Роксолана и Султан - Наталья Павлищева

На сей раз все поменялось по времени, они сначала занимались любовью. Целуя ее лицо, грудь, лаская тело, Сулейман твердил, что желает запомнить каждую черточку, сохранить в своем сердце, умолял беречь себя и ребенка, хорошо кушать, быть осторожной и обязательно родить крепкого младенца.

– Вы не вернетесь до его рождения?! – ахнула Роксолана.

– Надеюсь вернуться, но поход есть поход…

После жарких объятий султан лежал, опершись на руку, согнутую в локте, и разглядывал возлюбленную. Та смутилась:

– У меня еще не прошел синяк… Не смотрите.

– Чего ты хочешь, попроси, я все сделаю.

– Нет, не сделаете.

– Почему? Чего ты желаешь такого, что я не мог бы сделать?

– Остаться. Я не прошу.

Сулейман вздохнул, поправляя ей волосы:

– Ты права, этого не могу, иначе завтра же перестану быть султаном. А что-нибудь попроще? Ты можешь попросить о чем-нибудь выполнимом?

– Могу.

– Говори.

– У меня не одно желание…

– Ты похожа на всех женщин. Говори, я исполню.

– Можно мне… можно мне, пока вас не будет, приходить сюда и брать книги?

– Что?!

– Я осторожно, я не буду забирать, только здесь почитаю.

– Так… еще что?

– Можно мне писать вам письма?

Сулейман хохотал от души:

– Нет, такого у меня не просила ни одна женщина! Не только у меня, сомневаюсь, чтобы вообще у кого-то! Пользоваться библиотекой, писать мне письма… Есть еще просьбы?

– Вы обещали приставить ко мне учительницу языков, чтобы учила читать и писать, а не только говорить.

– Хорошо, ты можешь брать книги, писать мне длинные письма, я распоряжусь об этом и попрошу Ибрагима срочно подыскать образованную наставницу. Но ты хочешь, чтобы я привез что-то из похода?

– Хочу.

– Наконец-то! Что? Рубины, изумруды, дорогие ткани, меха, рабов, что?

– Нет, если можно…

– Что? – Он уже понял, что сейчас услышит нечто необычное. Так и есть.

– В городах, которые вы счастливо завоюете, наверняка найдутся книги. Велите воинам не жечь их и не портить, пусть собирают.

– Хуррем! Хорошо, что тебя не слышит гарем, несдобровать бы.

– Но я же не гарему это говорю, а вам.

– Я привезу тебе все книги, какие смогут найти в завоеванных землях мои воины. Поистине, ты удивительная женщина. Скажи, а меня ты любишь не за то, что я учу тебя писать?

Она вдруг лукаво улыбнулась:

– Я люблю за учебу… только другую…

Сулейман схватил ее в охапку, прижал к себе:

– Вот так-то лучше, не то я скоро начну ревновать тебя к учебе! Иди сюда, у нас осталось мало времени…

Сейчас она жалела, что уходит в поход Сулейман, и радовалась, что за ним последует этот страшный человек – Ибрагим.

На следующий день 18 мая 1521 года утренний намаз был особенно долгим и торжественным, после чего султан заложил первый камень в основание будущей мечети имени своего отца Селима, поклонился праху великого прадеда – Мехмеда Завоевателя, легко вскочил в седло своего черного, как ночь, коня (только павлиньи перья на высоком тюрбане качнулись) и поднял руку в знак того, что пора выступать.

Следом за Повелителем в седло вскочил и верный Ибрагим. За ним последовали визири, беи, а там и все остальные. Огромное войско пришло в движение, улицы Стамбула снова огласили крики, рев верблюдов, конское ржание, сами улицы, казалось, дрогнули от тяжелой поступи боевых слонов… Ужасающая сила выступила против неверных. Только самые доверенные вроде Ибрагима, знавшие о гибели посла Бехрама, понимали, против кого направлена эта силища, но и те не могли быть до конца уверены.

Пока громада двигалась в направлении Эдирны, когда-то бывшей столицы Османов.

Сулейман держал себя так, словно страстно желал оставить за спиной в Стамбуле все свои сомнения и малейшую нерешительность. Может, так и было?

На первых привалах он не вспоминал о гареме, дворце, тем более о Хуррем. Молчал и Ибрагим. На какое-то время даже показалось, что жизнь вернулась в прежнее русло, когда не было этой зеленоглазой колдуньи, когда между ними не было никаких тайн и недомолвок. Ибрагим отдыхал душой, все равно с опаской ожидая малейшего упоминания о наложнице, боясь выдать себя хоть чем-то.

Сулейман от природы подозрителен, даже если не от природы, то всей прежней жизнью воспитан быть недоверчивым, слышать в каждом слове ложь, всех подозревать в обмане. Неудивительно, если вспомнить, что он младший сын младшего сына, что ему по всем законам не стоило даже мечтать не только о престоле, но и о самой жизни. Но вот случилось невообразимое – его отец Селим, одолев братьев и отца, стал султаном, а потом казнил собственных сыновей, оставив в живых только Сулеймана.

Что это было, простая случайность или султан Селим все рассчитал точно, оставив в живых только того, кто не пойдет против? Пошел бы? Возможно, и пошел, но Селим умер раньше, чем Сулейман успел набрать достаточно сил, чтобы выступить против отца. Или не выступил бы, терпеливо дожидаясь своей очереди?

Трудные вопросы, разве можно понять, как поступил бы человек, получи в руки большую силу, притом такой замкнутый и недоверчивый.

Во всей империи был всего один человек, которому Сулейман доверял безгранично, – Ибрагим. Даже матери так не верил, знал, что он для Хафсы все, потому что без него ей не бывать валиде – главной женщиной империи, что она сделала все возможное, чтобы привести к власти своего мужа Селима (это воины ее отца Менгли-Гирея помогли султану выступить против прежнего султана Баязида), знал, что нужен Хафсе даже больше, чем она ему, но до конца не верил.

А Ибрагиму верил. И не потому что тот был рабом, все, кроме знаний, получившим из рук благодетеля, а потому что они единомышленники. Для всех Ибрагим слуга, а Сулейман Повелитель, но наедине они даже не равные, Ибрагим впереди – пусть на шаг, но впереди. Он больше знал, больше умел, к тому же был более свободен, как бы странно это ни звучало. Ибрагим мог отправиться на смотр войск, уехать в Эдирну или даже в Египет, а Сулейман нет. Султан был привязан к Стамбулу и покидал столицу разве что для охоты, в остальное время он подчинен обычаям, правилам, закону в большей степени, чем вчерашний раб Ибрагим.

Ибрагим никогда не пользовался своим преимуществом и не намеревался этого делать. Ему не нужна видимая власть, куда заманчивей власть невидимая. Грек помнил, как однажды в их деревеньку занесло уличного актера с куклами. Все видели, что куклы на ниточках, что они движутся не сами по себе, но были в восторге от умения кукловода, от того, что эта подчиненность забывалась. Все, кроме мальчика, не расстающегося со скрипкой. Георгиса поразило другое – именно власть человека над безвольными куклами. Вот как надо: не приказывать, не угрожать оружием, не давить авторитетом, а тихонько дергать за ниточки, чтобы послушные твоей воле куклы выполняли твои желания. И при этом пусть остальные думают, что куклы движутся сами по себе, пусть аплодируют им, а не кукловоду.