12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

— Но она не умеет петь. У нее и голоса-то нет, визг какой-то…

Адель согласилась:

— Совершенно верно, что не умеет и визг… Но вот, поди же: находятся дураки, которым это нравится, и Люська сейчас положительно в моде.

И прибавила нравоучительно:

— Мужчины ведь удивительно глупый народ. Черт знает что иной раз их прельщает. Ну Люська хоть красивая, — и лицом, и фигурой вышла… А то жила тут у нас, у Полины Кондратьевны гостила, одна киргизская или бурятская, что ли, княжна… Да врала, небось, что княжна, — так азиатка, из опойковых. Ростом — вершок, дура-дурой, по-русски едва бормочет, лицо желтое, как пупавка, глаза враскос… И что же ты думаешь? От поклонников отбоя не было. Первый же твой Сморчевский с ума сходил… «Ах, — кричит, — это из Пьера Лоти!.. «Дайте мне женщину, женщину дикую»… Кризантэм!.. Раррагю!»… Много он тогда на нее денег ухлопал…

Маша, не слушая, резко прервала:

— Ты и с Сморчевского так берешь? И с Фоббеля? И с Бажоева?

— Конечно. Чем они святее других? Со всех.

Маша подумала и всплеснула руками.

— Но, Адель! Мы бываем в разных компаниях так час-то… Если ты берешь за это деньги, значит, ты ужас сколько получаешь.

— То есть, не я, — поправила Адель. — Я тут решительно не при чем… Получает Полина Кондратьевна, а я только ее доверенное лицо. Да, старуха зарабатывает очень хорошо.

— А мы?

— Что «мы»?

— Мы ничего не получаем?

— Как ничего? — засмеялась Адель. — А это что?

Она дернула за рукав Машина платья, коснулась браслета на руке, ткнула указательным пальцем на брошь.

— А это?., это?., это… А шесть тысяч под вексель?.. Разве мало затрат?.. Вот она их и возвращает, — и согласись, что очень деликатно: ты вот и сама не знала, как ей отрабатывала…

— Адель, ты поражаешь меня!., я совсем растерялась в мыслях… Я думала, что Полина Кондратьевна…

— Даром бросит на тебя деньги? — захохотала Адель. — За что же это? Где ты видывала таких благодетельниц рода человеческого?

— Я думала, что она просто — потому, что мне симпатизирует… А тут выходит какой-то промысел…

— Да что ты — малолетняя, что ли? Где и когда бывало, чтобы за симпатию давали тысячные кредиты? Если Полина Кондратьевна рискует на тебя рублями, то, конечно, имеет свой расчет, ищет получить с тебя прибыль…

— Ужасно, ужасно, что ты говоришь, Адель!.. Это — как во сне. Тебя ли я слышу?.. Ты прежде мне говорила не то, совсем не то…

— Мало ли что было прежде? — огрызнулась Адель. — То — прежде, а то — теперь. Да и что тут во всем, что ты слышала, удивительного? И из-за чего ты так кипятишься? Кабы мы заставляли тебя делать что-либо постыдное… А то ведь, сознайся, ни к чему такому мы тебя не приглашали и не принуждали… И не намерены…

— Извини меня, Адель, но все-таки наши ужины, раз они за деньги, это — что-то очень нехорошее… Если бы я знала, что все эти камни и платья приобретаются такой ценой, то лучше бы их не было…

— Ну, милая, — холодно возразила Адель, — об этом было нужно раньше думать и спрашивать, а теперь вон сколько на тебе понавешано… Да и что ты в самом деле — все на меня да на Полину Кондратьевну? А сама ты? Разве не брала денег у Сморчевского с Бажоевым? Ведь знаю я…

Маша бормотала, разводя руками:

— Я просто не знаю… Что же это? Я теперь буду стыдиться в глаза смотреть Сморчевскому… и тем другим… Если наше общество можно покупать за деньги, кто же мы для них оказываемся? Что они о нас думают? Какая же разница между нами и кокотками?

Адель зло закусила губу.

