Двое строптивых - Старшов Евгений

Облачены янычары были в многослойные восточные одеяния из шерстяной непромокаемой ткани, сотканной еврейскими ткачихами в Фессалониках. Облачения офицеров оторачивались мехом лисы, белки, соболя, рыси. Высокие войлочные шапки с длинным башлыком сзади и бляхой спереди позволяли определить принадлежность янычара к тому или иному орту. Цвет зависел от подразделения, а на парадах, сопровождаемых звучанием военных оркестров, использовались специальные вычурные головные уборы с символом орта. Например, "морские янычары" (стражники константинопольской гавани Золотой Рог) помещали на голову, ни много ни мало, модель галеры. Кожаные сапоги были красного цвета (у офицеров и привилегированных рот — желтые).

Вооружены янычары были огнестрельным оружием, а также знаменитыми ятаганами, кинжалами, луками, копьями, баграми и месяцеобразными топорами.

Таковы были эти воины султана, вслед за сипахами начавшие высадку на Родос в виду иоаннитской крепости Фанес. Всадники уже стали разъезжаться в набег, а пехотинцы с гамом выгружали свое добро — амуницию, легкие пушки, войлочные шатры и, конечно, знаменитые казаны.

Сипахи немного покрутились вокруг Фанеса, возле которого состоялась высадка, но не стали испытывать судьбу, поскольку христиане, находящиеся в крепости, в меру сил отстреливались. (Читатель помнит, что гарнизоны многих крепостей и фортов Родоса были предназначены к сокращению, но пока еще, до решительных событий, эта мера не была введена повсеместно.)

Однако не только выстрелы артиллерии досаждали сипахам. Идея д’Обюссона о создании легкой кавалерии под предводительством приора Бранденбургского превосходно оправдала себя.

Янычары еще не высадились до конца, сипахи только начали жечь окрестности Фанеса, а с одной из высот, окружавших крепость, уже смотрел на все это безобразие приор Бранденбургский, Рудольф Вюртемберг, и отдавал последние распоряжения.

"Декабрь, декабрь! — думал Рудольф. — Обманули проклятые турки. Орденский флот практически весь "на покое", просто так не соберется…"

Конечно, льдов в том регионе не было и в помине, зато дули сильные ветра, и поэтому еще со времен Античности в зимние месяцы вся навигация замирала.

"Значит, — продолжал рассуждать Рудольф, — сейчас надо попробовать опрокинуть врага или хотя бы связать его боем до подхода подкреплений. Они наверняка уже выступили из столицы и Монолитоса, ведь я распорядился зажечь сигнальные костры. Но все равно подкреплениям далеко добираться до Фанеса. А что если вызвать на вылазку засевших в Фанесе? Но только при удачном стечении обстоятельств, чтоб османы, не дай Бог, не заняли форт и не закрепились в нем".

Все это быстро пронеслось в голове приора Бранденбургского, и он, отдав все распоряжения, обратился к своим конникам с кратким словом:

— Братья! Господь с нами! Нам выпала великая честь — первыми грудью встретить врага, и если мы и поляжем здесь все, то тем самым спасем орден и остров. Лучшей участи нет! Слава всем, и Царство Небесное павшим. У турок — броня, у нас — скорость и ловкость. Вперед, на врага!

И без трубных гласов и криков, в грозном молчании, нарушаемом лишь конским топотом, фырканьем и ржанием, легкая конница ордена наметом, лавой потекла с пологих холмов, принимая на копья не успевших собраться в неодолимый броненосный строй сипахов.

Окрестности гавани огласились лязгом железа и криками. Часть конницы напала и на заканчивавших выгрузку янычар и яростно секла их мечами и саблями. Те пытались сорганизоваться и отстреливаться из аркебуз, но этому препятствовала всеобщая свалка и, кроме того, низкая скорострельность.

Конечно, кое-кого турецкие пули свалили, однако латиняне и греки ловко орудовали холодным оружием и метко стреляли из луков, так что и янычарам волей-неволей пришлось отвечать тем же.

Визирь со своими приспешниками еще не успел высадиться и, окружив себя надежной охраной, с горечью убеждался в провале операции: противник оказался бдителен и хорошо подготовлен. Тем временем греческие конные лучники стали закидывать суда врага зажигательными стрелами. Начались пожары.

