Десять поколений - Белла Арфуди

– Наш народ столько страдал за свою веру, так отстаивал свою жизнь и право на существование, чтобы армяне были и через сотни лет, – добавлял ее муж, – а ты возьмешь и так все разом перечеркнешь? И кто ты будешь? Ты даже не станешь езидкой, они тебя не примут. Но для армян и своей семьи ты всегда будешь вероотступницей.

Поразительно, как люди самых разных национальностей и вероисповеданий могут использовать одни и те же аргументы друг против друга.

– Я все равно выйду за него замуж! – кричала Анаит, заливаясь слезами и хлопая дверью своей комнаты так, что в ней все ходило ходуном.

Обожаемый единственный в семье ребенок, она не была готова к такому жестокому отказу. Для родителей она стала поздним даром, когда матери уже перевалило за сорок, и с детства привыкла всегда получать желаемое. Упорство родителей по поводу замужества казалось ей временным.

– Подождем месяц-другой, – убеждала она Шивана, – они обязательно передумают. Не станут же они, в конце концов, рушить жизнь собственного ребенка.

– Подождем, – соглашался Шиван, утыкаясь в любимую шею. Запах Анаит дарил ему чувство покоя.

Он верил, что все сложности лишь временные, а победа обязательно будет за добром, то есть за ними. К этому его приучили многочисленные романы, проглоченные, когда он был еще подростком. Уже через год Шиван будет знать наверняка, что все это чушь, а жизнь так несправедлива, что даже вообразить сложно.

– Вот поженимся, и все в институте удивятся, что я самая первая замуж выскочила, – говорила Анаит, зацеловывая лицо неудачливого жениха. – Все думали, что это будет Гоар.

– Ты будешь невероятно красивой невестой. – Шиван смотрел на любимую, уверенный в том, что они будут вместе всегда.

– Такой уж красивой? – подтрунивала Анаит.

– Самой красивой и самой любимой!

И Анаит действительно была восхитительной невестой, от вида которой у всех перехватывало дыхание. Платье из белого крепа, добытого матерью, облегало ее ладную фигуру и открывало узкие щиколотки и хрупкие запястья. Короткая фата немного скрывала лицо и оттеняла легкий загар, приобретенный невестой после коротких каникул на Севане. Только женихом был не Шиван. Им стал сын старых знакомых родителей Анаит – Сурен Григорян. На десять лет старше жены, он, в отличие от многих других ее воздыхателей, на уловки Анаит совершенно не поддавался. Она, конечно, думала, что одолеет и его, когда после многочисленных уговоров родни все же согласилась на брак, но жестоко ошиблась. Муж оказался крепким орешком. Жену он любил безусловно, но не считал нужным ей потакать. Когда узнал, что та посмела в порыве ностальгии искать встречи с бывшим возлюбленным во время семейного отдыха в Грузии, оскорбился до такой степени, что не говорил с ней две недели и совершенно искренне собирался развестись. Анаит лила слезы и божилась, что между ней и Шиваном ничего не было.

– По глупости решилась на встречу. – Она заламывала руки, голос дрожал. – Клянусь всем святым, что только есть, я чиста перед тобой. Если ты примешь меня, я даю слово, что буду всю оставшуюся жизнь вымаливать твое прощение.

Сурен, уставший и от капризов жены, и от тяжелой жизни после развала страны, верить лишь на слово никому не собирался. Согласившись не разводиться, он тем не менее не хотел давать Анаит даже малейшую возможность еще раз выставить его дураком. Случай в Грузии стал последней каплей, после которого он поставил жену перед фактом: они эмигрируют. Франция стала им новым домом, в котором они обзавелись двумя детьми, тремя кошками и оба начисто забыли о том, что существует какой-то Шиван. Даже в моменты острой тоски по родине Анаит вспоминала все что угодно, но только не Шивана. Была это защитная реакция ее хрупкой психики или удивительная способность отпускать все ненужное – понять сложно.

Шиван страдал молча. Никаких слез, истерик или проклятий в адрес судьбы. Лишь угрюмое выражение лица, которое в какой-то момент к нему приклеится и станет той маской, без которой его уже не представлял даже родной сын. Анаит он вспоминал сначала довольно часто, а затем все реже и реже. Прошло еще время, и он уже не мог сразу воспроизвести в памяти ее лицо. И единственное, что от нее осталось, – маленькая акварель. Копия рисунка какой-то мечети в Тегеране, которая восхищала Анаит своей красотой.

– Когда-нибудь мы обязательно туда доберемся, – обещал он ей.

– Еще бы нас сначала выпустили. – Она всегда отчаянно стремилась к свободе.

Анаит не была в Тегеране и после эмиграции. Не был там и Шиван. Акварель Анаит стала символом несбыточности их таких простых желаний. Лишь под конец жизни Шиван вспомнил о мечети, да так никуда и не поехал. Ему хотелось, но он боялся, что его ждет разочарование. Возвращение в прошлое казалось ему не самой безопасной затеей. Да и стоило ли так жалеть о давно минувших делах. Он все больше корил себя за отношения с сыном, которые еще можно было исправить, и все меньше сожалел о том, что исправить нельзя. И в списке таких болезненных, не поддающихся уже лечению отношений на первом месте была не история с Анаит. Куда более горько он сожалел о том, что даже не пытался полюбить свою жену. Тара жила с ним тихо и незаметно. Так же она и покинула его жизнь. Словно освобождая от своего бремени. Сравнивая ее в молодости с яркой и обворожительной Анаит, он считал Тару тусклой и скучной. Ему понадобились годы, чтобы разглядеть в ней доброту, нежность и приглушенную красоту, но не хватило смелости, чтобы признаться себе в этом до того, как куча железа так бестолково и резко унесла ее жизнь.

Глава XVI

Тара, выйдя замуж за Шивана, практически сразу же перебралась с ним из Еревана в Тбилиси. Тогда решение мужа казалось ей прекрасным. Замужество и жизнь в новом месте как начало только что купленной книги. По пути домой ты уже успел немного ее полистать, но с волнением и любопытством ждешь того, чтобы жадно проглотить каждую страницу и поскорее узнать, что ждет героев. Теперь же главной героиней была она. Лишь много позже Тара узнала о том, что Шиван женился на ней по настоянию родителей. Раскрыть ей глаза взялся один из приятелей мужа. Он не мог побороть болезненную страсть к Таре, которая стойко переносила все его домогательства и умудрялась увернуться от него где бы то ни было: хоть на улице, хоть в гостях. Он вообразил, что этим заслужит ее