Анжелика. Королевские празднества - Анн Голон

Кардинал Ришельë сожалел, что королева не настолько умна, чтобы стать его союзницей. Тогда, не имея иных средств воздействия, он парализовал ее страхом потерять детей.

Ужаснейшая из угроз! Не наказание — пытка! Ее дети, ее любовь, ее сокровища, подаренные ей самим Небом после стольких молитв!

Два чудесных сына! В них заключалась вся ее радость! Вся ее жизнь!

Она обещала кардиналу сделать все, как он хочет. Она подчинилась. Она больше не будет говорить с детьми по-испански!

Обещание свое королева Анна, разумеется, не сдержала. Упорство, с которым она противостояла злейшему врагу, не имело пределов.

А потом Ришельë умер. Это случилось почти за год до смерти того, кого кардинал защищал и чье государство старался укрепить, — короля Людовика XIII.

Даже великие кардиналы смертны.

Ему на смену пришел другой кардинал, итальянец с бархатным взглядом и вкрадчивым голосом. Именно он занял место рядом с королевой-регентшей, которая так нуждалась в совете, внимании и любви.

— Сразу видно, что у нашего короля в жилах течет испанская кровь, — сказала Мадемуазель Анжелике. — В гневе он прекрасно владеет собой, и только его лицо немного бледнеет от ярости. А сейчас Людовик взбешен.

— К чему вся эта комедия? — с сожалением произнесла Мадемуазель. — Королю Франции пришлось приехать к берегам Бидассоа, но ему и на шаг запрещено приближаться к супруге, чтобы они могли, по крайней мере, увидеть друг друга. По его словам, это вызов! Я уверена, он что-то задумал.

В Фонтарабии в три часа пополудни король Филипп IV и Мария-Терезия сели в карету и в сопровождении нескольких слуг направились к пристани.

На воде покачивались две габары, которые барон де Ватевилль приказал построить прямо на месте.

Ту, что предназначалась для короля и его дочери, полностью покрыли позолотой. По левому борту трепетало королевское знамя, нос судна украшала фигура купидона, сидящего верхом на фантастическом животном — полульве-полузмее. На корме художник изобразил падение Фаэтона, тут же укрепили сигнальный фонарь, по обеим сторонам которого красовались золотые розетки.

Крышу квадратного полуюта[170] выполнили из позолоченных, тщательно обтесанных деревянных планок, стены обили бело-золотой парчой, а окна габары «открывались, как в карете». Нижнюю часть полуюта расписали сказочными сюжетами, «и даже стулья для короля и его дочери обтянули парчой».

Вторая габара была тех же размеров, что и королевская. И ту, и другую вели на буксире три лодки с гребцами, одетыми в костюмы из темно-красного дамаста[171]. В первую габару вместе с Филиппом IV и Марией-Терезией сели главная камер-дама графиня де Приего, главный конюший маркиз д’Орани и барон де Ватевилль. Вторую занимал дон Луис де Аро вместе с камергерами королевского двора и другими дворянами, служившими королю.

Хотя количество лодок всячески пытались сократить, к острову все равно направилась целая флотилия, а жители Ируна, стоя на берегу, провожали их аплодисментами и стреляли в воздух из ружей.

Были там и суда с музыкантами, играющими на трубах и скрипках, а также целая стая лодочек, плывущих за королевскими габарами.

Приехав из Сен-Жан-де-Люза к берегу Бидассоа, король Людовик XIV тотчас взлетел в седло гнедого скакуна и галопом помчался к друзьям. Он решил с их помощью устроить маленькое представление, но не давать повода кардиналу и королеве-матери читать ему нравоучения. Де Креки должен был обратиться к Мазарини с просьбой разрешить задуманное и убедить его высокопреосвященство позволить Людовику действовать по своему усмотрению. Если кардинала удастся уговорить, тот сумеет задобрить дона Луиса де Аро, своего дипломатического коллегу, и министров. Тогда смелая затея может оказаться удачной.

Месье, его брат, тоже был предупрежден и уже находился на месте.

Вот так и выигрывают сражения!..

Де Креки отправился на задание, словно взрывчаткой начиненный убедительнейшими аргументами и готовый взорвать бастионы противника.

Из Фонтарабии прибыли королевские габары.

Испанский монарх сошел на берег.

Он и инфанта прошли по портику из шести арок, украшенных гербовыми щитами, в крытую галерею с витражами, ведущую в первый зал.

Тщательно заботясь о том, чтобы не выйти за пределы испанской территории, Филипп IV прошел в общий зал для ведения переговоров, который пересекала пограничная линия между Францией и Испанией, отмеченная кромками ковров.

И вот наконец-то здесь, во временном дворце, где вершились судьбы двух держав, да и всей Европы, посередине маленькой, доселе никому не известной реки, во временном дворце, в зале, украшенном гобеленами, картинами и прочими предметами искусства, встретились брат и сестра, не видевшиеся сорок пять лет. Сейчас их разделяла только пограничная линия — кромка персидского и турецкого ковров.

Король Испании держался скованно, так как привык нести бремя строгого придворного церемониала, не дозволяющего проявление чувств в присутствии подданных.

Филипп IV лишь склонил голову к королеве, почти коснувшись ее волос, но когда она протянула руки, чтобы обнять брата, отпрянул так далеко, что сестра не смогла до него дотянуться. «Однако это не было проявлением холодности или равнодушия, — рассказывали те, кто наблюдал встречу, — слезы радости наполняли их глаза. Но суровые правила испанского этикета требовали от каждого, и от Его Католического Величества, более других, умения владеть собой».

Инфанта упала на колени и хотела поцеловать тетушке руку, но Анна Австрийская удержала ее и, подняв племянницу с колен, прижала к груди с почти материнской нежностью, видя в юной супруге сына исполнение всех своих самых смелых надежд.

Министры понимали, что случившаяся встреча, несмотря на официальную и торжественную обстановку, очень важна для королевских особ. Им было крайне необходимо увидеться и побеседовать без посторонних в атмосфере непринужденности и радушия.

Дон Луис де Аро принес стул своему королю, а графиня де Флекс, придворная дама Анны Австрийской, своей госпоже. Брат и сестра сели друг напротив друга у пограничной линии зала переговоров. Главная камер-дама испанской инфанты графиня де Приего распорядилась, чтобы молодой королеве, ее госпоже принесли карро, и Мария-Терезия села рядом с отцом. Младший брат короля, Филипп, опустился на табурет подле матери.

И вот, собравшись вместе, они начали беседу. Королева говорила о войне, которая долгие годы заставляла их жить по своим правилам, опутав судьбы близких людей дьявольской сетью взаимной вражды. Анна Австрийская сетовала на ее длительность, и тогда Филипп IV промолвил: