Братский круг. По самому краю … - Вячеслав Юшкин

Столыпине изъездил. Так я тебе скажу, Саня, после случая того мусора уши-то поприжали. Причем везде — от Москвы и до самых до окраин. А сейчас позабыли, что с преступным миром опасно в игры такие играть. Да и мир-то преступный не тот уже. Измельчал мир-то!

Дед порылся в старенькой телогрейке и извлек на свет пачку «Беломора». Неспеша постучал папиросиной по ногтю большого пальца и, смяв гильзу, сунул ее в рот. Подкурил и окутался клубами густого дыма. После чего положил руку мне на плечо и негромко произнес:

— Ты, Саня, послушай меня, старого, я много чего по свету видывал. Может чего умного подсказать смогу. В каждом человеке, даже в таком звере как Журавель этот, все равно есть ну хоть капля добра. Не важно, с чем оно связано, с семьей, с детством, с дружбой или еще с чем…. Пусть совсем немного, пусть где-то очень глубоко, но ты знай — есть! Вот взять Мадуева — Червонца, к примеру, я с ним в «Крестах» пересекался. К вышке его потом приговорили, уж какой лютый злодей был, крови человеческой пролил почем зря, а и тот не без добра — детишкам мороженое покупал. Да! Мог все деньги на это потратить. Я к чему это. Ты не при на него буром, на Журавеля-то этого, здоровье все оставишь, поверь! Он обезбашенный, Афган прошел, привык не церемониться с нашим братом. Тут хитрость нужна. Найди в нем ниточку эту добрую, разгляди! Есть она, ты верь. Трудно будет, знаю, но ты ищи. А найдешь, тяни потихонечку, не рви, тем и спасешься. — дед глубоко затянулся, прикрыв глаза. — Вот так-то, брат…

Было видно, что опытному сидельцу жаль меня. Старый искренне переживал за мою судьбу. Вот говорят — зек! Вот тебе и зек — третья ходка. А сердце доброе, как у отца родного. Я с теплом посмотрел на немолодого арестанта. Утюг докурил, аккуратно забычковал папироску и сунул ее обратно в пачку.

— Ну да ладно, пойду и я к себе на шконку. Эй! Чего расшумелись! — прикрикнул он на не в меру разгорячившегося и что-то доказывающего худощавому собеседнику Биджо. — Давайте расходитесь! Человеку покой нужен, день завтра у него тяжелый. Да и сегодня нелегкий был.

Зеки стали потихоньку расходиться по своим двухъярусным панцирным кроватям. Я прикрыл глаза и постарался заснуть. Думать о предстоявшей завтра встрече с начальником режима не хотелось. Но на сегодня все закончилось, и этим можно было утешиться. А за завтра — завтра поговорим. С этой мыслью я забылся тревожным сном.

Подъем был в шесть утра. Пришел давешний равнодушный капитан — начальник караула с формулярами (позднее я узнал его кличку — Колхозник), за ним семенил вездесущий Шлемка (сколько же энергии в человеке). Построили карантин, провели поверку и удалились, по всей видимости, сдавать караул вновь заступавшей смене Бугая. Потом баландер по имени Вахид принес термоса и стал разливать баланду. Я позвал Утюга и разделил с ним остатки вчерашнего «подгона». Заварили чай. За завтраком и неторопливой арестантской беседой время незаметно приблизилось к девяти часам.

Дверь в помещение открылась, и на пороге возникли три фигуры в арестантской робе. Две из них были легко узнаваемы — широкоплечий, высокий, стройный с прямыми чертами волевого лица Дима Тягачов, он же криминальный авторитет Тягач. И его близкий товарищ, профессиональный боксер, призер первенства Сибири — Саня Немец. Оба лысые, оба огромные, и оба мои друзья, причем любимые. Третьего я не знал, он держал в руках небольшой сверток и был одет несколько скромнее (если такое выражение применимо к арестантской робе), нежели его спутники.

— Братан! Ну как ты? — Тягач кинулся к моей шконке, наклонился и мы тепло обнялись. — Не вставай, Саня. Наслышан о вчерашнем. Думал, тебя уже в карик упаковали! Но успели все-таки.

Вслед за ним Немец заключил меня в свои крепкие объятия. Мои сокамерники по карантину быстренько разбрелись по своим местам, усиленно изображая занятость.

— Слава, крикни Лопату, пусть чаю заварит, — обратился Тягач к третьему своему спутнику, молчаливо переминавшемся на пороге. — Кстати, знакомься братан, Визунов Слава — завхоз третьего барака.

Я приподнялся на шконаре и протянул руку. Завхоз на секунду менжанулся, но потом сильно пожал протянутую ладонь. Видно, что зеку было приятно мое прилюдное внимание к нему.

Вот Саня, рекомендую. — продолжал Тягач. — Редкий, а может и единственный на нашей командировке случай, не прогнивший краснопузый! Да толстяк⁉ — Дима с силой хлопнул по широкой спине завхоза. — Свой в доску! В лагерь поднимешься, в его бараке будешь. — повернул голову в сторону полуоткрытой двери. — Ну, где там Лопата?

Через пару минут карантинный шнырь принес кругаль со свежезаваренным чаем. Развернули пакет, принесенный с собой, и разложили тюремные деликатесы.

— Ну, рассказывай. — авторитет вытащил пачку сигарет и, повернувшись к Лопате, в выжидательной позе стоявшему у дверей, приказал, — Лопата, посмотри за конторой. — шнырь молча кивнул и исчез за дверью.

— А что рассказывать? Сам все знаешь. — я с удовольствием затянулся «Мальборо». — Мусорила тут один особо ретивый, во вчерашней смене….

— Шлемка что ли? Прапор? — перебил Саня Немец.

— Да, казах толстый.

— Редкостной породы мразота. — Немец стряхнул пепел на пол. — Трусливая, жадная, жирная тварь!

— Ну этого-то мы угомоним. — вмешался Тягач. — Мне на волю через две недели, я сломаю его за забором, он меня самого достал. Так что о нем скоро забудешь. Это перхоть, вошь под ногами, которую раздавить надо. Тут есть персонажи посерьезнее, чем Шлемка. Владимир Васильевич. Сегодня его смена. Так что готовься, брат, долбить будет от души. Но и не дрейфь особо, не в таких замесах бывали, да, Саня? — Тягач подмигнул Немцу. — Бывали, да и не раз еще будем.

Женя бросил окурок в банку из-под дешевого кофе и закрыл пластиковой крышкой, чтоб не дымил.

— Ну пора нам. Вечером, если в карантин вернешься, водки тебе тусону по тихой. Ну а коли в изолятор закроют, не обессудь. Сам знаешь как там. Не до водяры в общем. — зеки поднялись, стали жать руки на прощание. Тягач еще раз обнял меня и, подмигнув, шепнул:

— Рад был повидаться, братик. Ни пуха…

— Да пошел ты! — ответил я…

Когда авторитеты вышли, Утюг подсел на мой шконарь.

— Ну вот, а говоришь людей нет в лагере. Что- то мне подсказывает, что казашня не переживет ближайший месяц. Уважаю!

Табличка на двери гласила «Начальник отдела безопасности Журавель Владимир Васильевич». Штабной шнырь подвел меня к ней и как-то незаметно растворился в воздухе. Я не стал стучаться, рассудив, что торопиться мне за