– Толя, ну пожалуйста.

– Я на работу, – пробурчал он, насупившись, и приказал: – Чтобы она была дома!

Дверь хлопнула, антресоли затряслись. Лена посмотрела на ворсинки ковра: в одном месте они покрылись белым инеем – с потолка сыпалась штукатурка. Она обернулась – в дверях