Статьи 1995-1997 - Сергей Кара-Мурза

Кантор почти пересказывает философа-экумениста Н.Бердяева, который писал: «Необъятные пространства России тяжелым гнетом легли на душу русского народа. В психологию его вошли и безграничность русского государства, и безграничность русских полей. Русская душа ушиблена ширью, она не видит границ, и эта безграничность не освобождает, а порабощает ее… Эти необъятные русские пространства находятся и внутри русской души и имеют над ней огромную власть. Русский человек, человек земли, чувствует себя беспомощным овладеть этими пространствами и организовать их».

Хотя эта «антиимперская» позиция разделяется меньшинством, это меньшинство очень влиятельно. Во-первых, это существенная часть интеллигенции (в 1991 г. в Москве и Ленинграде большинство проголосовало против сохранения СССР). Вот один из интеллектуалов перестройки А.Нуйкин с удовлетворением признается: «Как политик и публицист, я еще совсем недавно поддерживал каждую акцию, которая подрывала имперскую власть. Мы поддерживали все, что расшатывало ее. А без подключения очень мощных национальных рычагов… ее было не свалить, эту махину». Более того, рожденная в недрах Академии наук концепция национальной политики России (ее не успел принять в 1993 г. Верховный Совет РСФСР) даже одобряет выбор не эволюционного реформирования государства, а его разрушения через активизацию сепаратизма: «Национальные движения сыграли позитивную роль в разрушении тоталитарных структур и в демократических преобразованиях».

Но ведь эта установка была полностью перенесена и на Россию. Сразу после августа 1991 г. активный тогда идеолог Л.Баткин заявил: «На кого сейчас рассчитана формула о единой и неделимой России? На неграмотную массу?». И был выброшен лозунг о «России делимой».

Эта установка философски обоснована самым вульгарным евроцентризмом, который даже советский истмат изжил в 60-х годах. В.И.Мильдон в «Вопросах философии» просто угрожает: «Для России как части Европы следование прежним, своим историческим путем, определившимся стихийно, в условиях неблагоприятной географической широты, самоубийственно. Жизнь требует отказаться от него — нужно отказываться, даже если в ее и других народов прошлом не было образцов подобного отказа» (хотя иной «географической широты» нам Мильдон не подарит9). Таким образом, радикальная демократическая интеллигенция, воспринявшая основные мифы евроцентризма, принципиально отказываетая и от целостности России как ценности, и даже от сформулированной Менделеевым базовой ценности — «продолжить свой независимый рост».

Во-вторых, сепаратизм всегда и везде был идеологическим условием для формирования национальной буржуазии. При переходе к рыночной экономике Европа, бывшая до этого империей, распалась на государства-нации, вплоть до крошечных. Но отношение нарождающейся буржуазии, как в центре, так и на окраинах, к проблеме целостности России — отдельный вопрос. И в нем аналогии с Европой не вполне правомерны.

В-третьих, расчленение России было и остается важнейшей целью холодной войны, которая не вполне достигнута с развалом СССР. Об этом прямо пишет виднейший идеолог завершающего этапа холодной войны З.Бжезинский в своих последних работах, и не только он, но и западные политологи следующего поколения.10 Значит, радикальные реформаторы-западники вынуждены платить за поддержку Запада явным или скрытым потаканием сепаратизму.

За последние семь лет образ мысли, слова и дела, численность, состав и ресурсы противников целостности России выявились вполне четко. Это — очень серьезная сила. Любой институт государства, любой политик и даже любой гражданин, принимающий ценности территориальной целостности России как свою целевую установку, должен иметь развитую доктрину диалога, компромисса, нейтрализации или подавления этой силы.

Критичность ситуации в том, что и сдать эту позицию, перевести целостность в разряд несущественных ценностей невозможно — это сразу радикализует огромные силы. Значит, нельзя искать компромисса за счет этой ценности. По убеждению многих, часто подсознательному, с нею связан «корень» России, само продолжение ее существования. Это чувство, которое сформировалось за много веков (и, в свою очередь, сформировало русский народ и его способ совместной жизни с другими народами), за последние 150 лет также объяснено в целом ряде теорий, основанных на огромном материале и на строгой логике.11 А раз есть теория, значит, тут не одни чувства говорят, можно вычислить и интересы.

