Улыбка Амура - Ирина Леонидовна Касаткина

призовую десятку. Когда она увидела в этой десятке свою фамилию, то завопила от счастья и кинулась обнимать подругу, едва не свалив ее с ног. Потом потащила Настю в кафе-мороженое, где они на радостях до отвала наелись крем-брюле.

Глава 14. Дениска

Но радость не любит длиться долго. И часто ей на смену приходит большая печаль, — иногда очень большая. Когда подружки вернулись домой, увидели Наташкиного брата, понуро стоявшего посреди двора.

— Что? — закричала Наташка, едва взглянув на его лицо.

— Дениска! — И Никита потеряно развел руками.

— Когда?

— Час назад. Позвонили из больницы. Завтра хоронят. Пойдете?

— Конечно, — кивнула Наташка и посмотрела на Настю. — Ты пойдешь?

Настя ответила не сразу: до нее с трудом дошел смысл услышанного. Она, конечно, знала, что Дениска болен, что может умереть. Но ведь все умрут — когда-нибудь, в отдаленном будущем. А он — только что, всего час назад. Когда они с Наташкой объедались мороженым, он умирал. Эта смерть, с которой она столкнулась второй раз в жизни, смерть юного существа много моложе ее самой, так больно резанула по сердцу, что она долго не могла понять, о чем спрашивает подруга. Просто стояла и смотрела на нее расширенными глазами. Наташке пришлось дважды повторить свой вопрос.

— Пойду, — наконец тихо ответила она против своей воли. Она никогда не видела мертвого человека и очень боялась. Но какое-то шестое чувство потребовало от нее решения, которому противилось все ее существо. Она остро почувствовала свою непоправимую вину перед умершим мальчиком. Он ждал от нее участия, но так и не дождался. А теперь он ушел навсегда, и всякие мольбы о прощении потеряли смысл.

Куда он ушел? Где он теперь? И как это может быть: был человек − и нет его? Ведь она сидела с ним рядом, разговаривала, прикасалась к его телу. Он двигался, смотрел на нее, о чем-то просил. Был! Весь опыт ее недолгой жизни подсказывал, что ничто не исчезает бесследно. И вот человек исчез, совсем исчез. Осталось только его тело, которое завтра зароют в землю, потому что оно теперь никому не нужно.

А вдруг он что-нибудь чувствует? Ведь никто этого не может знать точно. А вдруг он придет в себя — там, в гробу? Будет звать маму или Вадима, но его никто не услышит. Она представила себя в глубокой черной яме — как она, задыхаясь, будет царапать крышку гроба, придавленную двухметровым слоем земли. Небо стремительно опрокинулось, и она молча грохнулась на землю, как подкошенная.

Сознание нехотя возвращалось к ней. Сначала она почувствовала острую боль в затылке, потом, приоткрыв глаза, увидела склонившиеся над ней лица Никиты и плачущей Наташки. Себя Настя обнаружила лежащей на асфальте, ее голова покоилась на скатанном Никитином пиджаке.

— Очнулась? — Наташка, вытерла слезы. — Ну, ты нас и напугала! Встать можешь?

С помощью Никиты Настя попыталась подняться, − с трудом, но ей это удалось. Правда, асфальт продолжал покачиваться, и двор медленно плыл по кругу, − пришлось некоторое время подержаться за Никиту.

— Все нормально, — ответила она, отряхиваясь. — Вы только маме не говорите, а то она меня опять к врачу потащит.

— Я считаю, Настенька, тебе не следует туда ходить, — сочувственно сказал Никита. — Видно, ты еще очень слаба. Вдруг тебе снова станет плохо?

— Действительно, не ходи, — поддержала его Наташка. — Думаю, Вадим не обидится, ведь все знают, что с тобой приключилось. И потом ты им… — она вдруг замолчала. Но Настя поняла: Наталья хотела сказать, что она Тумановым никто, чужой человек, но побоялась ее обидеть.

А ведь действительно, никто. Неужели никто? И Вадиму никто, и его родителям. И умершему Дениске. Нет, это не так. Настя вдруг почувствовала себя причастной к горю этой семьи, − и все сомнения разом покинули ее. Она пойдет на кладбище и будет рядом с ними в их самые страшные минуты. Она примет их горе в свою душу, простится с Дениской, − и тогда, может быть, его душа там, где она теперь обретается, простит ее.

Настя опасалась, что родители не пустят ее на похороны, но мать, немного подумав, согласилась. Может, дочка отвлечется от своих переживаний и переключится на чужие. О, если бы она знала, какая тяжесть ляжет на душу дочери, ни за что не пустила бы ее на кладбище.

Первое потрясение постигла Настю, когда она увидела Дениску в гробу: так сильно смерть изменила облик мальчика. Его личико усохло, скорбно сжатые губки посинели, а на лице читалась печать глубокого страдания. Перед ней лежал маленький измученный старичок.

Какие муки он испытал! − думала Настя, глядя с ужасом на существо в гробу. Неужели все так страдают перед смертью? Неужели это ждет и меня? Может, лучше было умереть тогда, в больнице, когда я ничего не чувствовала, − чем жить в ожидании такого?

Вдруг она услышала жуткий звук: смесь стона и воя. Похолодев, Настя взглянула в ту сторону. Грузный мужчина, с криком обхватив маленький гроб руками, мешал ребятам в камуфляже опускать его. Они попытались поднять мужчину, но он еще крепче вцепился в гроб. — Не-е-ет! Не хочу-у-у! Не да-а-ам! — Его голос был полон такой муки, что у Насти потемнело в глазах. В ушах появился знакомый нарастающий звон, предшествующий обмороку. Чтобы не упасть, она прислонилась к дереву и глубоко задышала.

— Тебе опять плохо? — встревожилась Наташка. — Давай, я провожу тебя в машину.

— Не надо, — отказалась Настя, — мне уже лучше. Это его отец?

— Да. А мать вон, в черном, рядом с Вадимом. Представляешь, ни слезинки не проронила.

— Наверно, уже все выплакала?

— Нет. Вадим сказал, что после смерти Дениски она ни разу не заплакала. Их отец на нее кричал: мол, она виновата, что не уберегла сына. Что должна была вызвать его, как только узнала диагноз. Он бы в столицу обратился, всех поднял бы на ноги. А она, знаешь, что ответила? Ужас!

— Что?

— Что Дениске там лучше.

— Как?! Так и сказала?

— Да. Мне Никита рассказал. Вроде бы, когда Дениска уже умирал, уже клиническая смерть наступила, она у врачей в ногах валялась, все просила, чтобы вернули его, чтоб еще хоть раз открыл глазки. Они и вернули, оживили, — сейчас, знаешь какая медицина! Мертвого, если надо, поднимет. Раз вернули, два вернули. А на третий раз он открыл глаза и сказал: «Мамочка, отпусти меня. Там так хорошо!» И она разрешила врачам отключить аппаратуру. И рассказала об этом отцу. Но он ей не верит, − говорит, что она, наверно, просто, устала с