Партизаны - Ян Лысаковский

— Нет сыночков, нет отца. Я не плачу… Уже выплакала все слезы. И бога тоже нет. — Женщина наклонилась к Рыбецкому. — Нет… Ведь он не допустил бы этого.

Она внезапно отвернулась и пошла к хате. Антони двинулся было за ней, но Рыбецкий остановил его:

— Не надо. Чем ты ей поможешь?

Вышли на дорогу. Рыбецкий оглянулся на хату и сказал:

— Еще в Сельце я иногда пробовал представить себе наше возвращение на родину. Тогда мне всегда виделись толпы и цветы. А здесь… — Он замолчал, а через минуту добавил со злостью: — Подождем батальон.

Снова марш в пыли, топот солдатских сапог, скрип телег. Деревеньки с людьми у изгородей, всхлипывавшие женщины; кто выносил ведро воды, кто кружку молока. Дети провожали их далеко за околицу, махали на прощание руками.

В указанную для ночлега деревню пришли перед самым вечером. Деревня была большая: далеко растянулась по обе стороны шоссе. В самом центре колокольня костела. Рядом школа, на противоположной стороне тминная управа и милицейский пост. На обоих домах вывешены бело-красные флаги, возле каждого стоит часовой. Часовые очень похожи друг на друга: гражданские пиджаки, на левом рукаве повязки, трофейные карабины и маузеры. Только повязки на рукавах разные: у парня перед управой гмины на ней буквы «АК», у часового возле милицейского поста — «АЛ».

По распоряжению Самойлова роты разделились на группы и начали расходиться по дворам. Солдаты, проходившие мимо часовых, весело заговаривали с ними, те улыбались, кивали головой. Штаб батальона разместился в школе. Во двор въехал обоз, связные заготавливали солому для ночлега. Самойлов стоял перед зданием, смотрел на флаги.

— Пойду к местной власти, — сказал Коваль. — Надо познакомиться.

— Пригласи их к нам на ужин.

— Вы хотите с ними поговорить?

— Интересно мне, — ответил Самойлов.

— Хорошо, только приведу себя в порядок.

Антони, однако, не успел никуда пойти. Едва обмылся немного возле колодца, как за ним прибежал связной.

— Вызывает командир батальона, — доложил он.

В канцелярии школы сидели уже старый крестьянин и молодой человек в потрепанном мундире. Курили толстые самокрутки из капитанского кисета. Самойлов обрадовался, увидев Коваля.

— Товарищи не знают русского, — сказал он, — а я по-польски, сам знаешь… А тут нужны точные формулировки, ибо дело касается политики.

Крестьянин до вчерашнего дня был местным войтом. Назначила его тминная рада народова. А молодой организовывал милицейский пост. Партизан. Привел с собой только одного опытного солдата, остальных подбирал из местных.

— А я только собирался к вам, — сказал Коваль, — у нас есть пара экземпляров «Манифеста», надо вывесить в деревне, пусть люди читают.

— Можно, только… — Молодой человек заерзал на стуле.

— Только что?

— Напротив нас сидит реакция. Уже вывесили свои объявления.

— Кто?

— Аковцы, — вмешался войт.

— Объясните подробнее, я не понимаю.

— Мне сказали брать власть, — начал комендант. — Мы давно договорились с людовцами, и теперь собралась рада народова, пришел секретарь партии. Назначили войта и меня. А прошлой ночью в деревню вошли те и заняли управу гмины. И там сейчас сидит их войт, а нашего мы приютили на посту. Я говорю им, что у них нет никакого права, ибо мы по воле рады, то есть народа, а они в ответ говорят, что им приказал староста и что старосту назначил воевода. А воеводу назначило их правительство в Лондоне. А я им ответил, что у нас есть Крайова Рада Народова. Они не хотят нас признавать. Ну я им говорю, что тоже не признаю ни их, ни войта, ни старосту, ни тех, которые есть под ними. И пусть убираются отсюда, да побыстрее. Кончилось господство панов, достаточно нашей крови они пролили. С одной стороны фашисты, с другой — они.

— И что?

— А ничего, сидят. Ответили мне так, что не стоит повторять, товарищ. Хотел послать в повят за подмогой, но у меня нет транспорта. Стрелять люди у меня не умеют.

— Какая там стрельба, — вмешался войт, — ведь это тоже поляки.

— Что вы говорите, товарищ Мрувка?! — выкрикнул комендант. — Какой тут может быть разговор, если выставили в окне пулемет? Знаем их…

— Значит, белые? — допытывался Самойлов.

— Нет.

— Тогда кто же?

— Бело-красные, — предположил Рыбецкий.

— Что в таком случае делать? — вздыхал комендант.

