Гипотеза любви - Али Хейзелвуд

Он молча кивнул.

— Тогда ладно. Хорошо. — Она заставила себя улыбнуться. — Ты храпишь?

Он коротко хохотнул.

— Я не знаю.

— Ой, да ладно. Как ты можешь не знать?

Он пожал плечами.

— Просто не знаю.

— Ну это, видимо, значит, что ты не храпишь. Иначе кто-нибудь уже сказал бы тебе.

— Кто-нибудь?

— Сосед по квартире. — Она поняла, что Адаму тридцать четыре года и, скорее всего, у него лет десять уже не было соседей по квартире. — Или девушка.

Он чуть улыбнулся и опустил взгляд.

— Тогда, полагаю, моя «девушка» сообщит мне после конференции. — Он сказал это негромко, будничным тоном, явно пытаясь пошутить, но щеки у Оливии вспыхнули, и она уже не могла смотреть на него. Она принялась теребить нитку на рукаве своего кардигана, судорожно думая, что бы ответить.

— Мой дурацкий реферат. — Она кашлянула. — Его приняли в качестве доклада.

Он посмотрел ей в глаза.

— На секции?

— Ага.

— Ты не рада?

— Нет. — Она поморщилась.

— Это из-за твоего страха публичных выступлений?

Он помнил. Конечно, помнил.

— Ага. Будет ужасно.

Адам пристально посмотрел на нее и ничего не сказал. Ни «все будет хорошо», ни «получится отличный доклад», ни «ты слишком остро реагируешь» или «это отличная возможность». Такое спокойное принятие ее тревоги подействовало на Оливию совсем иначе, чем энтузиазм доктора Аслан: она расслабилась.

— На третьем году аспирантуры, — тихо сказал он, — мой научный руководитель послал меня вместо себя на симпозиум. Он сказал мне об этом за два дня до выступления, не дал ни слайдов, ни конспекта. Просто сообщил тему.

— Вау. — Оливия попыталась представить, каково это, когда от тебя ожидают исполнения столь сложной задачи, дав для подготовки столь малый срок. Одновременно она удивлялась тому, что Адам сам рассказал что-то о себе, не дожидаясь прямого вопроса. — Зачем он это сделал?

— Кто знает? — он запрокинул голову, уставившись в точку над ее головой. В его голосе слышалась горечь. — Потому что у него появилось срочное дело. Потому что считал это ценным опытом. Потому что ему все было позволено.

Оливия готова была поспорить, что последний вариант верный. Она не знала научного руководителя Адама, но академическая среда была как казарма, в которой те, кто обладал властью, любили пользоваться ею, без всяких последствий угнетая тех, у кого ее не было.

— Это правда был ценный опыт?

Он снова пожал плечами.

— Как и любой другой опыт, из-за которого не спишь и паникуешь сорок восемь часов подряд.

Оливия улыбнулась.

— И как все прошло?

— Как-то прошло. — Он сжал губы. — Не очень хорошо.

Он замолчал надолго, его взгляд был прикован к чему-то за окном кафе.

— Хотя, опять же, для него все всегда было недостаточно хорошо.

Казалось невозможным, чтобы кто-то, взглянув на научные достижения Адама, решил, что он делает недостаточно. Казалось, что он всегда стремится стать лучшим в том, что делает. Не потому ли он был так требователен к другим? Потому что его учили устанавливать высокую планку для себя самого?

— Ты все еще поддерживаешь с ним связь? С научным руководителем?

— Он на пенсии. Том принял руководство его лабораторией.

Это было совсем для него не характерно: такой размытый, тщательно сформулированный ответ. Оливия не могла сдержать любопытства.

— Он тебе нравился?

— Сложно сказать. — Он потер подбородок, глядя задумчиво и отстраненно. — Нет. Нет, он мне не нравился. И по-прежнему не нравится. Он был… — Адам сделал такую длинную паузу, что Оливия уже решила, что продолжения не будет. Но он продолжил, пристально глядя на послеполуденное солнце, исчезающее за дубами: — Жестким. Мой научный руководитель был жестким.

Она захихикала, и взгляд Адама метнулся к ней. Он прищурился в замешательстве.

— Извини. — Она все еще хихикала. — Просто смешно слушать, как ты жалуешься на своего прежнего руководителя. Потому что…

— Потому что?..

