Пушкин. Тайные страсти сукина сына - Мария Баганова

Что касается петербургского общества, то там мнения разнились. Встречал я тех, кто искренне сожалел о краткости блестящего поприща поэта. Но слышались даже оскорбительные эпитеты и укоризны, которыми поносили память славного поэта и несчастного супруга. Порой утверждали, что Пушкин был уже давно потерян для поэзии, близкие знакомые возражали, находя среди последних его творений мелкие стихотворения и поэму прекрасные донельзя.

– В его поэзии сделалась большая перемена, прежде главные достоинства его были удивительная легкость, воображение, роскошь выражений, в последних же произведениях его поражает особенно могучая зрелость таланта; сила выражений и обилие великих, глубоких мыслей, высказанных с прекрасной, свойственной ему простотою; читая их, поневоле дрожь пробегает, и на каждом стихе задумываешься и чуешь гения, – говорил седой благообразный старик, заливаясь слезами. – Плачь, мое бедное Отечество! Не скоро родишь ты такого сына!

Находились и те, кто вставал на сторону второго дуэлянта, Дантеса, гнусного обольстителя, называя его поведение «рыцарским». Впрочем, этот француз действительно был очень хорош собою, красота внешняя для глупцов значимее красоты души. К тому же Пушкин вел себя столь опрометчиво, что сам дал врагам своим оружие против себя.

Отпевали поэта на Конюшенной. Стечение было многочисленное по улицам, ведущим к церкви, и на Конюшенной площади; но народ в церковь не пускали. Едва достало места и для блестящей публики, коей прибыло с избытком. Тут и там слышал я знаменитые фамилии и громкие титулы, показали мне послов испанского, австрийского, саксонского… Были там и чины двора, министры некоторые, даже и те, которые при жизни поэта считались его недоброжелателями. Были на отпевании актеры, журналисты, авторы… Юные дарования, надеявшиеся печататься в «Современнике», плакали о крушении своих мечтаний. Все товарищи поэта по Лицею явились. Друзья на руках вынесли гроб; но желавших так много, что теснотою у одного из них разорвали фрак. Я узнал, что после его смертные останки повезут в монастырь около псковского имения, где погребены все Ганнибалы: Пушкин хотел непременно лежать там же.

Пришлось мне тут лично увидеть и Егора Антоновича Энгельгардта, директора Лицея, с которым до этого печального события довелось мне лишь раз раскланяться. Старик плакал:

– Восемнадцатый умирает, – имея в виду, что из первого выпуска Лицея восемнадцати уж не стало.

Площадь вся покрыта народом, в домах и набережных Мойки тоже. Говорили много речей и возле церкви, и потом, когда друзья и знакомые, а среди них и ваш скромный слуга, отправились помянуть покойного.

– Отличительною чертою Пушкина была память сердца, – задумчиво произнес один из знавших его близко. – он любил старых знакомых и был благодарен за оказанную ему дружбу – особенно тем, которые любили в нем его личность, а не его знаменитость; он ценил добрые советы, данные ему вовремя, не в перекор первым порывам горячности, проведенные рассудительно и основанные не на общих местах, а сообразно с светскими мнениями о том, что есть честь, и о том, что называется честью.

Князь Вяземский, коему я решился представиться, произнес подобие речи:

– Пуля, сразившая Пушкина, нанесла ужасный удар умственной России. Только однажды дается стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества. Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарен необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом утонченным и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений. Он нажил себе много врагов эпиграммами и колкими насмешками. Они мстили ему клеветою. Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта; находил я в нем характер слишком впечатлительный, а иногда легкомысленный, но всегда искренний, благородный и способный к сердечным излияниям. Погрешности его казались плодами обстоятельств, среди которых он жил: все, что было в нем хорошего, вытекало из сердца.

Увы, странности характера поэта, противоречия его признавали даже те, кто любил его всей душою.

– Пылкость его души и слияние с ясностью ума образовали из него это необыкновенное, даже странное существо, в котором все качества приняли вид крайностей, – произнес тихо один из поминавших в ответ на слова Вяземского. – Эти крайности не только вызывали неприязнь его врагов, но и мягкое осуждение друзей.

Князя Вяземского в тот день мне пришлось проводить домой: от расстройства он заболел и тем же вечером я ставил ему пиявки.

