Искатель, 1998 №7 - Даниэль Мусеевич Клугер

— драные джинсы, пегие волосы собраны в пучок на макушке. Кстати, он меня не узнал. А может быть, узнал, но сделал вид, что нет…»

Яша… Розовски отложил письмо и задумался. Яша Левин. Ну да, он его тоже знает. Постоянный обитатель улицы Рамбам.

Улицы Рамбам…

Габи в разговоре с «Соколовой» упоминал кафе на улице Рамбам.

Можно было бы попробовать.

Уличный художник Яша Левин. Сидит на тротуаре и рисует портреты праздношатающихся туристов, желающих вкусить жизнь тель-авивской богемы.

Он снова начал читать.

«…Мне дорог этот портрет — не знаю, почему, — писал далее банкир. — Во всяком случае, когда ты соберешься сюда, не забудь его, пожалуйста…»

Судя по тому, что письмо оказалось в числе важных документов, Соколова перечитывала его перед отъездом. Наверняка она выполнила просьбу мужа. И, значит, портрет должен был лежать в сумке… Розовски вспомнил о большом плотном пакете белой бумаги, который сам же спрятал в свой «кейс», а потом сунул в письменный стол и забыл о нем.

«Осел!» — он почти бегом побежал в холл. Так и есть. В белом пакете, забытом на дне ящика стола, лежал портрет покойного банкира. Карандашный рисунок, выполненный профессионально, но без особого блеска, наклеенный на толстый негнущийся картон и вставленный в металлическую рамку. Натаниэль вернулся в кабинет, положил портрет рядом с документами и снова вернулся к письму.

«…Возможно, я не успею передать портрет, — писал Ари Розенфельд. — В этом случае сразу же по приезде обратись к моему адвокату, Цвике Грузенбергу. Я уже писал тебе о нем. Обратись к нему и обязательно возьми портрет. Конечно, если я сам, по какой-либо причине, не смогу тебя встретить…»

Натаниэль усмехнулся. Видимо, банкир Ари Розенфельд был весьма сентиментальным человеком. Это как-то не очень вязалось со сложившимся стереотипом современного банкира: жесткого, энергичного и сухого человека. Впрочем, жизнь то и дело ломает стереотипы.

«…Что бы ни случилось, знай: я любил и люблю тебя…»

Портрет мог оказаться и неким знаком, принятым между влюбленными. Или еще чем-то.

Натаниэль отложил письмо и принялся внимательно разглядывать портрет. Солнце уже взошло довольно высоко, так что свет настольной лампы не помогал, а больше мешал. Он щелкнул выключателем. Портрет как портрет, ничего особенного. Скорее всего, дань каким-то сентиментальным воспоминаниям юности. Нужно будет позвонить Алону, извиниться и занести портрет. Но — потом, потом, когда дело будет окончено. А пока…

Натаниэль отложил портрет и письмо и прошлепал на кухню — готовить себе завтрак.

Несмотря на ранний час, улица Рамбам была полна народу Натаниэль Розовски прогулочным шагом двигался по тротуару от Алленби, изредка вынужденно замедляя движение. На углу он остановился и некоторое время молча наблюдал за работой уличного художника. Описание покойного Розенфельда отличалось точностью — действительно, типичный постаревший хиппи. Хвост на макушке, прожженная в нескольких местах майка, вылинявшие ободранные джинсы. Золотая серьга в ухе. Но движения, которыми он набрасывал портрет женщины, сидевшей напротив на раскладном стульчике, были уверенными и профессиональными.

— Привет, Яша, — сказал Розовски.

— Натан? Привет, привет, — Яаков Левин скупо улыбнулся детективу и снова опустил взгляд на планшет. Средних лет туристка, позировавшая художнику, с неодобрением посмотрела на типа, мешающего столь важному делу.

— Excuse me, miss, — Натаниэль галантно поклонился. — Я не хотел вам мешать, но долг службы… — он развел руками с огорченным видом. — Этот экзотический джентльмен подозревается в попытке изнасилования, и я вынужден… — Знания английского вполне хватило ему для построения столь витиеватой фразы.