— Ты, судя по всему, точно такой же.

— Я не такой, — возразил он более резко, чем ожидала Оливия.

Она фыркнула.

— Адам, я почти уверена: если бы мы попросили кого-нибудь описать тебя одним словом, «жесткий» прозвучало бы хоть раз или хотя бы десять раз.

Она увидела, как он застыл, еще до того, как закончила говорить. Линия его плеч внезапно напряглась и окаменела, челюсть сжалась и слегка дернулась. Ее первым порывом было извиниться, но она не понимала, за что. В ее словах не было ничего нового: они уже обсуждали прямолинейный бескомпромиссный стиль его менторства, и он всегда воспринимал это спокойно. Даже соглашался. И все же его руки, лежащие на столе, сжались в кулаки, глаза стали темнее обычного.

— Я… Адам, я… — начала она, заикаясь, но он прервал ее раньше, чем она успела продолжить.

— У всех есть претензии к своим научным руководителям, — сказал он, и в его тоне была безапелляционность, он как будто предупреждал ее против того, чтобы она расспрашивала дальше: «Что случилось? Что ты имеешь в виду?»

Она сглотнула и кивнула.

— Доктор Аслан… — она помедлила. Костяшки его пальцев уже не были такими белыми, а напряжение в мышцах постепенно спадало. Возможно, все это ей почудилось. Да, наверняка почудилось. — Она замечательная. Но иногда мне кажется, что она не понимает, что мне нужно больше…

Руководства. Поддержки. Больше практических советов вместо слепого подбадривания.

— Я даже сама не уверена, что мне нужно. Думаю, это может быть частью проблемы… я не умею объяснять, чего хочу.

Адам кивнул и, казалось, подбирал слова, чтобы ответить.

— Наставничество — это тяжело. Никто тебя этому не учит. Нас готовят быть учеными, но как преподаватели мы также отвечаем за то, чтобы студенты учились вести качественные исследования. Я считаю, что у моих аспирантов есть определенные обязательства, и устанавливаю для них высокие стандарты. Они боятся меня, и это нормально. Ставки высоки, и если страх означает, что они серьезно относятся к учебе, то я не против.

Оливия склонила голову набок.

— Что ты имеешь в виду?

— Моя работа состоит в том, чтобы убедиться, что мои взрослые аспиранты не станут посредственными учеными. Это значит, что именно я должен требовать, чтобы они повторяли свои эксперименты или корректировали гипотезы. Это издержки профессии.

Оливия никогда не стремилась угождать людям, но отношение Адама к тому, как его воспринимают другие, было настолько пренебрежительным, что это даже завораживало.

— Тебе правда все равно? — с любопытством спросила она. — Что ты можешь не нравиться своим аспирантам как личность?

— Ага. Мне они тоже не нравятся.

Она подумала о Джесс и Алексе и о еще полудюжине аспирантов и постдоков Адама, которых она знала не так хорошо. И захихикала при мысли о том, что он считает их приставучими идиотами, а они его — деспотом.

— Откровенно говоря, мне вообще не нравятся люди.

— Точно.

Не спрашивай, Оливия. Не спрашивай.

— А я тебе нравлюсь?

Миллисекунда промедления, он сжал губы.

— Не-а. Ты всезнайка, которая не разбирается в напитках. — С легкой улыбкой на губах он провел пальцем по краю своего айпада. — Пришли мне свои слайды.

— Мои слайды?

— Для доклада. Я посмотрю.

Оливия пыталась не раскрыть от удивления рот.

— О… ты… ты не мой научрук. Ты не обязан это делать.

— Я знаю.

— Ты правда не обязан…

— Я так хочу, — сказал он низким и ровным голосом, глядя ей в глаза, и Оливии пришлось отвести взгляд, потому что в груди у нее что-то сжалось.

— Хорошо. — Наконец ей удалось ухватить распустившуюся нитку на рукаве. — Какова вероятность того, что твой отзыв заставит меня рыдать под душем?

— Это зависит от качества твоих слайдов.

Она улыбнулась.

— Не сдерживай себя.

— Поверь мне, не буду.

— Хорошо. Отлично. — Она вздохнула, но на самом деле ее успокоила мысль о том, что он посмотрит ее работу. — Ты придешь на мой доклад? — она услышала собственный вопрос и удивилась этой своей просьбе,