— Та разница, — язвительно сказала она, — что, если бы ты была кокотка, тебе не платили бы триста рублей только за то, чтобы ты сидела за ужином в отдельном кабинете и плела пьяным дуракам демивьержные разговоры. Ты, покуда, порядочная барышня из общества, за это ты и в цене.

— А почему же для себя, для Ольги, для Жози ты выговариваешь только половину.

Лицо Адели исказилось невеселой усмешкою.

— Вероятно, потому, что мы не имели счастья так хорошо сохраниться, как ты.

— Адель!

— «Будто мы кокотки», — передразнила Адель. — Ну и, конечно, кокотки!.. А кто же еще? Это я не знаю, какой дурой надо быть, чтобы не разобрать, что мы кокотки!..

— Ты просто с ума сошла и не знаешь, что говоришь.

— Нет, я-то в своем уме, а вот ты — удивительно наивная… особа.

— Можешь врать, что угодно. Я девушка. Я знаю, что я не кокотка.

Адель насмешливо присела.

— С чем и поздравляю. Честь вам и место.

— Да и на себя, и на них, на Жозю и Ольгу, — я ума не приложу, — зачем ты взводишь такое страшное? Ведь клевещешь!..

— Кой черт, я клевещу? — и озлилась, и захохотала Адель. — Нет, Люлюшка! Думала я, что ты глупа, но все же не до такой степени.

И быстрым, резким, циническим языком своим она пустилась разоблачать перед Машей до конца всю подноготную страшного дома…

Бросилась Маша к Ольге Брусаковой и, к счастью, застала ее дома и одну. Та, с первых же слов, даже с удовольствием и облегченно как-то, подтвердила ей все рассказы и признания Адели.

— Ничего, Машенька, не поделаешь, — говорила она, лежа на кушетке в полутемной своей комнатке и попыхивая папироской. — Это петля. Тебя так захлестнули, что не вырваться. Ты у них вся в руках: что хотят, то с тобой и сотворят. Вот — попробуй, откажись ехать на ужин к Криккелю…

— Да и не поеду! Неужели ты можешь думать, что поеду… после всего, что теперь знаю? — стиснув зубы, мотая головою, твердила Маша…

Ольга уныло возразила:

— Ну и скрутят тебя в бараний рог.

— Да чем же, наконец? Что они могут мне сделать?

Ольга только рукой махнула.

— Всё. Говорю тебе: всё. Вексель твой, ты сказывала, у Полины лежит?

— Я не знаю… У нее или в банке, что ли, каком-то…

— Врет: у нее. Ну и вот тебе и — чем.

— Я несовершеннолетняя, с меня искать нельзя. Я Сморчевского — так обиняками — выпытывала, а он, сама знаешь, какой знаменитый юрист… Он говорит, что не только векселя несовершеннолетних недействительны, но еще, если ты берешь вексель с заведомо несовершеннолетней, то тебя можно судить. Стало быть, по векселю им с меня ничего взять нельзя.

— Да, деньгами нельзя… Но ведь ты забыла: вексель-то твой — не твой, а отцовский.

— Ну?

— Значит, он фальшивый.

— Как ты странно выражаешься… Разве я стала бы писать фальшивые векселя? Неужели я способна? Адель и Жозя уверяли меня, что вексель никогда не будет представлен ко взысканию. Так что — отец написал, я ли, — это все равно… только форма…

— Очень верю, что никогда не будет представлен к взысканию, но лишь в том случае, если ты будешь слушаться Полину и Адель во всем, что они тебе прикажут. А если ты вздумаешь сопротивляться, вексель увидит свет. И тогда суд не станет разбирать, почему он фальшивый, довольно и того, что фальшивый. А это уголовщина, за это в Сибирь. Ну, засудить-то тебя, по молодости и глупости твоей, пожалуй, не засудят, — но все равно: куда ты после такого дела годишься? Скандал, срам, газеты расславят… Одно средство: может быть, отцу признаешься? Может быть, он заплатит, не доводя дела до огласки?