Мой Однолюб. В его сердце другая - Лина Коваль

настоящая деревня — разноцветные дома, дорога без намека на асфальт и заборы из профлистов. Воздух такой свежий. Бодрит, несмотря на то, что я вдруг отчаянно боюсь. В первую очередь, информации, которую не хотела бы узнать вот так.

— Может, я один схожу? — Соболев тоже смотрит по сторонам, щурится от яркого солнца. — Переживаю за тебя.

— Я нормально, Вань, — бодрюсь.

Вспоминая телефонный разговор с мамой, дрожу как осиновый лист. Не смогла я ей сказать, что именно произошло в крематории. Струсила.

— Нормально она, — он бурчит, потирая подбородок. — У тебя глаза на мокром месте. Вот-вот в обморок грохнешься. Давай сам все решу говорю, Тай?

— Спасибо тебе, Вань. Правда, — на секунду прижимаюсь к нему и тут же отстраняюсь. — Но я сама должна. Понимаешь?

— Ну давай, самостоятельная моя, — вздыхает и подталкивает к покосившимся воротам, открывая их передо мной. — Ты главное держись, малыш. Я рядом…

— Угу. — Киваю, смаргивая с ресниц тяжелые слезы.

Даже описать не могу, что сейчас внутри творится. Вся моя вытроенная жизнь в мелкие щепки разлетается.

У папы есть дочь. Еще одна.

Все это время он нас обманывал. Возможно, жил на две семьи?.. Часто ведь сюда, в поселок мотался.

Получается, всем врал? Или они знали?..

На душе гадко и противно. Все потому, что мои эмоции по отношению к отцу, которого я безутешно оплакивала всю последнюю неделю, превратились в черный, невнятный сгусток.

Я злюсь, обижаюсь и… ревную.

Всю жизнь я неосознанно, робко и беззвучно просила у папы любви. Хоть капельку. А он все время оправдывался вечной занятостью, своей профессией, важной миссией. А сам?..

Врал.

Просто врал.

Мы проходим к одноэтажному дому по узкой дорожке, выложенной из искусственного камня. Я невольно осматриваюсь. Двор чистый, я бы даже сказала идеально вычищенный. У небольшого покосившегося сарая целый транспортный арсенал — велосипед, электросамокат и сигвей с ручкой.

Усмехаюсь. Где тут ездить-то на всем этом? До первой канавы, потому что ближайшая ровная дорога только на трассе, ведущей в город.

Пока я размышляю об этом, Ваня настойчиво стучится в окно, за которым практически сразу же приходит в движение белоснежный тюль.

Поглубже закутываюсь в пальто и поправляю солнцезащитные очки, мечтая поскорее оказаться дома. Закрыться ото всех и снова плакать у Вани на плече. Просто непрекращающийся в жизни сюр высасывает из меня все последние силы.

Единственная моя радость — Соболев.

Переглядываемся, слушая шаги за дверью.

— Добрый день, — вступает Ваня, как только перед нами появляется девушка в джинсах и толстовке, поверх которой накинута красная болоньевая куртка.

— Добрый…

Светлые, раскосые глаза замирают, когда замечают меня.

Я дыхание задерживаю, потому что… она на меня похожа. Не так чтобы сильно, но что-то явно есть, раз Ваня сжимает мою руку ободряюще и поглаживает большим пальцем ладонь.

«Все нормально» — передаю ему безмолвное послание и снова уставляюсь на девушку. Она симпатичная, стройная и высокая. Волосы убраны под капюшон толстовки, но, мне кажется, они должны быть светло-русыми.

Шокировано разглядываю тонкие черты лица, напоминающие мне папу.

Блин…

Просто поверить не могу. Ревность с ног сшибает. Я просто. Просила. У него. Любви.

Как ты мог, пап?..

— Ты Адель? — спрашиваю чужим, хриплым голосом.

— И что? — отвечает девчонка с колкой претензией.

— Меня зовут…

— Да знаю я тебя, — она машет рукой и враждебно смотрит. Как волчонок. — Зачем примчалась?

