Пиковый туз - Стасс Бабицкий

этой проклятой темнице. Отложим меланхолию на завтра или, хотя бы, до вечера. Пока же нужны свежесть и легкость мысли, иначе ускользнет что-то важное.

К примеру, – он открыл глаза, – это пепелище. Большущий дом выгорел и рассыпался. Крыша провалилась внутрь, сокрушая мебель и фортепьян. Перины тлели, воняя жженым пером и пухом. В каждой комнате что-нибудь обязательно разбилось или сломалось. Почему осколки сметены в аккуратные горки? Предположим, искали тело барона, чтобы похоронить. Или мародеры из окрестных деревень приходили поскрести по сгоревшим сусекам, добыть серебряные ложки или подсвечники из бронзы, очистить от сажи и копоти, а после выгодно продать. Или… Вдруг здесь искали улики? Но не полиция. Тот, кто стремился их уничтожить…

Убийца!

Смерть к Леопольду фон Даниху нагрянула внезапно. Ничто ее не предвещало, оттого баронесса называет эту историю «трагедией» и до сих пор рыдает о добром друге. Будь тот болен или дряхлел годами, благородная дама смирилась с утратой заранее. Почему бы не предположить, что курляндца придушили или зарезали, а после уже подожгли комнату, желая скрыть следы? Получается, цепь зловещих преступлений гораздо длиннее, чем думает следователь Хлопов. Цепь…

Шальная мысль мелькнула и спряталась в лабиринте извилин. Сыщик добрел до каретного сарая, от которого остались две полуразрушенные стены. В углу притулилось колесо с выбитыми спицами. Больше ничего. Разграбили подчистую. Сюда прислуга и ломанулась, пока пожар не разгулялся. Никто не станет подвергать жизнь опасности, вытаскивая стул или супницу из полыхающего дома. А в сарае инструменты, упряжь, экипаж – они денег стоят. И угрозы, практически, никакой. Так, потрескивает на крыше, но управимся, да? Мабуть, сдюжим…

Карету тащили волоком, толчками, оставляя неровную колею. Сыщик прошел по следу, наклонился, чтобы разглядеть поближе и в этот миг над головой свистнуло. Не громко, но жутковато, словно безносая старуха замахнулась острой косой. Ощущение близкой смерти возникает не в голове – вряд ли успеешь подумать, – и даже не в бешено колотящемся сердце. Это чувствуется кожей, в которую разом впились тысячи иголок, от пяток до макушки. Далекий раскат грома. Снова свист. Вой. Нарастает. Летит! Пуля сбила цилиндр и только тогда самая длинная игла пронзила висок озарением: ох ты, стреляют!

Мармеладов побледнел, но не двинулся с места. Те, кто мечется в панике, обычно, имеют мало шансов выжить. Он понял это во время бунта в уральской пересыльной тюрьме, где охрана перебила три четверти заключенных. И матерых, кидающихся со звериным рыком прямо на штыки, и трусоватых – эти ползли на коленях, поскуливая, жались к решетке. Осужденный номер 251276, – к тому времени он уже забыл прежнюю фамилию, а новой еще не обзавелся, – мерил свою жизнь не слишком высокой ценой. В острожном мире могли зарезать средь бела дня за ломоть хлеба или придушить ночью, чтобы забрать крепкие еще сапоги. Погибнуть тут или после – какая, в сущности, разница? Но остатки былой гордости заставили взять разум под контроль. Он отошел к дальней стене, встал там, сложив на груди руки. Спокойный, недвижимый, погруженный в себя. Немногие каторжники последовали его примеру и тем спаслись, а тех, кто суетился, солдаты добили прикладами.

Вот и теперь остудил вскипевшую кровь усилием воли. Огляделся. Шляпу отбросило вправо. Стало быть, стреляли слева. Из башни. Проковырял бойницу на свою беду! Но есть и плюс: солнце светит в лицо убийце, мешая прицелиться.

Услышав новый выстрел, сыщик отпрыгнул в сторону и поспешил укрыться за руинам каретного сарая. Вновь грянул гром. Между лопаткой и позвоночником чесалось, зудело, тело заранее угадало, куда именно попадет визгливый свинец. Не добежав до спасительного угла считанные дюймы, Мармеладов рухнул, широко разбросав руки.

И затих.

XXVI

Разумеется, он притворился.

Лежал, будто мертвый, неудобно скрутив голову для достоверности, а сам сквозь ресницы наблюдал за входом в башню. Стрелок непременно должен появиться оттуда и подойти к жертве. Если это разбойник, не рискнувший грабить «внапрыг», – поди, угадай барина, можа у него пистоль в запазухе! – то самое время обшарить карманы. Если же, как предполагал Мармеладов, злодей послан по его душу, то захочет убедиться, что заказ выполнен. Сперва понаблюдает, не шевельнется ли подстреленный. Перезарядит винтовку, но палить не станет. Смысл выцеливать издали? Проще упереть ствол в грудь и спустить курок.

Три минуты. Тишина. Еще минута. Ни малейшего движения. Шея затекла, но сыщик ждал. Две минуты. Невнятное похрустывание.

Показалось…

Нет, из арки вышла фигура в черном плаще с капюшоном. Неужели Пиковый Туз?! Вряд ли, этот намного выше девицы с моста. Слезы, выступившие из-за долгого лежания в неудобной позе, мешали разглядеть силуэт четко. А сморгнуть нельзя, может заметить движение.

Убийца шел не спеша, забросив ружье на плечо. Поверил, выходит. Не ждет подвоха. Эта беспечность дорого аукнется, когда мнимый покойник вскочит перед ним и закричит, нагоняя страху. Скрутит оторопевшего, да выспросит: по чьему приказу стрелял, супостат?

– А ну, сто-о-ой! – раздался зычный вопль.

Незнакомец обернулся на голос. Взял ружье наизготовку, прицелился, но не выстрелил. Огромными скачками понесся к рощице. Плащ раздулся за спиной, напоминая крылья зловещей птицы. Стервятника.

– Сто-о-ой, гнида! У-у-ух я тебя чичас!!!

Лаковая коляска мчалась по лугу, устрашающая и грозная, как боевая колесница. Лошади ржали, скаля зубы, взбрыкивали копытами. Кучер поднялся во весь рост и крутил над головой кнут. Стращал. Ругался.

– Все одно догоню! – рявкнул Быстряков, выезжая на пепелище. – Из-под земли достану!

Погрозил кулаком вслед стрелку, но тот не оглянулся. Проскочил между деревьев и был таков.

– Гонять по лесу человека с ружьем – плохая идея, если у тебя самого берданки нет, – ухмыльнулся Мармеладов, приподнимаясь на локте.

– С-святые угодники! – лихач наскоро расчертил живот крестным знамением. – Живой? Живой!

Слез с облучка, помог сыщику подняться и отряхнуть сюртук, приговаривая:

– А я проснулся от выстрелов. Сначала не понял ничего. Потянулся, огляделся… Мать честная! Вижу, падаешь ты носом в землю. Ну, думаю, помер. Подхлестнул лошадок, спешу к тебе. Тут этот тип выходит. Я и заорал, чтобы шугануть аспида.

– Да уж,