12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Жозю и фамильярную девицу Адель быстро спрятала куда-то. Но Люция бродила по всей квартире, ругаясь площадными словами, уселась к роялю и добрые полчаса колотила по клавиатуре кулаками, визжа фабричные песни. Никто — ни Адель, ни Полина Кондратьевна — не посмел к ней подступиться, покуда ее саму не сморило сном. Тогда она без церемонии повалилась на кровать Адели и захрапела. Маша была уверена, что негодяйку немедленно рассчитают, но назавтра Люция, как ни в чем не бывало, снова служила в доме, и только щеки у нее как будто немножко поприпухли да глаза покраснели, заплаканные… Вообще, правда дома начала сквозить из-за временных декораций его очень ярко: Лусьеву считали благоприобретенной уже настолько крепко, что очень далеко прятать карты от нее не стоит…

В один роковой день, тоже после ночевки в доме Рюлиной, Маша, ненароком, из соседней комнаты, подслушала странный деловой разговор между Аделью и утренним визитером, неким господином Криккелем, — пшютом и дельцом, всему Петербургу известным, необходимым в каждом шикарном кружке и клубе, в каждом громком предприятии, в каждой модной забаве. Столица еще не успела разобрать, кто он — капиталист или мошенник. В газетах его величали «финансистом», а люди опытные усматривали в нем вызревающий «прокурорский фрукт». Но он шел в гору, и настоящие финансовые тузы-дельцы смотрели на него, туза-аплике, уже довольно благосклонно. Ему очень хотелось проникнуть интимно в тесный кружок Сморчевского и Фоббеля, и он делал для этого множество шагов, заигрываний, усилий.

— Не могу, Отгон Эдуардович, — говорила Адель. — Честное слово, не могу. Вы знаете, я для вас, по старой дружбе, готова на все, что угодно. Но ведь я не хозяйка. А Полина Кондратьевна — кремень: знает только свою фиксированную цену. По полтораста на рыло, за Люлюшку три «сотерна». Одно из двух. Если я сделаю вам уступку, мне придется доложить из своих: «генеральша» у нас строгая…

— Дьявольски дорого, Адель.

— Что же делать? На то мы рюлинские. Буластиха или Перхунова устроят дешевле. Подите к ним. А то Юдифь…

— Все это, Адель, я знаю, да что пустяки болтать? Не тот шик…

— А если шик нужен, не скупитесь.

— Да! не скупитесь! У меня миллионов нет.

— Будут.

— Вашими бы устами мед пить. И за что так дорого? Ну, за что? Только что посидят за столом в самом избранном обществе, скушают отличный ужин, проведут весело время…

— А вам бы еще чего? — засмеялась Адель. — Ишь, баловник! А сидеть с вами, кутилами безобразными, разве не труд? Из вашего брата теперь озорники пошли хуже, чем из купцов. Вон — Бажоев, черт старый, третьего дня Жозе на платье бутылку шамбертена опрокинул… Платье триста рублей стоило, а его бросить надо: хуже этих бургонских вин нет, ни за что пятно не отойдет… А получила-то я те же полтораста…

— Не врите, Адель, — уж, наверное, Бажоев заплатил…

— Да, он-то заплатил, потому что он ужасно какой благородный, а другой не заплатит, и ничего с него не возьмешь. Нас обидеть легко… Мы не хористки, не кокотки, скандала поднять не смеем, должны репутацией дорожить…

Криккель считал:

— Следовательно, вы, Эвелина, Жозя — по полтораста, да Люлю триста… семьсот пятьдесят… Уф, даже в жар бросает!..

— Может быть, Люську к концу ужина привезти?

Криккель оживился:

— Эту? Горничную-то? Которая русскую пляшет и песни поет? Привезти, непременно привезти! Панамидзе от нее без ума…

— Двести пятьдесят рублей, — сказала Адель. Криккель инда крякнул.

— Это почему же?

— Для круглости счета. Чтобы уж ровно тысяча.

