Пандем - Марина Дяченко

Грозовой фронт напирал, посверкивая зарницами. Виктор убрал парус раньше, чем это сделал Ларс; теперь его лодка осталась далеко позади.

Ларс с неудовольствием подумал, что неизвестно, куда его забросит гроза. И неизвестно, сколько дней понадобится, чтобы вернуться на курс; и что Пандем знал, конечно, точный прогноз погоды, но по-честному не сказал. По-честному, но вот гадство…

И тут же подумал: а нет ли злой воли Пандема? Сорвать регату, выставить приятелей дураками, и пусть они неделю прутся к финишу – на веслах…

И тут – накатило.

Ларсу случалось бывать в переделках. Ему казалось, что он все делает правильно; что надо выждать, шторм утихомирится, что в сундуке запрятана бутылка хорошего виски, и, когда безобразие закончится, надо будет первым делом отвернуть крышечку и…

Когда лодка перевернулась, Ларс еще ни о чем таком не думал. Перевернулась – и перевернулась. Все равно регате конец; можно будет посидеть на днище, дождаться, пока…

Откуда-то несло холодным течением. Ледяным. Ларс знал, что это означает; беспандемный прогноз погоды не просто наврал – он предал.

Три года назад… рассказывали в яхт-клубе… ребята вот так же нарвались… они все были не одиночки, все выплыли, всех тут же подобрал спасательный катер…

Дышать становилось все труднее. Тело было не тело, а сплошная судорога; пальцы еще цеплялись за днище, но…

Ларс вспомнил, как врезалась Рози.

И понял, что там, под ним, – вода и вода, толща равнодушной воды, и пучеглазые рыбы, и склизкие скалы. Его тело… что с ним будет, когда он, то есть Ларс… когда его внутренняя сущность вытряхнется, покинет… как у дряхлых стариков… старики умирают во сне… А ему придется умирать наяву! Сейчас! Такому молодому! А Лил…

Левая рука перестала повиноваться, и пальцы разжались.

А может быть, он и не умрет вовсе… Он ведь не ударился в стену, его мозги еще при нем… Он будет просто плыть, плыть спокойно, пока не приплывет куда-нибудь…

Перевернутая лодка была уже в нескольких метрах от него. Ледяная вода забилась в горло; Ларс тонул однажды, но тогда все было будто в шутку, пацаны его вытащили…

Он не может дышать!

Он из последних сил забил руками по воде. Голова на секунду вынырнула над поверхностью; огромная волна захлестнула – и потянула вниз, к рыбам.

– А… Не…

Судорога. Ларс снова вынырнул; кажется, стало светлее? Перевернутая лодка – вот она, метров десять проплыть… Что такое десять метров для тренированного человека?

Новая волна – днище отдалилось.

И еще волна.

И еще. Судорога.

Да будь оно неладно! Какая фигня! Что ему, тонуть, когда он такой молодой! Когда Лил его любит?!

– Пан! Па-ан!

Хрип. Новая волна.

И вот тогда-то Ларса пробрал ужас, равного которому он не испытывал за всю свою жизнь. В тот момент, когда он понял… вспомнил… что обещал Пандему, получая гордый статус одиночки: «…и не обращусь за помощью, что бы ни случилось. Моя жизнь принадлежит мне, я за нее отвечаю…»

– Пан! Прости! Я… отказыва… я! Не могу… пожалуйста! Не дай… я тону… я дохну… не допусти… Па-ан! Ты не допустишь! Ты не допу…

Ему казалось, что он кричит, на самом деле он хрипел и булькал. Хрипел и булькал до тех пор, пока под руками его не обнаружилось скользкое днище перевернутой лодки.

Светлело.

Через несколько часов – Ларс к тому времени был просто мокрым мешком с нечистотами – его подобрало пассажирское судно, из-за шторма слегка изменившее свой обычный курс.

…Лодки с гордым названием «Пофиг» с тех пор никто не видел. В яхт-клубе повесили на стенку фотографию Виктора в жирной черной рамке; Ларсу казалось, что эти щенки начинающие радуются. Они на самом деле были в восторге – от прикосновения к великому, страшному, к Свободе, к Смерти…

А почему нет, спрашивал себя Ларс, часами сидя над литровой кружкой пива. Почему я не мог спастись благодаря случайности? Ведь я пообещал Пандему не тревожить его своими просьбами! А он пообещал не откликаться, даже если потревожу! Почему я не мог случайно – совершенно случайно – спастись?!

Он рассказывал об этом Лил, и она верила. И другие тоже верили. Только переглядывались за Ларсовой спиной.

Ларс разыскивал файлы про древних мореплавателей и копировал оттуда истории о чудесных спасениях. Над ним смеялись почти открыто – так он всех заболтал этими своими рассказами…

А потом он как-то сразу перестал ходить в яхт-клуб и перестал встречаться с Лил. Поменял дом и всех знакомых, уехал в горы работать монтажником, был очень бледный, тихий и сосредоточенный. Стальной значок с надписью «Без Пандема» покоился на дне пруда.

