Роксолана и Султан - Наталья Павлищева

За что?! За то, что любит Повелителя, за то, что доставляет ему удовольствие? Разве ее вина, что попала в плен, что ее не заставили работать на кухне, а многому научили, что попала на глаза султану и понравилась? Да и почему она должна чувствовать себя виноватой? Чем она, Роксолана, хуже чванливой толстухи Махидевран?

Но главным было беспокойство уже не за себя: Роксолана, раньше прятавшаяся от понимания, что беременна, как прячутся дети от чего-то страшного и опасного, закрывая личико руками, теперь осознала, что внутри зародилась новая жизнь и она сама за эту жизнь ответственна. Она просто не имеет права погибать, потому что там внутри будущий человечек, сын или дочка, неважно. Крохотное живое существо, которое Господь уже вселил в нее, и она превратилась в драгоценный сосуд, пусть и очень хрупкий, но обязанный выдержать любые удары, чтобы эта жизнь не погибла до времени, чтобы родилось дитя, обязана выносить, родить и выкормить. О том, что будет дальше, не задумывалась.

Она вообще не задумывалась о возможности беременности. Казалось, это все не для нее, каждая встреча в покоях султана как последняя, что ничего они не принесут, кроме недолгого счастья быть так близко, быть в его объятиях, слышать его голос, видеть его глаза. Роксолана вдруг подумала, что у Повелителя странные глаза – усталые, словно у много пожившего и уже ничему не верившего человека. Ему двадцать шестой год, а взгляд старика. От этой мысли зашлось сердце, захотелось растопить этот взгляд, увидеть в нем счастливый блеск, радость без оттенка грустной недоверчивости, выпытать тайные мысли, успокоить, заставить расправиться складку между бровями…

Но возможно ли это, если она всего лишь рабыня, даже не имеющая права прийти к Повелителю без его зова? Роксолана вдруг подумала, что, родив сына или дочь, станет кадиной, пусть не законной, но все же женой.

Поход

Султан Селим, отец Сулеймана, перед своей смертью готовился к походу. Слухи ходили разные, вплоть до того, что пойдут на венгров. Отец Селима Баязид либо воевал со своими же правоверными, либо вовсе сидел взаперти во дворце, словно вскакивать на коня разучился. Султан Селим сиднем не сидел, но воевал тоже все больше со своими. Казалось, забыли потомки Мехмеда Фатиха, который взял Константинополь, превратив его в столицу Османов Стамбул.

Когда незадолго до смерти Селим начал готовить новый поход, мало у кого оставались сомнения, что на сей раз против неверных. Европа была врозь, каждое маленькое королевство или княжество само за себя, власть папы римского и та поколебалась, потому что появился Мартин Лютер со своими идеями, а в Англии король решил отделить свою церковь от римской католической. Там, где нет единства в вере, не будет его и в остальной жизни.

Раздираемую собственными противоречиями и совершенно разными устремлениями Европу можно было завоевать. Ну, пусть не всю, большую ее часть, нужно же оставить славу и сыновьям. Опасность, идущую от Османов, в Европе видели, и, когда умер султан Селим, папа римский Лев распорядился даже службы благодарственные отслужить во избавление от страшной напасти. Чумы так не боялись, как Османов.

Сулеймана таким грозным не считали, думали, будет сидеть, как дед сидел. Не слыл новый султан, пока был шах-заде (наследником престола), воинственным, послы и купцы доносили, что любит поэзию, музыку, философию… Хотя на коне сидит крепко и стреляет метко. Но это все на охоте.

И вот теперь этот любитель поэзии и охоты размышлял, куда направить свое войско: как отец и дед, против правоверных, или все же как прадед – на Запад, на неверных.

Он отправил Ибрагима посмотреть, насколько боеспособно это войско не только в столице, потому что в походе одни янычары ничего не сделают, нужны и пушки, и много умеющих не просто держать сабли в руках, но и этими саблями разить врагов.

Османы не ходили в походы осенью или зимой, чтобы не завязнуть в грязи, не морозить людей и не искать корм для животных. Но уже весна, разлившиеся реки вот-вот вернутся в свои берега, дороги или просто поля подсохнут, тогда и придет время для нового похода. Пора! Он знал куда, но никому, даже Ибрагиму, ничего не говорил, молчал даже сам с собой, словно ждал какого-то знака свыше.

Ибрагим ездил довольно долго, отправился, едва придя в себя после любовной горячки, и возвращался только теперь. Он мог со спокойной совестью доложить Повелителю, что войско к походу готово, нужен лишь повод. Или приказ султана, которому повод не нужен.

Но Сулейман вел себя немного странно, в тот день он в очередной раз долго стоял у могилы прадеда, размышляя о чем-то. Ибрагим даже поморщился: не может решиться? Неужели Сулейман такой же нерешительный, как его дед Баязид? Но Баязид пересел с коня на диван, будучи уже в возрасте, а Сулейман еще совсем молод. Чего он ждет?

И вдруг понял: знака. Правнук словно ждал от прадеда какого-то знака.

– Повелитель, войско готово, ждет приказа. Куда пошлешь, туда и пойдет завоевывать новые земли.

– Знаю.

Они сидели уже перед столиком, сплошь уставленным яствами, мысли Сулеймана неотступно возвращались от необходимости решиться на начало похода к Хуррем. Хотелось спросить о том самом: где взял девушку Ибрагим и видел ли ее кто нагой. Про поход он уже все решил для себя, даже обсуждать не стал. А вот про Хуррем…

Почему не спрашивал? Неужели боялся услышать что-то нехорошее?

– Ибрагим, хочу поблагодарить тебя за подаренную наложницу. Истинную жемчужину преподнес.

– За какую?

Он уже понял, он уже все понял и с трудом сдержал рвущийся изнутри крик отчаяния. Свершилось то, чего он боялся и желал. Чего больше – тайно жаждал или все же смертельно боялся?

Потом Ибрагим не раз благодарил Бога, что не пришлось отвечать, что подарил ему Аллах передышку, а вместе с ней и жизнь, потому что не смог бы тогда солгать, не смог не выдать себя. А прошло время – справился, свыкся с этой мыслью, с этим знанием, сумел обуздать свое сердце. Во всяком случае, Ибрагиму показалось, что сумел.

Едва успел Сулейман ответить: «Хуррем», а Ибрагим приподнять бровь, ведь не знал, как назвали зеленоглазую в гареме, как в дверь настойчиво постучали:

– Повелитель, гонец!

Самонадеянный венгерский король Лайош, поддавшись давлению своих советников, убил султанского посла Бехрама!

Это означало войну: послы неприкосновенны во всех странах и во все века, убийство того, кто представляет правителя, означает пощечину самому правителю.

Когда-то султан Селим сказал повзрослевшему сыну:

– Если турок покидает седло, чтобы сидеть на ковре, он гибнет.

Сулейман не погиб, он был готов пересесть с ковра в седло. Проблемы гарема и Хуррем отошли на второй план. Султан есть султан, и если он об этом забудет, то быстро лишится власти и самой жизни.