Пушкин. Тайные страсти сукина сына - Мария Баганова

Депрессии сопровождаются соматическими расстройствами и снижением работоспособности. Именно это мы видим в случае с Пушкиным. «Я мнителен и хандрлив», – признавался он. И действительно, его болезненная мнительность, усугублявшаяся при депрессивных состояниях, выражалась в суевериях: Пушкин верил в вещие сны, в гадания, во всевозможные приметы вроде перебежавшего дорогу зайца или пролитого на скатерть вина.

Другой характерной чертой Пушкина, как мы уже отмечали, было его болезненное самолюбие: он ни в чем не хотел отставать от других. «Во всем обнаруживалась африканская кровь его» – так говорил о нем современник.

Как многие циклотимики, Пушкин любил красоваться, быть в центре внимания. Он гордился своим шестисотлетним дворянством и обижался на тех людей, которые не признавали в нем светского человека. Стоило кому-нибудь задеть поэта, посмеяться над ним или просто не обратить на него достаточного внимания, как Пушкин резко менялся: на прогневившего его бедолагу обрушивались язвительные эпиграммы, а мог последовать и вызов на дуэль. Начальник его в Кишиневе получал бесконечное число жалоб на «шалости и проказы» Пушкина: драки, адюльтер и тому подобные похождения служили темой постоянных толков.

При этом насмешек над собой Пушкин не выносил, и в этом случае дело обыкновенно заканчивалось дуэлью. Обилие этим дуэлей отмечал и он сам, и его знакомые. Дуэли сопровождали Пушкина всю жизнь. При невозможности решить дело поединком, как в случае с графом Воронцовым, поэта настигала затяжная депрессия.

Кроме того, как все патологические эротоманы, Пушкин был фетишист: образ женской ноги всего ярче зажигал его эротическую фантазию. Это общеизвестно, об этом свидетельствуют многочисленные стихи и рисунки, набросанные в черновых его рукописях.

Говоря терминами психоанализа, у Пушкина было мощнейшее «либидо», т. е. огромное количество подсознательной сексуальной энергии. Эта энергия, с одной стороны, проявлялась в постоянном поиске сексуального удовлетворения, а с другой стороны, сублимировалась в творческом процессе, воплощаясь в дивных пушкинских стихах.

Но к серьезной и глубокой любви Пушкин не был способен, вся его натура была поверхностна в отношении любви, и в этом выражалась его классовая ограниченность. Циничное потребительское отношение к женщине было вполне в духе николаевской России. Как и большинству дворян того времени, Пушкину нужно было легкое отношение к женщинам – пустым свободным болтуньям. Пушкин, видя в женщине предмет чувственного обожания, в то же самое время ее очень и очень низко ставил: он считал женщин существами низшего порядка, лживыми, злыми, коварными и душевно грубыми. «Более или менее я был влюблен во всех хорошеньких женщин», – признается он. С этой постоянной влюбленностью соседствовала крайняя мизогиния – презрение к женщинам. Пушкин видел в женщинах лишь внешнюю красоту, женский ум его раздражал. Он не уважал женщин и считал их всех склонными к адюльтеру. Мог писать избраннице стихи и ругать ее непристойными словами в письме к приятелю – как в случае с Анной Керн.

Из этой свойственной Пушкину мизогинии, логично проистекала и еще одна патологическая черта, выходящая за рамки нормы: патологическая ревность. К любви, к страсти всегда примешивалось это чувство, пожиравшее его и ухудшавшее его самочувствие все сильнее и сильнее, несмотря на то что приступы возбуждения как будто и ослабли. Пушкин признавался, что чуть было не задушил одесскую прелестницу, которая предпочла ему другого.

Снова обратимся к Ганнушкину, писавшему о том, что у циклотимиков в конце концов, и состояния подъема теряют свою безоблачно радостную окраску: частые нарушения душевного равновесия утомляют, вызывая чувство внутреннего напряжения. Именно таким внутренним напряжением и была патологическая ревность поэта.

Именно у циклотимиков нередко удается наблюдать одновременное сосуществование элементов противоположных настроений; так, например, во время состояния возбуждения в настроении бального можно открыть несомненную примесь грусти. Именно это отмечают современники у Пушкина: когда он смеялся, создавалось впечатление, что на самом деле ему грустно на душе, а Анна Керн (рассказчик упоминает ее, не называя, однако, фамилии) говорит о том, что Пушкин предавался любви со всею ее задумчивостью, со всем ее унынием. Это уныние становилось более очевидно в период депрессий, когда поэтическое воображение, воплощалось не в стихах, а в болезненных фантазиях и в патологической ревности, омрачавшей его любовные увлечения.