— Рассредоточить суда и… трубить отбой, — коротко распорядился Мизак. — Пусть янычары и сипахи грузятся назад. Иначе всего лишимся.

Его пытались отговорить, но действительность подтверждала его правоту: редко начали дымить подожженные сипахами по округе селения, высадка сорвалась, только напрасно теряли янычар.

Визирь вообще был против того, чтоб брать именно их — для налета хватило бы и войнуков из балканских христиан — или баши-бузуков. "А теперь вот еще и за этих "жрачей" спросят… Дай сипахи были, пожалуй, для такого дела тяжеловаты. Тут нужнее акинчи — вроде вот этих вот вражеских всадников — они легкие…" А его послали, словно на завоевание целой страны.

Сигналы отбоя вернули сипахов, успевших далеко отъехать от места боя, к морскому побережью. Это стало подмогой для остальных турок, так что легкой коннице приора пришлось туговато, но зато они показали тем, кто засел в крепостице, что враг бежит, и оттуда засигналили приору о возможности вылазки.

Рудольф подумал и рискнул дозволить. Сипахи уже не могли потоптать пехоту, тем паче что им в тыл ударил подоспевший откуда-то к христианам конный разъезд — небольшой, человек в тридцать, зато больше половины из них были тяжеловооруженными орденскими всадниками. Эта тяжелая конница столь крепко вдарила по рядам сипахов, пытавшихся вновь сорганизоваться, что враг оказался окончательно рассеян. Сипахи начали отъезжать к кораблям, порой давя янычар.

Напор ополчения из крепости довершил дело. Увы, много селян и орденских воинов было порублено, но они связали собой сипахов, чем облегчили положение легкой кавалерии христиан, потерявшей, к тому времени, более половины своего состава.

Турецкие суда продолжали гореть, многие начали отходить от берега полупустыми и даже почти совершенно незаполненными. Это заставило янычар и сипахов, оставшихся на берегу, обратиться в бегство — желавших успеть к отплытию было немало. Но также была небольшая часть воинов, которую происходящее подвигло к отчаянному сопротивлению.

Янычары выстраивались рядами и палили из первой шеренги, в то время как вторая и третья перезаряжали аркебузы. Свинцовые рубленые пули, попадая, оставляли страшнейшие раны, зачастую смертельные, разрывая головы и грудные клетки. Кому отрывало руку или ногу, еще мог почесть себя счастливым. Но и это было преодолено яростным фанатизмом простых греков, видевших в турках олицетворение всего того горя, что постигло и их самих, и их несчастное государство.

Нахлынув живым потоком, греки задавили янычар, резали ножами и чуть не зубами грызли. Тогда, не жалея немногих оставшихся своих, османы открыли губительный артиллерийский огонь с палуб своих судов, принесший много потерь грекам и латинянам, но поле боя, устланное телами погибших, осталось за родосцами.

Опомнившись, пока всех врагов еще не порубили, раненый Рудольф Вюртемберг приказал:

— Взять пленных для великого магистра! Он допросит их! И старайтесь взять кого из начальства!

Приказ был исполнен, а рыцарь повелел пехоте возвращаться в форт, чтобы избежать напрасных потерь от огня с турецких кораблей. Затем была организована слежка за вражеским флотом, и только после этого приор Бранденбургский, в изнеможении от полученной раны, позволил себе тяжело пригнуться к гриве своего коня и сквозь зубы застонать.

Приора тут же поддержали, чтобы он не свалился, но тот жестом повелел оставить его в покое и смотрел, как враг удаляется от берегов Родоса. Лишь полностью уверившись в отходе неприятеля, Рудольф дозволил снять с себя пробитые доспехи и перевязать рану.

Несмотря на боль, он славил Бога, что тот сподобил его свершить столь славное дело. Все, кто жив, были счастливы, и было отчего. Наконец-то настал предел томительному ожиданию! Вот он, враг! Явился — и был бит! Понятно, что никто не тешил себя иллюзиями, будто одержана окончательная победа. Нет, это было только начало, но славное!