Туристка подскочила, словно ужаленная, и растворилась в толпе гуляющих.

Левин замер с поднятым карандашом и озадаченно осмотрелся.

— Что это с ней?

Розовски меланхолично пожал плечами.

— Следует изучать иностранные языки, друг мой. Тем более что ты имеешь дело с иностранцами. А ведь в школе, в Москве, много лет назад, ты, безусловно, учил иностранный.

Яаков подозрительно посмотрел на детектива.

— Я учил немецкий.

— Ну, извини, — Розовски развел руками. — Ошибка вышла.

— Что это ты ей сказал? — спросил художник воинственным тоном. — Ну-ка, выкладывай! — Он выпрямился во весь свой двухметровый рост и угрожающе навис над казавшимся миниатюрным Натаниэлем. — Говори, фараон чертов!

— Тихо, тихо, — зашептал Розовски, виновато улыбаясь. — Что ты расшумелся? Ты мне срочно нужен. Как бы я ее сплавил, если она пялилась на тебя томными глазами? Ну, сказал, что полиция подозревает тебя в изнасиловании семидесятилетней старухи. С отягчающими вину обстоятельствами.

Яаков немного подумал и вдруг расхохотался.

— Уверен, что ты ее не испугал, — произнес он, вытирая выступившие слезы. — Просто она решила, что ты записал и ее в старухи. И оскорбилась. Ладно, черт с тобой. Поставь банку пива в качестве компенсации.

— Хоть две, — облегченно вздохнув, сказал Розовски. — А если ответишь на мой вопрос — куплю тебе пак пива, — он раскрыл папку и показал Яакову портрет Ари Розенфельда. — Это твоя работа?

— Моя, — ответил художник. — Вот, в углу, подпись, — он показал. — Видишь?

— Ты можешь вспомнить, когда рисовал этот портрет?

— А что тут вспоминать? — спросил в свою очередь Левин. — Вот же дата, ослеп, что ли?

Розовски шепотом выругался. В этом деле он все больше и больше проявлял какую-то просто фантастическую рассеянность. Действительно, сейчас, когда Яаков ткнул пальцем в рисунок, он и сам заметил четкие мелкие цифры в верхнем углу рисунка. За месяц до смерти банкир позировал уличному художнику для портрета.

— Неси пак пива, — напомнил Левин.

— Принесу, не беспокойся… Ты хорошо помнишь тот день?

— Нормально. День как день.

— Ну, может быть, что-нибудь необычное? Я имею в виду — в поведении этого господина.

Левин почесал бороду.

— Ч-черт его… Ты лучше скажи, что именно тебя интересует?

— Что меня интересует? — теперь задумался сам Розовски. — Например, каким он тебе показался. Ты ведь имел возможность долгое время его разглядывать. Он нервничал? Суетился? Знаешь, бывает, у человека в душе что-то происходит, и он просто не может усидеть на месте.

— Знаю, знаю… Н-нет, не сказал бы, — с некоторым сомнением в голосе произнес Яаков Левин. — Так, разве что…

— Что?

— Глаза были тоскливыми. Как у собаки, понимаешь?

— Понимаю.

— Но это только в тот день, когда я его рисовал.

Натаниэль осмотрелся. Видимо, вон там кафе, упоминавшееся Габи Гольдбергом. Кстати… Он вытащил из кармана заранее приготовленную фотографию стажера.

— Скажи, Яша, у тебя, по-моему, хорошая зрительная память…

— Не жалуюсь, — коротко ответил художник.

— Вот этого парня ты здесь не видел?

Левин взглянул на фотографию, подумал немного.

— Видел?

— Часто.

— С ним не видел? — Натаниэль кивнул на портрет Розенфельда.

— С ним — нет. Обычно этот парень ходит с такими же ребятами… Хотя нет, как-то раз он был с другим. Совсем