Подарок коллекционера - М. Джеймс

я нервно облизываю губы, чувствуя, как учащается сердцебиение в груди. — Я наблюдала, как ты это делаешь, пока ты не остановился. Ты выглядел так, словно очень сильно себе в этом отказывал, хотя я и не была до конца уверена, в чем именно. Я хотела узнать, каково это. Поэтому я заставила себя кончить.

Его голос снова понижается, немного ниже, грубее, хрипловатый от растущего желания.

— О чем ты думала, когда заставляла себя кончить, Ноэль?

У меня перехватывает дыхание. Я заставляю себя снова поднять на него взгляд, чувствуя, как учащается мой пульс, ожидая чего-то, что, я знаю, грядет, хотя пока не уверена, что именно.

— О тебе, — шепчу я.

Я вижу, как он резко втягивает воздух, и чувствую напряжение в нем при моем признании. Я знаю, что если бы я посмотрела вниз, он снова был бы твердым.

— А что теперь, Ноэль? — Его глаза скользят по мне таким взглядом, который говорит мне, что он так отчаянно хочет прикоснуться ко мне, если бы мог. Если бы он не был так травмирован, что не мог двигать руками. — Ты хочешь удовольствия сейчас?

Я вздрагиваю, мои глаза расширяются. Это смелый вопрос, над которым, думаю, я бы посмеялась, если бы его задал любой другой мужчина, но в устах Александра это звучит по-другому. Эротично. Предложение, которое я хочу принять, даже когда мои щеки краснеют, и я чувствую, что отступаю назад.

— Я… я не…

— Я не прикоснусь к тебе. — Его губы слегка подергиваются с тем же мрачным юмором, когда он смотрит на меня. — В любом случае, я не могу. Не прямо сейчас.

— Тогда что…

Александр кивает в сторону кровати, которую я привыкла считать своей.

— Ложись, — мягко говорит он. — Дай мне посмотреть на тебя. Заставь себя кончить, пока я смотрю.

Мое лицо словно горит, пульс так сильно бьется в горле, что я уверена, он это видит.

— Я… я не могу…

— Ты этого хочешь? — Его голос ощущается на моей коже как шершавый бархат, заставляя меня покалывать повсюду.

— Да, — шепчу я это слово, чувствуя, как дрожь пробегает по спине. Я чувствую себя так, словно нахожусь в каком-то ужасно эротическом сне, который я никогда бы не смогла представить самостоятельно. — Но я…

— Тогда что заставит тебя это сделать? — Его губы снова подергиваются, на этот раз ближе к улыбке, но жар в его глазах говорит о чем-то совсем другом. — Должен ли я приказать тебе, мой маленький мышонок?

Его голос что-то среднее между мурлыканьем и рычанием, и волна тепла проходит через меня, скапливаясь между моих бедер, когда я сжимаю их вместе, чувствуя, что дрожу изнутри. Я не могу дышать, не могу говорить, но, как будто что-то вне меня управляет мной, я чувствую, что киваю.

— Тогда следуй моим инструкциям, мышонок, и ты получишь удовольствие, которое доставила мне.

Что он имеет в виду? У меня кружится голова. Прикасаться к себе, это не такая глубина удовольствия, как когда это делает кто-то другой, я уверена в этом. Но я позволила себе поддаться его чарам, зная, что не могу сделать это сама, но так сильно желая этого. Желая, чтобы мне сказали, чтобы я могла испытать то, чего жаждет мое тело, не принимая решения. Такое ощущение, что я принимаю решения уже несколько дней. Я хочу, чтобы кто-то другой взял на себя управление на некоторое время, взял на себя все.

— Встань с другой стороны кровати, — хрипло приказывает он, и я медленно подчиняюсь, чувствуя, как будто двигаюсь по теплой патоке, жар разливается по мне при мысли о том, чтобы подчиниться ему. При других обстоятельствах я бы возненавидела его за это, но он больше не принуждает меня. Мы делаем это вместе. Он дает мне то, что, как он знает, мне нужно.

Когда я двигаюсь туда, куда он смотрит, взгляд Александра снова скользит по мне, горячий и почти голодный.

— Я хочу видеть тебя, мышонок — бормочет он. — Сними свой топ.

Я тяжело сглатываю, чувствуя, как меня охватывает неуверенность. Я никогда раньше не раздевалась перед мужчиной, но почему бы не перед ним? Я пытаюсь представить кого-то другого на его месте, одного из парней, с которыми я когда-то работала в ресторане, может быть, им едва перевалило за двадцать, и они еще даже не могут называть себя мужчинами, на самом деле, и я не могу. Я не могу представить, чтобы кто-то другой заставлял меня чувствовать это тяжелое, отягощенное желание, как будто оно переполняет меня, я тону в нем, моя кожа слишком тугая для моего тела. Я хочу внезапно оказаться раздетой, быть голой и свободной и не чувствовать давления ткани на свою кожу. Даже это кажется мне перебором, когда я прикасаюсь к себе, и я хватаю подол своей майки и стягиваю ее через голову, прежде чем успеваю отговорить себя от этого, прежде чем начинаю беспокоиться, не слишком ли я худая, не потеряла ли я свои изгибы, не слишком ли маленькая у меня грудь или слишком большие соски, или еще на что-нибудь, на что, как я слышала, жалуются мужчины.

Когда я отбрасываю топ в сторону, то сначала не могу на него взглянуть. Я не боюсь того, что увижу, в спешке осознаю, что у меня внутри все переворачивается при этой мысли. Я боюсь того, чего могу не увидеть. Я не хочу видеть, как огонь в его глазах угасает, когда он видит меня, видеть, как уменьшается его возбуждение. Я хочу возбудить его.

Когда это изменилось?

Но когда я поднимаю взгляд на лицо Александра, мои пальцы вцепляются в пояс пижамных штанов в ожидании того, что он прикажет мне сделать дальше, все, что я вижу, это вожделение. Оно пронзает и меня, питаясь тем, что я вижу на его лице. Его возбуждение, кажется, пронзает мое, и я задерживаю дыхание, когда его взгляд скользит по моей груди, вниз по плоскому животу, туда, где мои пальцы дрожат на краю бедер.

— Сними их.

Мне не нужно спрашивать, что он имеет в виду. Я опускаю ткань с бедер, дрожа, несмотря на тепло в комнате, когда впервые обнажаюсь перед ним. Я не брилась с тех пор, как это сделали со мной, пока я спала, и мои щеки вспыхивают, когда я думаю, не раздражают ли его мягкие, короткие темные волосы там.

Он стонет, когда видит меня, и все мои сомнения исчезают.

— Мне нравится, что ты не обнажена, — хрипит он. — Хотел бы я прикоснуться к тебе, Ноэль. Хотел бы я почувствовать, какая ты, должно быть, мягкая. Какая влажная…

Я тихо стону, чувствуя, как сжимаюсь от одного только голодного, грубого тембра его голоса. Я выхожу из груды своей