Отречение - Мария Анатольевна Донченко

на тёплую погоду, в пальто с закрывающим лицо высоким воротником, подняла голову от мусорного бачка, где что-то искала, и посмотрела на Артёма с материнским укором.

– Милиция! – визгливо закричала с противоположной стороны дороги торговка семечками. – Средь бела дня!.. Хулюганы!!!

Плакат разорвался, но холёные личики уцелели.

Артём рванул за край глянцевого листа и швырнул обрывок под ноги, крутанув подошвой по поганой роже, похожей на Ленку, и только после этого побежал к забору.

То, что он «хулюган», да ещё и сын алкоголика, Артём знал и без них.

Преодолев забор в два прыжка и оказавшись на территории заброшенной стройки, он почувствовал себя в безопасности – там всегда лазили пацаны, и никому не пришло бы в голову его там догонять.

Тут только он заметил, что из разрезанной ладони течёт кровь – вероятно, он порезался, когда рвал плакат со стекла.

Мальчик сорвал молодой лист подорожника, приложил к ране и присел на поваленные бетонные блоки.

Над ним горело весеннее солнце в свободном небе. А он смотрел на капельки крови и думал – то ли о погибшем Мишке, то ли о Ленке, которая была похожа на девицу с плаката.

* * *

Штаб гудел, как растревоженный улей. Оставался месяц до президентских выборов, которые должны были всё решить – то был последний год, когда в выборы ещё верили, ведь полгода назад, в декабре 1995 года, большинство получили коммунисты, и казалось – ещё чуть-чуть, ещё немного, и всё вернётся, мы проголосуем, проголосует наученный этим страшным пятилетием народ, и сгинет ненавистная демократическая власть.

Без крови.

Дребезжал без устали телефон, и бессонный дежурный нервно отвечал на звонки. Вбегали и выбегали люди. Сортировались пачки листовок и газет, и измученные добровольцы взваливали на плечи рюкзаки с новыми агитматериалами.

Андрей и Сергей пришли сегодня без Юли. Она училась на последнем курсе и через месяц должна была сдавать дипломный проект. На избирательную кампанию ей удавалось прибегать урывками, и сознание грызла невозможность в такое время работать с полной самоотдачей.

Андрей Анисимов должен был сменить дежурного на раздаче.

Сергей деловито отбирал листовки к себе в рюкзак.

– Ты подожди уходить, – посоветовала ему девушка-секретарь в больших очках, – сейчас подойдёт кто-нибудь из ребят, подберём тебе напарника.

– Да ладно, Вер, – махнул рукой Лосев, – я и один справлюсь.

– Смотри, опасно одному-то, – покачала головой Вера.

– Мелочи жизни, – ответил Сергей, – в меня в девяносто третьем стреляли, чего мне бояться…

Выходя, он глянул через Верино плечо на экран монитора.

– Как там твоя циничная ель? Растёт? – спросил он.[2]

– Ага, – улыбнулась девушка, – печатаем. В твоей новой программе гораздо удобнее, чем в «Лексиконе». Только привыкнуть надо.

– Ну привыкайте, – кивнул Сергей, – сейчас все будут переходить на Windows-95.

И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

…С наступлением тёплого времени года Аня и соседка Татьяна, работавшая кассиршей в магазине, подолгу гуляли с колясками в парке.

Женя, сын Ани и Сергея, появился на свет зимой, в лютые морозы, в самом начале девяносто шестого года.

В казавшейся когда-то просторной «двушке» Ермишиных теперь ютились шесть человек – в маленькой комнате «старики», Матрёна и вернувшийся с зоны Фёдор, а в большой – Сергей с Аней и теперь уже двое детей.

В роддоме Аня лежала одновременно с кассиршей Татьяной с третьего этажа, той самой, которая когда-то читала журнал «Огонёк» и любила рассуждать о перестройке, гласности и тридцать седьмом годе.

Теперь Татьяне было лет тридцать пять, замуж она так и не вышла, родив единственную дочку без мужа.

Она нервно курила и тихо завидовала Ане, которая могла себе позволить хотя бы какое-то время не работать и сидеть с детьми – Серёга Лосев зарабатывал если и не много по нынешним временам, но хотя бы столько, что семья могла сводить концы с концами.

Тане повезло меньше. Никто не знал, кто отец её ребёнка, в свидетельстве о рождении стоял жирный прочерк. Уже с весны Татьяна сидела за кассой в продуктовом магазинчике, оставляя маленькую Свету на мать-пенсионерку, и бегала домой, когда не было покупателей, благо до дома было не более пяти минут пешком. Один раз Танино отсутствие обнаружил хозяин магазинчика, он кричал на весь двор и грозил увольнением. Кассирша плакала в рукав, а потом срывала злость на покупателях.

* * *

– Зачем ты разбил остановку? – спросила Черемишина, моргая длинными ресницами. – Я всё видела из окна.

– Твоё какое дело, – буркнул Артём, – значит, надо было.

Солнечный луч играл на свежевымытом школьном стекле. Мимо них деловито сновали туда-сюда старшеклассники, у которых начинались экзамены, а у седьмого класса был последний учебный день перед летними каникулами.

– Ну и дурак, – ответила Ленка с чувством собственного превосходства, тряхнув собранными в хвост кудряшками, и её курносый нос смешно дёрнулся, – правильно говорят, что по тебе спецшкола плачет…

– Сама дура! – крикнул Артём вслед уже повернувшейся и королевской походкой двинувшейся в сторону лестницы девчонке. – Что ты в этой жизни понимаешь!

* * *

Вечерело.

Силуэты девятиэтажек выделялись на фоне предзакатного неба, ещё прозрачно-голубого на западе, но уже чёрно-лилового на востоке; однако цвет домов различить уже было нельзя.

По дворам гулял майский ветер и тонул в буйстве молодой непокорной листвы.

Где-то за домами угасали лучи солнца, провожая ещё один день.

С территории школы слышался смех и звон стеклотары – там отмечали окончание учебного года.

Сергей шёл по дворам лёгким, неутомимым, пружинящим шагом, повесив на руку пакет с парой десятков листовок, банкой сваренного Матрёной мучного клейстера и большой жёсткой кисточкой. В рюкзаке за плечами лежали изрядно похудевшие за трудовой вечер пачки агитматериалов.

«Скажи мне правду, атаман, зачем тебе моя любовь?» –