Пандем - Марина Дяченко

– Как Юлька?

– На практике. Прислала открытку с хмурым таким ежиком. Ежик курит сигару и говорит: «Дело житейское»… Почему и Пан, и ты воображаете меня глупым обидчивым мальчиком? Да, я не могу так легко пережить… это. Если бы Пан помог мне… чуть-чуть поддержал… спроси у него, Ким: кому на земле было бы от этого хуже?!

– …А откуда наш визик знает, какая погода будет завтра? В нем тоже Пандем сидит?

– Это машина, – сказала Юлька Тамилова, не отрываясь от коробки с косметикой. – В нем нет никакого Пандема, это разные хитрые поля, лучики, электрончики летают…

– Не надо мне про электрончики! – возмутилась трехлетняя Ева. – Я сама тебе схему могу нарисовать! Ты мне только скажи, откуда он все знает: номера каналов, например…

Юлька уронила голову на руки. Ева действовала ей на нервы; прочие воспитанники младшей школьной группы, где Юлька проходила педагогическую практику, занимались кто чем – мирно синтезировали хлеб из реактивов детского набора «Юный пищевик», восстанавливали под микроскопом разбитую «игралку» или кормили кроликов. Одна только Ева, питавшая к Юльке особое расположение, не отходила от стола и не давала жить.

– Поставить тебе кино? – безнадежно предложила Юлька.

– Кино я себе и сама поставить могу, – возразила Ева. – Поговори со мной, пока мама не придет.

– О чем? Тебе не надоедает все время болтать?

– Не-а, – Ева помотала головой. – Слушай… А правда, когда ты была маленькая, Пандем с тобой разговаривал все время, а не только в беседке?

– Правда, – устало призналась Юлька.

– Вот было классно, – завистливо вздохнула Ева. – Я, вообще-то, просила Пандема, чтобы он со мной почаще играл… А он говорит, что я должна больше думать сама. А что я могу придумать сама? Вот я тебя спрашиваю, в визике Пандем сидит или нет, а ты не отвечаешь… А спросила бы у Пандема – он бы мне сразу четко сказал, да или нет, и все…

Юлька уныло смотрела в зеркало. Биокрем, делающий кожу темнее, действовал еще не в полную силу, но Юлька уже понимала, что его придется отменять. Ну не идет ей имидж негритянки… Попробовать золотистый оттенок?

– А как это было? – не умолкала Ева. – Когда Пандем сперва все время был с тобой, а потом сказал, что только в беседке? Ты, наверное, ужасно огорчилась, да?

– Ничего я не огорчилась, – сказала Юлька резковато. – Тоже мне потеря…

Ева смотрела на нее долго и внимательно. Потом тихо, без единого слова отошла; Юлька вытащила из коробки штамп-татуировку. Повертела в руках, положила обратно. Не миновать «ниже среднего» за практику. Ну и Пандем с ними – она все равно раздумала быть педагогом…

У экстремальной молодежи принято вживлять гибкие сенсоры. Многие делают вместо волос… Иногда красиво. Скажем, идет парень, а появляется девушка в его вкусе – волосы сразу дыбом, и искры бегают… Красиво, смешно. Потешно. Говорят, эта мода пришла из красного слоя. Наверное…

Половину ее группы забрали родители, половина перешла к вечернему воспитателю. Вэйра Георгиевна недовольно разглядывала Юлькин макияж. «Пусть смотрит, – подумала Юлька. – Наверняка сегодня же попрется в беседку и спросит у Пандема, почему он допускает такое падение нравов среди молодежи…»

Юлька рысью выбежала из ворот школьного комплекса. Прыгнула на транспортер, потом на другой, потом на третий; беседок вокруг было как грибов, но Юлька никак не могла решиться. Никак не могла…

Может быть, вот эта, большая, двухэтажная? Нет, лучше вон та, на углу, башенка с зеркальными окнами. Юлька потрогала дверь – никого нет; тогда она вошла – изнутри окна были витражные, непрозрачные – и уселась в деревянное кресло, обхватив себя за плечи.

«Привет».

Юлька обняла себя крепче. Подняла голову к плоскому экрану, с которого без улыбки смотрел знакомый – слишком знакомый… кто он ей? Человек?

– Пан, почему так? Пан, почему? Ты же их свел? Это же ты их свел почти пятнадцать лет назад – значит, они подходили друг другу? Ты же не мог ошибиться?

– Я не сводил их – я же не сваха! Они сами друг друга нашли… Но люди меняются со временем. Потому что они люди, а не камни какие-нибудь. Хотя и камни тоже меняются.

– Не верю. Как полет летящего камня – траекторию – можно высчитать, так и человеческие отношения… Зная все, что знаешь ты… Учитывая каждое событие в прошлом и будущем…

– События в будущем учитывать нельзя. Они не предопределены…

– А что такого случилось? Ни одного события в их жизни, которого ты не мог бы просчитать заранее… Рождение ребенка, ссоры с дедушкой Алексом… Работа… Ничего особенного…

– Тебе сколько лет?