Кратко, можно сказать: резкое изменение географической конфигурации уже нынешней России будет означать смену всего типа российской цивилизации. Ей не удастся ни уцелеть, ни продолжить свой путь развития. (Мы здесь не затрагиваем совсем другой вопрос: каковы наилучшие, приемлемые и проигрышные методы защиты целостности).

В сущности, конфликт ценностей и интересов в России всегда был связан с волнами модернизации — попытками переделать ее в подобие современного западного общества. Традиционное общество России пассивно сопротивлялось, а его представители довольно легко вытеснялись с арены как реакционеры и ретрограды (славянофилы, черносотенцы, красно-коричневые). Между модернизаторами вспыхивали конфликты в основном в связи с интересами, со спорами относительного того, кто должен платить социальную цену реформ. Столыпин целиком возлагал эту цену на крестьян, планируя модернизацию за счет разрушения общины и превращения большинства крестьян в пролетариев. Кадеты предлагали ущемить и помещиков, передав часть их земель крестьянам. Социал-демократы предполагали «оплатить» модернизацию за счет экспроприации буржуазии.

Все это кончилось революцией, гражданской войной, а потом — сокрушительной победой ценностей традиционного общества, но уже в жестком и порой жестоком обличьи сталинизма. Пожалуй, самым глубоким конфликт ценностей внутри России за полвека был при столкновении двух течений в социал-демократии, а потом и в большевизме, когда было сказано о «построении социализма в одной стране».

Оппоненты и Ленина, и потом Сталина, поняли это быстро. Один из лидеров Бунда М.Либер (Гольдман) писал в 1919 г.: «Для нас, «непереучившихся» социалистов, не подлежит сомнению, что социализм может быть осуществлен прежде всего в тех странах, которые стоят на наиболее высокой ступени экономического развития — Германия, Англия и Америка… Между тем с некоторого времени у нас развилась теория прямо противоположного характера… Эта теория очень старая; корни ее — в славянофильстве».

На Западе оценки были еще жестче. П.Шиман, ссылаясь на лидера социал-демократии Каутского, писал: «Внутреннее окостенение, которое было свойственно народам Азии в течение тысячелетий, стоит теперь призраком перед воротами Европы, закутанное в мантию клочков европейских идей. Эти клочки обманывают сделавшийся слепым культурный мир. Большевизм приносит с собой азиатизацию Европы». Если отвлечься от ругани, то это — признание краха западнического крыла в большевизме. Под «мантией» марксизма большевики скрывали национализм, проект возрождения особой, незападной цивилизации — России. Поразительна близорукость наших «патриотов-антикоммунистов», которые за мантией не разглядели сути. Стали стpелять в мантию, а потом удивлялись, что попали в Россию.

Тогда Россия, получив тяжелейшие травмы, выжила. Архаическая, почвенная компонента большевизма сожрала тонкий слой «европейски образованных коммунистов» (что, конечно, было большой потерей для нации). Сегодня, разумеется, дело обстоит куда сложнее — Международный валютный фонд и совещания лидеров «семерки» — это не Бухарин с печальными глазами и даже не Троцкий. В конце ХХ в. назревающее столкновение цивилизаций может стать фатальным.

В 30-е годы, когда в основном закончились бои в связи с выбором пути модернизации, развитие пошло очень быстро и именно по «своему» пути, за который ратовал Менделеев (кстати, принципиальный противник революции). Он искал именно такие условия, «чтобы не могла привиться у нас… (как это сделалось в Западной Европе) язва вражды между интересами знания, капитала и работы». Это на целый исторический этап удалось сделать, превратив «капитал» в общее (или, по мнению критиков советской системы, государственное) достояние.

Интересы развития и даже выживания России требовали, по мнению Менделеева, реализации именно присущих нашей цивилизации ценностей, которые в целом можно обозначить понятием общинность. В одном ряду с этим довольно обширным набором идеалов стоят альтернативные системы ценностей: индивидуализм и социальность (общественность). На ценностях индивидуализма строится либерализм (свободная рыночная экономика без вмешательства государства), на ценностях социальности — разные варианты социал-демократии. В реальности всегда речь идет о комбинации трех типов. Так, Япония сохраняет ядро ценностей общинности, но восприняла и адаптировала к ним многие институты либерального общества и социал-демократии. В «шведской модели» господствуют ценности социально ориентированного капитализма (социал-демократии), практически при полном отсутствии общинности. В США — ценности индивидуализма с большой примесью социал-демократии.