Неправильный образ жизни, разнообразные излишества, злоупотребление алкоголем, болезни привели к тому, что к тридцати годам поэт выглядел уже пожилым человеком. Именно в этот период своей жизни он женился. Сам Пушкин говорит о том, что законная супруга стала его сто тринадцатой любовью. Наталья Николаевна была его моложе на пятнадцать лет – большая разница, но, впрочем, обычная для того времени.

Но могла ли понять поэта юная неопытная девушка? Вряд ли. Тем более что даже в супруге своей Пушкин ценил лишь одну только внешнюю прелесть – не более. Молодая женщина, выросшая под опекой тираничной матери-алкоголички, мечтала о светской жизни и удовольствиях. Она не была умна, мало читала и отличалась легкомыслием. Рассказ доктора Спасского не дает никаких оснований полагать, что Наталья Николаевна плохо относилась к своему супругу или была ему неверна, к тому же доктор прямо говорит о том, что она была хорошей матерью. Но очевидно, дальше этого ее интересы не распространялись, и супруга поэта была женщиной крайне ограниченной и чуждой его прогрессивных взглядов.

Юная ветреница легко могла позволить себе невинный флирт с партнером по танцам. Возможно, в этом не было ничего дурного, не будь ее супруг так патологически ревнив. Ревность омрачала его супружество, лишала покоя.

Пушкин признавался, что чувствует себя самым несчастным существом – существом близким к сумасшествию, когда видит свою жену разговаривающей и танцующей на балах с красивыми молодыми людьми; уже одно прикосновение чужих мужских рук к ее руке причиняет ему приливы крови к голове. Даже уверения в том, что жена ему верна, не успокаивали эту болезненную патологическую ревность: Пушкин, сознавая свою некрасивость, страдал от того, жена может изменять ему в мыслях, даже оставаясь ему верной физически.

Да, надо признать, что здесь ревность уже превращается в нечто бредовое. Пушкин становится желчным, обозленным, подозрительным; все окружающие кажутся ему врагами; в каждом слове ему чудится намек или оскорбление. С каждым годом приступы меланхолии делаются чаще и чаще, но и в то же время теряют тот характер чисто эмоциональных депрессий, а, скорей, принимают характер патологической скуки и замкнутости. Усугубило депрессию и то, что осенью 1836 года к нему не пришло обычное для этого времени года вдохновение. Даже почитатели поэта считали, что его последние стихотворения некрасивы, и он вынужден был довольствоваться мякиной прозы и ненавистной ему журналистикой.

В 1837 году все стали замечать, что Пушкин сделался почти что ненормальным. Он очень плохо выглядел – много старше своих тридцати семи лет. Прежде курчавые волосы его лысели, лицо покрылось морщинами. Причиной этого мог быть недолеченный сифилис и застарелое ртутное отравление: ведь ртуть накапливается в человеческом организме и выводится очень медленно. А одним из симптомов такого отравления являются и изменения в психике больного: мрачность, подозрительность, нервозность… Все это наблюдаем мы у Пушкина.

Поведение его в этот период явно выходило за рамки психологической нормы и даже обычной человеческой этики: одержимый патологической ревностью Пушкин нарочно посещал те же бордели, что и Жорж Дантес, нарочно выбирал тех же проституток, но не с целью соития, а лишь для того, чтобы выспрашивать у них интимные подробности о сексуальных пристрастиях Дантеса, а потом распространять о нем сплетни самого гнусного толка. Нет никакого сомнения, что, находясь в здравом рассудке, поэт бы осудил сам себя. Здесь движущей силой его поступков была болезнь.

Находясь в состоянии тяжелой затяжной депрессии, страдая от патологической ревности, он фактически сам добивался той роковой дуэли, во время которой смертельная рана подсекла его жизнь.

Таким образом, в случае Александра Сергеевича Пушкина мы можем наблюдать циклотимический тип личности. Наследственная отягощенность обратилась в гениальность – не в безумие. Но в то же время наличествуют сексуальные комплексы – фетишизм, комплекс Квазимодо, а также ярко выраженная классовая ограниченность человека, выросшего и воспитанного в обстановке крепостничества.

Длительное время его эмотивно-лабильная натура почти полностью компенсируется активным плодотворным творчеством. Но в то же время в его биографии наблюдается кривая: маниакальные состояния, необычный подъем, взлет мысли чередуется с депрессиями. Опасность для его душевного здоровья возникает во время депрессий, когда исчезает способность творить. Именно такой была последняя осень и зима! Тогда обостряется мнительность, ревнивость, разум поэта деградирует, появляются болезненные фантазии и все это в конце концов приводит к трагическому концу.