Разместив свободную ладонь на шее, сжимаю ее и стараюсь унять внутреннюю дрожь.

Продолжаю:

— Я была в крематории. Произошло какое-то недоразумение.

— Все нормально произошло, — осекает она. — Это мой папа. Мы — его семья. И хоронить должны мы.

— Я…

Дар речи теряю.

Морщусь от опоясывающей туловище смертельной обиды.

Как ты мог, пап?..

— Начнем с того, — вступает Ваня, предостерегающе глянув на меня. Даже если бы я очень хотела, то не смогла сейчас ему перечить, — что семья Александра Степановича — это его официальная супруга и дочь.

— И че? Это на бумажках только… У меня они тоже есть.

— Вы понимаете, что ваши действия неправомерны? — интересуется Ваня строго. — Это статья.

— Да мне пофиг. Папа — мой. И похоронила его я. А не эти две кикиморы, — кивает на меня с ненавистью. — Твари, которые до инфаркта его довели.

Делаю шаг назад, как от пощечины.

С последними словами Адель издает звук, похожий на писк сигнализации, и поспешно отвернувшись, всхлипывает. Горько плачет. Трясется вся.

Я не выдерживаю и тоже прикрываю рот ладошкой. Дышу в неё, зажмуриваясь. Не знаю. Прозвучавшее в наш с мамой адрес обвинение — как последняя ниточка, которая с треском разорвалась и меня больше ничего не сдерживает.

Слезы нескончаемым потоком бегут по щекам.

— Так, — гремит Ваня над ухом. — Отставить слезы. Обе.

— Ты кто такой, чтоб тут указывать? — кричит Адель, поворачиваясь. Глаза красные и злые. — Пошли вон отсюда, городские.

Отскочив, она пытается прикрыть дверь, но Ваня оказывается проворнее и проталкивает в щель ногу. Удерживая металлическую ручку, угрожает:

— Мы сейчас вызовем полицию.

— Вызывай, — фыркает она. — Я ничего не нарушила.

Шмыгает носом.

— Да? — усмехается Соболев. — А подделка документов? Тебе шестнадцать, ты на своей странице в "ВК" забыла возраст поправить.

Выглядит комично, но мы обе округляем глаза. Я — удивленно, а Адель — испугано.

— Где прах? — Ваня продолжает давить на нее.

— На кладбище, — выговаривает Адель слабо. — Сегодня с утра похоронили, — задевает меня горящим взглядом, в котором явно чувствуется победное выражение.

Я мотаю головой. Так разве бывает вообще?

— Пошли, — Ваня хватает девушку за руку и тянет на себя. Тяжелая дверь гремит.

— Ку-да?

— На кладбище, — ведет её к воротам.

Я иду за ними, стараясь не думать. Не думать, не жалеть себя и… вообще не дышать.

Адель молча усаживается на заднее сидение «Рэнж Ровера».

— У меня веб-камера во дворе, — предупреждает, когда мы все оказываемся в салоне. — Если вы что-нибудь со мной сделаете…

— Ты че, сериалов пересмотрела? — закатывает глаза Ваня и обращается ко мне. — Тай, ты как, малыш?

— Нормально, Вань, — сдавленно отвечаю.

Отвернувшись, слабо откидываю голову на спинку сидения. Молча слушаю их диалог. не вступая.

— Показывай дорогу, мошенница, — мрачно просит Соболев.

— Никакая я не мошенница.

— А возраст в документах кто подделал?

— … Друг помог. Лучший.

— Идиот твой друг.

— Пашка наоборот гений.

— Гений… Как ты теперь восстанавливать их будешь, подруга гения? Подделка документов знаешь чем тебе грозит?

— Разберусь уж как-нибудь.

— Разберется она… Дорогу показывай.

— Вперед проедь.

Дорога до поселкового кладбища проходит без происшествий. Выбравшись из машины, мы такой же процессией, как и у дома, заходим на территорию. Долго блуждаем среди рядов с памятниками.

Когда слышу крик,