Ларс знал, что Виктор, даже умирая, не просил Пандема спасти его.

Глава 18

Шурка Тамилов давно уже считал сон напрасной тратой времени: «перезагрузка» стала для него привычным делом. Две минуты глубокого транса – и полное обновление…

А теперь испытание нового, разработанного Шуркой узла оказалось под угрозой потому, что Александр Александрович Тамилов, ведущий инженер Черноморской платформы, спал беспробудно вот уже четвертые сутки. Время от времени – вот как сейчас – он вываливался из своего сна и несколько счастливых минут не мог вспомнить, где он и что произошло; потом счастье заканчивалось, он пытался совершить над собой усилие, встать и что-то сделать, но вместо этого снова засыпал.

«…Помоги мне собраться. Помоги мне думать о другом».

Молчание. Шурка и не ждал, что Пандем ответит. Чтобы Пандем ответил, надо подниматься, идти в беседку… А как интересно было поначалу – новая игра, «свидания» один на один в беседке, а в повседневной жизни чувствуешь себя совершенно автономным… Пандем был чертовски убедителен – человечеству вдруг позарез понадобилась самостоятельность…

Шурка перевернулся на спину.

Я тебя совершенно не понимаю, говорила три дня назад Вика, то есть Виктория Викторовна. Мне казалось, что ты сам не слепой и давно все понял…

– Я слепой, – сказал Шурка вслух.

Любые отношения рано или поздно исчерпывают себя, говорила Вика. Тебе кажется, что мы стоим на месте и держимся за руки, а на самом деле каждый из нас идет, идет по ленте… ленте эскалатора… рано или поздно разность скоростей становится непреодолимой. То, что нас связывает, – не любовь и не семейное чувство, это привычка, Шур. Если не веришь, спроси у Пандема.

Шурка посмотрел на свою ладонь. На тыльной ее стороне, выписанные фосфоресцирующей краской, светились цифры: ноль три четырнадцать. Пока Шурка смотрел, последняя четверка перетекла в пятерку. Ноль три пятнадцать.

– Помоги мне, – попросил Шурка тихо. – Помоги мне это пережить…

Молчание.

Амплитуда внутренней жизни, говорил когда-то Пандем. От эйфории к отчаянию и обратно. Неисправимого не бывает. Непоправимого не случается. Это опыт, это внутренняя жизнь, падая и поднимаясь, ты растешь…

Меня поздно воспитывать, говорил Шурка. Я уже взрослый.

Нельзя сужать амплитуду, говорил Пандем. Нельзя бежать от потерь – их и так осталось немного, и почти все они не фатальны… Расстояние от твоего глубочайшего отчаяния до твоего высочайшего счастья – территория твоей жизни; ты же никого не хоронил, Шура…

– Не хочу, – сказал Шурка вслух.

Если ты заглянешь в себя, говорил Пандем, ты поймешь, что источник твоего горя – не столько любовь, сколько обида. От тебя требуется волевое усилие, говорил Пандем; Шура, если ты взрослый – соверши усилие! Сделай внутреннюю работу!

Шурка провел языком по верхним зубам. В последние годы появилось много разработок в забытой было области связи: наушники и браслеты, устройства для имплантации, телезубы, например… Всякие подпорки для людей, слишком уж привыкших к Пандему. Кое-кто вообще не умел пользоваться традиционными хронометрами, например. Да что там – кое-кто печатный текст воспринимал с трудом…

В имплантированном динамике запели птицы – вызов; который час? Полчетвертого? Впрочем, все ведь знают, что Шурка никогда не спит…

– Шура? Это Ким. Что ты делаешь?

– Сплю…

– Спишь?! Ах да… Шура, я сейчас в беседке, Пан рассказал мне о твоих… о твоей беде.

– Да, – после паузы пробормотал Шурка. – И что?

– Я могу чем-то тебе помочь?

– Ты? Помочь мне может только Пан… Он не хочет.

– Малый… Перестань обижаться на Пана. Попробуй рассказать мне… снова поговорить… может быть, станет легче?

– Вика… – выговорил Шурка. – Виктория Викторовна третьего дня сказала, что наши с ней отношения себя исчерпали. Давно. И что пора привести форму в соответствие с содержанием… И что ребенку, кстати, в двенадцать лет уже практически не нужны родители… Что, ты не удивлен?

– Я давно заметил, что твои отношения с Викой…

– Себя исчерпали?

– Что Вика не относится к тебе, как раньше.

– Почему я сам этого не видел?

– Ты ее любишь.

– Ерунда. Вовсе нет. Она была моим другом. Я так думал.

– Как Юлька?