Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

запали в дегтярно-фиолетовые ямины; затылок неряшливо оброс сивым пухом. Не напрасно Настя тревожится. К тому же и дыхание — частое, неровное.

Наполнил Андрей рюмки, расставил перед каждым.

— Настя, ты где там?

— Сейчас, — откликнулась она из прихожей.

Вошла, заняла свое место. В желтой батистовой блузке, причесанная; подпаленная солнцем коса наверчена узлом на затылке. Успела ополоснуться с душистым мылом — лоснилась кожа на скулах, сияли глаза. Даже помолодела баба от нарядной блузки да доброго настроения.

— Ну, братан, приезд твой отметим.

Не мог отделаться Иван от утреннего разговора с племяшом. Вертел ломоть хлеба.

— Безбедно, гляжу, живете… Хлеб-то какой едите. В лавках продают или иным способом добываете?

— Нам вроде бы и срамно сидеть без хлеба. Свой пекарь в дому, — указала Настя на мужа. — Андрюша на пекарню устроился. Вот на взгорке подвальчик…

Потрошил Иван сазанью голову.

— Як слову… Слухи: в Царицыне, мол, непорядок. И насчет хлеба и всего прочего… Очередя в булочные страшенные.

— Ты, братан, не тово… У нас дюже порядок.

Вытирая пальцы о рушник, Иван не знал, как воспринимать сказанное братом. Рад такому «порядку» или осуждает? По голосу, будто рад. Отставил и рюмку.

— Обижаешь…

Удрученно качал Андрей головой. Под оттопыренным пиджаком виднелся латаный край стоячего ворота холщовой рубахи. Поднявшееся над стеной полуденное солнце в мутное оконце осветило ему желтую щеку, бескровную раковину уха. На скуле, изрезанной морщинами, яснее пробился чахлый румянец.

Верх взяла жалость. Выпил; ковырялся вилкой в сковородке. И к еде, и к разговорам пропала всякая охота. Одолевала одна думка, куда бы приткнуться на ночлег. У брата оставаться смысла нет. Не выглядело бы круто, жестоко, начал окольным путем:

— Витька куда пропал?

Закричала малая. Бросилась Настя к люльке; меняя мокрые пеленки, ответила:

— Дела у Витьки. С дружками по яру бегает, в большевиков да юнкеров играют.

Уловил сердитый взгляд брата: болтаешь, мол, дура набитая. И спросил Андрей явно не о том, о чем думал:

— До нас-то каким ветром прибило, а? По купецким, гляжу, делам?

Он как бы подсказывал ответ. Подозревает… Не хочет услышать правду. Досадуя на свою скованность, Иван сказал с плохо скрытым злорадством:

— С купецкими делами покончено. У вас, в городе, присмотрю что-нибудь. С жильем сперва обдумать…

Обмякли у Андрея жестко сведенные губы — разошлась скорбная складка.

— Обдумывать… Вон топчан. Витьку в прихожку переселим. Не велик барин, на ларе понежится.

Выпил не приглашая. Нюхал хлеб, кривился.

— А что… очередей в лавках, смуты всякой в городе из-за большевиков… Такое все от Витьки. Я ему уж прописывал ижицу. Дружки научают всякому… — указал пальцем на потолок, на верхний этаж — Скажу тебе по совести, сволота порядочная. Сторонись.

Камень свалился у Ивана с плеч.

2

Царицын бурлил. С головой окунулся Иван Кучеренко в пенистый поток — на площади, в гудящую толпу. Не пропускал ни одного митинга, собрания. Дух спирало, перехватывало горло от обжигающих слов. Не станичный плац у церкви… Раздолье! И говорунов поболе — есть с кем схлестнуться.

По горячке выставился напоказ на другой же день. В самом центре, на Гоголевской. Люду — плюнуть некуда. Солдатня. Со свежесбитой из досок трибуны, опоясанной красным полотнищем, отчаянно молотил кулаком душный воздух щеголеватый прыщ в офицерском френче без погон. Крыл прогнивший, низвергнутый «род Романовых», «проклятое самодержавие», призывал к защите революции, ее «священных завоеваний»; тыча в сторону вокзала, срывал голос:

— Граждане свободной России, солдаты, судьба революции сию минуту решается там, на западе… Разгромим Вильгельма! Преградим ему путь к революционному Петрограду! Война до победного конца!

Угрожающий рев всколыхнул преддождевую тишину. Шало озираясь, Иван локтями пробивался к трибуне. Заткнуть глотку временщику! Не впервой сталкиваться с такими краснобаями; в Тифлисе повидал да и в Великокняжеской их предостаточно…

У трибуны — мальчишки-юнкера.

— Куда прешь?

Разнял штыки, взбежал по шатким ступенькам.

— Братья-солдаты! Не слушайте! Не упивайтесь медовыми речами. Долой войну! Штыки повернуть… в по-мещичье-буржуйское пузо! Мир — хижинам, война — дворцам!

По ступенькам уже не выбраться; прыгнул в толпу, на головы. Помогла гроза; в суматохе кто-то крепко ухватил повыше локтя.

— Бедовый ты… Да погоди, не вырывайся. Надень картуз — признать могут…

Ливень переждали под навесом булочной. В сгустившихся сумерках, при вспышке молний, силился разглядеть своего покровителя. Острый свет подсинял улыбчивые глаза, ввалившиеся глубоко под мохнатые брови; худобой выпирали скулы, горбатый нос.

— Из приезжих, стало быть…

— На роже написано?

— Угадал. Написано. Клеймо даже проставлено. Среди наших нынче ни одного дурака нету выставляться с такими лозунгами по площадям…

— По подвалам ховаетесь?