— Армию в это дело не вмешивать, — сказал Рыбецкий. — Армия не для того, чтобы наводить порядки в деревне. Трудно разобраться, кто тут кого назначал. А потом, как можно начинать освобождение страны со стрельбы по своим?

— Я разобрался, — отозвался Коваль, — и знаю, кого здесь следует поддерживать: наша обязанность стать на сторону народной власти, поручник Рыбецкий. Считаю, нам необходимо поговорить с этими аковцами.

— Правильно, — обрадовался войт. — Сначала надо поговорить.

— Вы всегда свое, — бурчал комендант. И добавил, что, если бы у него было человек десять солдат, он быстро навел бы порядок. Никто, однако, уже не слушал горячившегося коменданта.

Внутренне Антек был напряжен до предела. Ему предстоял сложный и ответственный разговор. Пять лет оккупации… Он провел эти годы вне страны и не все теперь понимал. Конечно, приходили к ним в армию партизаны, но прямо с боя, а солдату с солдатом всегда легче договориться. Сумеет ли он договориться с ними по такому важному вопросу, как вопрос о власти? Не хотелось начинать разговор с этими людьми с принуждения. А они наблюдали за ним, Коваль видел их лица за стеклами окна. Что-то говорили между собой. Часовой, правда, стал по стойке «смирно», однако спросил:

— Пан поручник к кому?

— Хочу поговорить с вашим командиром.

— Сейчас. — Парень повернулся, махнул рукой. Из двери вышел человек с нашивками плутонового.

— В чем дело? — спросил он часового, сделав вид, что не заметил Коваля.

— Пан поручник хочет видеть командира.

— Пан поручник? — с иронией протянул взводный. — А зачем?

— Вы здесь командуете? — спросил Антони, едва сдерживая закипавшее в нем раздражение.

— Нет.

— Ну-ка, проводи к командиру! — Антони повысил голос, как на учебном плацу. — Марш!

Парень, совершенно сбитый с толку, вытянулся по стойке «смирно», покраснел, потом бросился открывать дверь. Находившиеся в первой комнате в глухом молчании смотрели на вошедших. Плутоновый открыл следующую дверь. Из-за стола поднялся подпоручник, такой же молодой, как и его подчиненные.

— Моя фамилия Коваль. — Антек отдал честь первым.

— Я — Рафал. — Они смерили друг друга взглядами, подпоручник сделал движение рукой: — Прошу войти. Вы к тому же неплохо говорите по-польски.

— А как же я должен говорить?

— Извините, а из каких вы краев?

— Из Келецкого воеводства.

— Садитесь, пожалуйста. — Рафал обошел стол и сел на свое место первым, как будто принимал просителя. — Закурите?

— Кем вы в действительности являетесь? — спросил Коваль.

— Вопросы здесь задаю я.

— Прошу вас. — Антони усмехнулся: его немного забавляла ожесточенность этого юнца. Ведь все хорошо видно без вопросов…

— Мы отряд Армии Крайовой. — Голос Рафала зазвучал торжественно. — Направлены сюда для поддержания общественного порядка и обеспечения функционирования возрожденной государственной администрации.

— В этой вашей функции нет необходимости, ибо власть уже существует.

— Какая власть?

— Тминная рада народова и назначенный ею войт.

— Извините, — холодно сказал Рафал, — но эта власть самозванная.

— А ваша?

— Я назначен для исполнения этой миссии легальной властью.

— Кого эта власть представляет?

— Польское государство, народ.

— Народ? Вы уверены в этом? — с иронией спросил Антони. — Идите-ка в деревню и узнайте у крестьян, хотят ли они помещика. Спросите у рабочих, хотят ли они иметь на своей шее фабриканта. Спросите хотя бы ваших солдат. Нет, пан поручник, народ не ждет возвращения старых времен.

— Коммунистическая пропаганда, жонглирование словами.

— Вы так думаете? Однако мы возникли не из пустых слов, мы очень реальны. Достаточно подойти к окну и посмотреть.

— Вы нам угрожаете?

— Нет. Пока объясняю. А если вы хотите честно служить своему народу, а я не сомневаюсь в ваших добрых намерениях, надо снять этот смешной, никому не нужный пост у входа. Идите с нами на немцев. На фронт…

— Если только получу такой приказ, охотно пойду.

— А если нет, что тогда? Не будете бороться с врагом?

— Я два года был в лесу, — возмутился Рафал. — Не отсиживался за печкой.

— А теперь, если вы встаете против людей, которые сражаются с фашистами, оккупирующими еще почти всю страну, то кому вы помогаете? Людям за Вислой? Этой разрушенной стране? Или наоборот?