– Двенадцать.

– А иногда мне кажется, что ты старше меня… Судя по твоим речам…

– Ничего смешного! Я не спорить к тебе пришла… Я вот что: соедини их заново. Я так хочу.

Пандем молчал. Смотрел.

– Значит, так, – сказала Юлька, и ей самой показалось, что внутри ее голоса прозвучал упрямый голос дедушки Алекса. – Или ты их снова соединяешь – ты можешь, я знаю…

– Они у нас люди или кто? Куклы?

– Они муж и жена! Они мои родители и должны жить вместе! Чего бы там им не хотелось!

– От того, что они не будут жить вместе, они не перестанут быть твоими родителями…

– Пан, не мути воду… Ты меня любишь?

Тот, кто смотрел с экрана, мигнул.

– Да.

Сказано было коротко и кротко. У Юльки по спине пробежали мурашки: она сразу поверила. Как верила уже много раз.

– Пан… Милый… Послушай меня. Только послушай. Ты ведь можешь это сделать. Никому не будет хуже. Будет лучше! Пусть мама… Молчи! Я все знаю, что ты мне скажешь. Но это ведь особенный случай. Ты признай: я ведь особенный ребенок тоже… Другим хоть бы что, пусть их родители хоть на Полярной платформе… А я так не могу! Ну пожалей ты меня… Никто ведь не узнает, что ты отступил от своих этих проклятых принципов… Пожалуйста!

– Пятнадцать лет назад, – глухо сказал Пандем, – другая девочка… Она была чуть постарше. Хотела выйти замуж за твоего отца. Она его действительно любила. И говорила очень похоже… Только если бы я тогда «подсудил» ей, тебя бы не было, Юль…

– Если ты меня не послушаешь, – сказала Юлька тихо, – значит, я для тебя – ничто.

– Это неправда. Юлька, ты для меня очень многое. Ты – это часть меня. Тебе надо не темный и не золотистый, а наоборот, бело-розовый, очень светлый оттенок лица, и тогда ты сможешь хорошо менять цветовую гамму глаз…

Тот, что смотрел с экрана, протянул вперед руку; в руке было круглое зеркало, и Юлька увидела в нем свое отражение – со светящейся молочным светом кожей, с вишневыми выразительными глазами – тот самый эффект, который она тщетно пыталась отыскать в коробке с новейшей косметикой.

Юлька облизнула губы.

– Я знаю, каково тебе, – тихо сказал тот, что смотрел с экрана. – Твоим родителям не легче… Позвони отцу.

Юлька глубоко вздохнула. Тряхнула головой, будто сбрасывая наваждение:

– Я не понимаю. Нам троим плохо – почему ты не можешь сделать хорошо?

– Потому что ты человек и твои родители люди.

– А люди – значит, должны мучиться? Человек – это тот, кому плохо?

– Человек – это тот, кто обладает волей.

– А в моей воле отказаться от воли?

– У тебя очень сильная воля, ты не можешь от нее отказаться.

– Ты врешь, – сказала Юлька и испугалась собственных слов. Но потолок беседки не обрушился на нее, и мир вокруг не вывернулся наизнанку; она посмотрела в глаза тому, кто был по ту сторону экрана, и повторила теперь уже твердо: – Ты врешь! Либо в том, что меня любишь, либо в том, что не можешь ничего изменить!

Пандем молчал. Зеркало в его руке отражало некрасивую, красную от злости, с перекошенным ртом Юльку.

– Я для тебя всего лишь муравей на муравейнике, – сказала Юлька и снова услышала в своих словах дедовы интонации. – Если ты меня не послушаешь… я уйду от тебя. Я больше никогда с тобой не заговорю. Я стану «Без Пандема». Ты этого хочешь?

– Нет, – сказал ее собеседник быстро, даже слишком быстро, так, во всяком случае, Юльке показалось. – Я этого не хочу.

– Так вот это мое последнее слово! – сказала она и поднялась. – Даю тебе один день на размышление… Один день! Если завтра мама не позвонит отцу – я не скажу тебе больше ни слова, никогда! Понял?!

Экран погас.

Некоторое время Юлька оторопело смотрела на черный прямоугольник. Никогда прежде Пандем не уходил первым, никогда.

Арина Каманина любила свое утро. В восемь часов заводил песню будильник – негромкую, осторожную, прогоняющую сон моментально и напрочь. В восемь сорок она выходила из физкабинки голая, мокрая, горячая, ни о чем не думающая, кроме предстоящего завтрака с чашкой горячего тоника.

В девять ноль девять она открывала дверь беседки и ровно в десять минут десятого усаживалась перед железным зеркалом в серебряной раме. Сегодня, впрочем, она пришла на минуту раньше; села, положив подбородок на сплетенные пальцы, глядя на собственное отражение.