Наталья Николаевна ужасно страдала несколько дней, и я даже опасался горячки. Но болезнь прошла, оставив только слабость и угнетенное состояние. На вынос тела из дому в церковь Наталья Николаевна не явилась от истомления и оттого, что не хотела показываться жандармам. Впрочем успокоилась она довольно скоро и спустя неполный месяц уже жила, как и прежде: подолгу занимаясь укладкой своих чудных волос, выбирая траурные платья… Она не казалась особенно огорченной, прощаясь с Жуковским, Данзасом и Далем – с тремя ангелами-хранителями, которые окружали смертный одр ее мужа и так много сделали, чтобы облегчить его последние минуты.

Госпожа Пушкина была рада, что уезжает из столицы. Она мечтала иметь свой угол и всецело посвятить себя воспитанию детей.

– Я совсем не жалею о Петербурге; меня огорчает только разлука с Карамзиными и Вяземскими, но что до самого Петербурга, балов, праздников – это мне безразлично! – сказала она мне в тот день.

Помнится, я заговорил с ней о книгах ее мужа, о его необычайной силы сочинениях и о романе «Ибрагим», который он начал, но не закончил, повествуя о своем прадеде, знаменитом арапе. Беседа эта оставила Наталью Николаевну равнодушной.

– Я не читала и никогда не слышала от мужа о романе «Ибрагим», – удивилась она, – возможно, впрочем, что я его знаю под другим названием. Что касается других его сочинений, – призналась она, – то я пыталась их читать, но у меня не хватило мужества: слишком сильно и мучительно они волнуют, читать его – все равно что слышать его голос, а это так тяжело!

Она виделась с сестрой, чтобы попрощаться, вероятно, навсегда. Екатерина Николаевна немного поплакала, но до этой минуты была спокойна, весела, смеялась и всем, кто бывал у нее, говорила только о своем счастье. Дантес был разжалован в солдаты, а затем выслан из России. Супруга его последовала за ним.

Его приемный отец барон Геккерн распродал всю свою мебель, фарфор и серебро и тоже покинул Россию. Сумеют ли эти люди осознать то зло, что они причинили? Бог знает…

Слышал я потом, что Наталья Николаевна блюла траур намного дольше, чем завещал ей муж. Что в деревне они принялась читать и прочла-таки все произведения своего покойного супруга, оценив их по-достоинству. Недавно, слышал, вышла она замуж. Говорят, что новый муж ее…

***

На этом месте повествование обрывается. Конец рукописи утрачен.

Эпилог

Перейдем теперь к рассмотрению всего, что было поведано моим прадедом в его записках.

Прежде всего отметим те наследственные данные, из которых сложилась личность поэта. Изучая родословную Пушкина, мы можем отметить, с одной стороны, целый ряд душевнобольных и резко патологических типов, с другой – лиц творчески одаренных, поэтов и писателей.

Прадед поэта по отцу, Александр Петрович Пушкин, умер весьма молодым, в припадке сумасшествия зарезав свою беременную жену; сын его, Лев Александрович, представлял собой ярко патологическую личность: пылкий и жестокий, он из ревности замучил свою жену, заключив ее в домашнюю тюрьму, где она умерла на соломе.

Отец поэта Сергей Львович был известен во всей аристократической Москве своими каламбурами, остротами и стихами; стихотворство было его страстью. Но в то же время он был раздражителен и очень тяжел в домашней жизни; нрава был непостоянного, мелочного, попеременно то мотал деньгами, то бывал неимоверно скуп. Барон Корф называл Сергея Львовича человеком пустым, бестолковым и безмолвным рабом своей жены. От отца своего Пушкин унаследовал, с одной стороны, одаренность, поэтический талант, с другой – много психопатических черт.

Василий Львович, дядя поэта, пользовался славой хорошего стихотворца, но так же как и прочие Пушкины, был склонен к эпатажу и замешан во многих скандалах. Младший брат Лев Сергеевич Пушкин был алкоголиком. Сестра шокировала свет дерзкой выходкой: сбежала из родительского дома с любимым человеком. В те времена такое поведение считалось непристойным.

Мать поэта происходила из рода Ганнибалов, родоначальником которого был известный Абрам Петрович Ганнибал, африканский негр, подаренный Петру Великому турецким султаном. У всех потомков Ганнибала мы можем отметить резко выраженные психопатические черты характера: Абрам Петрович был очень сварлив и неуживчив и постоянно ссорился со своими сослуживцами; будучи необузданно ревнив, он отличался в семейной жизни своеволием и скупостью. Сын его Петр был алкоголиком, другой сын Осип, умерший от «невоздержанной жизни», отличался «пылкой страстью» и «легкомыслием». Он бросил жену скоро после свадьбы с младенцем-дочерью на руках.