— Но за что?

— За оригинальность.

— Вы цените эту особу выше себя самой?

— Нашей сестры в Питере много, а Люська — в своем роде, единственный экземпляр.

— Полно, пожалуйста. Кого вы морочите? На Никольском рынке, — вот где прислугу нанимают, этих ваших Люсек — прямо из деревни — сколько угодно.

— Вот и поищите себе Люську на Никольском рынке, — спокойно сказала Адель, — а наша пусть останется при нас.

— Тьфу! Ну, только ради Панамидзе… человек-то больно нужный…

— Не скаредничайте, не жалейте, — ласково говорила Адель. — Ведь уж не даром вы затеяли этот ужин. Истратите две-три тысячи, а делишек обделаете на сто. Так не грех за то побаловать и нас, бедненьких…

— Скидки не будет?

— А ни-ни. Prix fixe. С какой стати? У нас клиентуры — хоть отбавляй. И то придется обидеть кого-нибудь для вас. Ей-Богу, все вечера расписаны на две недели вперед.

— Министр вы, Адель.

— Да уж министр ли, нет ли, а денежки пожалуйте.

— Но я буду надеяться: все будет аккуратно и благородно?

— Так, что благодарить приедете и браслет мне от Фа-берже привезете.

— И уж без всяких гримас, обид, жеманств и фокусов?

— Говорю: браслет привезете.

Глава 7

Криккель уехал. Проводив его, Адель заметила за дверью растерянную, встревоженную, недоуменную Машу.

— Ага, ты слышала… — хмурясь, сказала она (в последнее время все молодые женщины в рюлинском доме сошлись на «ты»). — Ну что же? Очень жаль… То есть, правду-то говоря, вовсе не жаль, а отлично. Я очень рада, что так вышло наконец… Мне смертельно надоело кривляться. У Полины Кондратьевны свои расчеты играть с тобой в жмурки да прятки. А, по-моему, напрасно; давно пора — карты на стол и в открытую.

— За что ты требовала с Криккеля тысячу рублей?

— За то, что мы — ты, я, Жозя, Ольга, Люция, — сделаем ему честь, поужинаем с ним и с его приятелями.

— А больше… ничего?

Ад ель сухо улыбалась.

— У вас извращенный ум. Больше, покуда, ничего.

Она ударила Машу по плечу.

— За больше, Люлюшенька, и сдерем больше.

Но Маша серьезно смотрела ей в глаза.

— Потом — как же это? Нас ужинать зовут — и Люцию с нами? Горничную? Стало быть, мы на одной с ней доске?

Адель с досадой тряхнула головою.

— Ах, какой аристократизм напал внезапный!.. Да тебе-то что? Если это их каприз? Ведь ты слышала, какие деньги платят… И притом можешь успокоиться, Люцию зовут совсем не ужинать, а после ужина — проплясать русскую и спеть несколько ее глупых песен…

— Но она не умеет петь. У нее и голоса-то нет, визг какой-то…

Адель согласилась:

— Совершенно верно, что не умеет и визг… Но вот, поди же: находятся дураки, которым это нравится, и Люська сейчас положительно в моде.

И прибавила нравоучительно:

— Мужчины ведь удивительно глупый народ. Черт знает что иной раз их прельщает. Ну Люська хоть красивая, — и лицом, и фигурой вышла… А то жила тут у нас, у Полины Кондратьевны гостила, одна киргизская или бурятская, что ли, княжна… Да врала, небось, что княжна, — так азиатка, из опойковых. Ростом — вершок, дура-дурой, по-русски едва бормочет, лицо желтое, как пупавка, глаза враскос… И что же ты думаешь? От поклонников отбоя не было. Первый же твой Сморчевский с ума сходил… «Ах, — кричит, — это из Пьера Лоти!.. «Дайте мне женщину, женщину дикую»… Кризантэм!.. Раррагю!»… Много он тогда на нее денег ухлопал…