Между нами. На преодоление - De Ojos Verdes

знаю, что меня впечатлило больше: род деятельности или возраст. Мы мало говорили о наших семьях за прошедший месяц, поскольку виделись урывками, но я с облегчением поняла, что Ольховский отлично общается с бывшими женами, а не враждует, как показалось изначально. Всё же это тоже важный фактор — то, как мужчина относится к женщинам из своего прошлого. Тем более что во мне ещё с того разговора у реки поселилось подозрение, что изменяла ему какая-то из двух жен.

Декабрь насыщенный, как всегда. Корпоративы, редкие свадьбы. Много работы, но работы, приносящей удовольствие. Я будто с двойной силой радуюсь за людей вокруг. Видимо, потому что у самой внутри благодатный штиль. Спокойна, сосредоточена, одухотворена. Нет той домашней суматохи, которую обычно разводила мама, сетуя, что ничего не успеем и опозоримся перед гостями. Боже, я больше не часть многолетней заезженной катастрофы!

Эта беззлобная мысль вызывает счастливую улыбку.

Не спешить с увольнением было правильно. Импульсивный порыв прошел, откат навел на осознание, что уйти можно всегда. А вот отстоять себя — обязательно! После несанкционированного отпуска я вышла на смену с железным настроем не поддаваться манипуляциям Габила. Увеличила дистанцию между нами и обозначила позицию: никаких встреч и разговоров наедине. Субординация, субординация и ещё раз субординация.

Шеф больше месяца ходит шелковый. Иногда кажется, что боится лишний взгляд кинуть в мою сторону. Чего уж греха таить, я подозреваю, что Мир с ним всё же пересекся где-то. И почему-то меня совершенно не раздражает этот факт. Наоборот. Давно потерянное чувство защищенности зажгло внутри уютный свет, от которого будто крылья за спиной выросли.

Новогоднюю ночь мы встречаем у меня. Попивая охлаждённое шампанское «Ruinart Brut Rose». То самое, с которого началось наше фееричное заочное знакомство на балконе. С ума сойти, но Мирон запомнил ту бутылку и купил такую же поностальгировать. Делаем неспешные глотки, изредка утаскивая с тарелок закуски. На моем кухонном островке мало что помещается, да и мы особо не хотим есть.

Смотрим. Наслаждаемся. Растягиваем момент.

У меня и телевизора нет, речь президента включаем на телефоне задним фоном, она бесполезно шумит, подпитывая атмосферу.

Честно досиживаем до боя курантов. Чокаемся на брудершафт после беззвучного тоста, который произносим поблескивающими в свете свечей глазами.

Крохотная однушка-студия, где двум взрослым людям негде развернуться, генерирует тонны искристого счастья.

Короткий поцелуй как аперитив.

Несколько минут на то, чтобы поздравить самых близких. А потом выключить смартфоны и обменяться подарками.

Разражаюсь восторженным хохотом, когда открываю коробку и нахожу в ней handmade куклу, подозрительно похожую на себя. С буйством дерзких ярко-рыжих колечек на голове и вздернутой бровью, дескать, чего надо. Долго смеюсь, играясь с пружинками. И чуть позже позволяю Миру застегнуть на своей шее нежный кулон в виде лепестка на тонкой цепочке. Украшение из белого золота висело на задорной кукле. Оригинально он придумал с упаковкой и подачей гифта.

У меня же — всё проще.

Чулки. Подвязки. Белье.

Но один Бог знает, сколько сил мне требуется, чтобы предстать перед Ольховским в образе раскрепощенной соблазнительницы. И делать последний шаг, то есть, тянуть молнию на платье, позволяя ему стечь вниз — сложнее всего.

Сердце испуганно трепыхается, но я ловлю восхищенный мужской взгляд, полный голода, и робко улыбаюсь.

Ласки сыплются наградой. Откровенные, горячие, разрывающие все сознательные нити в голове.

— Хочу смотреть на тебя, — признается Мир, когда на двоих из одежды у нас остается кулон на моих ключицах и чулки, удерживаемые поясом с подвязками. — Сделай для меня, Адель…

Растерянно киваю и поддаюсь ему. Мирон размещается полусидя, и вскидывает ко мне руки, чтобы помочь взобраться. Вцепляюсь в них и перекидываю через него ногу, а затем медленно… с судорожным выдохом опускаюсь на твердый пульсирующий в нетерпении член.

Мир срывается на крупную дрожь, стóит только насадиться на него полностью. Я застываю в этом мгновении. Как невменяемая, ей-богу, впитываю жар его тела, мощь, стать. Саму же потряхивает то ли от ужаса, то ли от стыда, то ли… от удовольствия. Через край эти оголенные эмоции. Их много, они сметают выдержку.

Получаю осторожный толчок, призывающий действовать. Зажмуриваюсь и принимаюсь неспешно двигаться. Поза наездницы — вау, какое блестящее начало года. Достойный дебют. С таким-то куратором…

— Смелее, — поощряет он рваным шепотом, водя ладонями по моим бедрам и ягодицам. — Вперед, прекрасный Медный всадник…

Сбиваюсь с ритма, как только понимаю, как меня сейчас назвали. Останавливаюсь. Следом и вовсе замираю.

Секунда — и густую тишину разрывает диким смехом.

Боже мой, ну что за сволочь! Умудряться так шутить… Порочно-искрометно!

Позже, не единожды утолив жажду друг по другу, мы лежим в полудреме, и я вдруг слышу тихое:

— Пожалуй, покупка квартиры в этом доме заслуженно носит статус лучшего решения прошлого года. И входит в топ решений по жизни.

Улыбаюсь, засыпая.

Последней мыслью: а моя ипотека, по ходу, железно выбивает первое место в иерархии важных решений…

* * *

Самая горячая зима моей жизни состоит из сумасшедших жгучих взглядов, пронзительных требовательных поцелуев, чувственно-волнительных прикосновений. Она ткется из встреч и расставаний, томительного ожидания, глубоких мерных разговоров. В нее вплетаются новые сильные ощущения, проникновенные мысли, робкие надежды.

Мирон гармонично разбавляет мое существование собой. Рядом с ним спустя какое-то время я задумываюсь о том, насколько многогранен бывает человек. Женщины ведь покорно соглашаются, что должны быть верной соратницей, расторопной хозяйкой в доме, недоступной королевой для окружающих и умелой любовницей в постели. Но впервые мне наглядно демонстрируется, что противоположный пол может соответствовать перечисленным запросам.

Ольховский предстает в амплуа хулигана-повесы, жесткого бизнесмена, нежного влюбленного, внимательного друга, порочного любовника, могучего защитника, щедрого партнера. Мужчина во всём.

Настоящий, самоотверженный, увлекающийся.

Меня припечатывает отчаянным восхищением. Теперь я понимаю: как и женщине, мужчине тоже подобает быть многоликим, чтобы их грани стыковались.

Иногда подбирается страх, что не тяну планку... Но я закупориваю его и окунаюсь в свое «сегодня», запрещая себе рефлексировать. Мир в этом помогает. Точнее, именно он и меняет меня. Часто — со скрипом. А как иначе убрать налет, собиравшийся три десятка лет?.. Причем делает это очень грамотно, тонко, покоряя мое сопротивление. Не ломая, а именно — покоряя.

Даже в сексе. Взять хотя бы его бесподобный порочно-искрометный юмор. В определенные моменты благодаря нему мои барьеры отступают мягко и без видимых разрушений. Этот мужчина открывает мне мир удовольствия, уверяя, что стыд — не входит в программу. Мы пробуем если не всё, то очень многое.

И говорим, обсуждаем. Хотя