Кто-то,с кем можно бежать - Давид Гроссман

Асаф сгибается. Садится. Вцепляется пальцами в Динкину шерсть. Как он расскажет Носорогу. Как Носорог это выдержит. Его все предали. Впрочем, Носорог всё время подозревал, что они за этим поехали, познакомиться с новым парнем Рели.

- Асафи? Ты где?

- Здесь.

- Асафон, медвежонок, я знаю, о чём ты сейчас думаешь, и что ты чувствуешь, и чего бы ты хотел. Но этого, видимо, уже не может быть. Ты слушаешь?

- Да.

- Мне не надо тебе рассказывать, как мы любим Цахи, он всегда, всегда будет нам, как сын, как настоящий сын. Но Рели так решила и всё. Это её жизнь и её желание, и мы должны это принять.

Асафу хотелось закричать, заорать на Рели, встряхнуть её и напомнить ей, как Носорог о ней заботился в её тяжёлый период, когда ещё не была такой красавицей, и слепо любил её с начала старшей школы[36], и в армии, и целых два года после, со всеми её выходками, и с простором, который ей нужен, и как постепенно он стал как старший брат в их семье, помогал папе, когда он был перегружен работой, и маме во всём, что нужно, от покупок до побелки дома, и это то, что, в конце концов, вывело из себя Рели, она чувствовала, что он женится на её родителях больше, чем на ней; Асаф подумал с горечью, что родители – не то, чтобы эксплуатировали Носорога, но попользовались его помощью в тысяче и одном деле, а Носорог всё делал с любовью и желанием, Асаф вспомнил, что Носорог даже отказался от партнёрства в конторе оценщиков своего отца и решил открыть литейную мастерскую для скульптур, главным образом, потому что Рели вначале восторгалась этой мужской физической работой, которая ещё и тесно связана с искусством, и вообще – как можно зачеркнуть такие десять лет, и кроме всего, сейчас, когда Рели приняла окончательное решение, Асаф теряет её, но это ладно, но и Носорога тоже, потому что Носорог оборвёт все свои связи с их семьёй, конечно, чтобы не вспоминать о ней сто раз в день, оборвёт. И Асафа тоже вычеркнет из своей жизни.

Он не помнил, как закончился разговор. Уж наверно, не так радостно, как начался. После этого он сразу отключил телефон, боясь, что Носорог снова позвонит проверить, говорил ли он уже с ними. Он не знал, что ему сказать, как смягчить эту новость, он не очень умел врать. Сейчас он был просто комком нервов. Встал. Сел. Пробежался по комнатам. Динка удивлённо наблюдала за ним.

В подобных ситуациях, в таких нервных состояниях, мама подходит к нему или бегает за ним по комнатам, ловя его полными руками, заглядывает глубоко в глаза и спрашивает, что они сейчас видят, его красивые глаза. И, когда он отводит взгляд, она говорит: "Ага, даже так?" - и тут же велит ему: "Зайди-ка ко мне в канцелярию", - и силой тянет его в свою маленькую комнатку, закрывает дверь и не отстаёт от него, пока он не расскажет, что именно его давит; но в этой неразберихе она сама играла, очевидно, довольно сомнительную роль, всё было так сложно, запутано и мучительно, он должен был что-то сделать, что-то, что изменит всё с самого начала, исправит, приведёт в равновесие – хотя бы немного – всё то, что испортилось и нарушилось в мире, что-то, что в подобной ситуации, наверно, сделала бы Тамар, этакую Тамарину идею.

И вдруг его осенило, он моментально понял, он обнаружил, он придумал: залез на антресоли, взял оттуда ведро белил, оставшееся от последнего ремонта, и большой малярный валик. Из стенного шкафа достал стремянку и взвалил её на плечо. Свистнул Динке и вышел с ней из дому, быстро, ни на кого не глядя, дошёл до своей школы и сквозь лазейку рядом с умывальником проник во двор.

В прошедшем году у них был учитель, некто Хаим Азриэли. Человек пожилой, одинокий и мягкий, которому они житья не давали. Руководил этим Рои, а Асаф был как все. Никогда не делал ничего особо подлого, но участвовал в общем зубоскальстве. А ведь этот учитель ему как раз нравился, обнаружив, что Асаф интересуется греческой мифологией, он принёс ему книгу рассказов о богах, которую Асаф знал, и сказал, что это подарок.

В последний день занятий они сделали большую надпись на внешней стене школы, направленную против этого учителя. Они пришли накануне выпускного вечера, группа из десяти ребят; Асаф служил лестницей, а Рои влез на него и писал, стоя на нём, чёрной краской. С тех пор, всякий раз, когда Асаф проходил там на каникулах, он видел эту надпись, и каждый, кто проходил по улице, видел её, и, очевидно, видел её и Хаим Азриэли, живущий через две улицы оттуда.

Асаф размешал краску, слегка разбавил, влез на лестницу. Двор был пуст и освещался одним прожектором. Динка сидела на задних лапах, её голова поворачивалась вслед за кистью и за надписью, слово за словом скрывавшейся под блестящей белой полосой: "Хаим Азриэли, вычисти зубы".

На следующее утро, свежий и обновлённый после ночного сна, он с лёгким сердцем отправился в путь на велосипеде.

Среди ночи он вдруг ощутил в кровати рядом с собой большое, тёплое и не слишком чистое тело. Не открывая глаз, будто так было всегда, он прижал её к себе, и узнал, как она любит спать, согнув спину полумесяцем на его животе, мягко дыша носом ему в раскрытую ладонь и, то и дело, вздрагивая, словно видя во сне охоту. Утром они оба открыли глаза и улыбнулись друг другу.

- Вы так спите дома? – спросил он её, не ожидая ответа. Он встал с радостью, в ванной свистел, тщательно причесался и сделал то, чего не делал уже несколько месяцев (именно потому, что мама непрерывно его донимала) – смазал прыщи огромным количеством "Oxy".

Велосипед – старый "Ралли", полученный в наследство от Носорога – он ещё накануне вынул из кладовой. Уже несколько месяцев он на нём не ездил. Пришлось накачать колёса, смазать цепь и стереть толстый слой пыли с фонаря и отражателя. В это раннее, ещё свежее, утро, Асаф был счастлив, он ехал на велосипеде, свистел Динке и пел ей, про себя, во весь голос. Она скакала рядом, опережая его и возвращаясь, и посылала ему взгляды, полные любви. Длинную верёвку он отрезал ещё вчера, и теперь оба наслаждались новым движением: она удаляется, даже исчезает на мгновение за стоящей машиной, и возвращается к нему, добровольно.

Он, естественно, позволил ей вести, поняв уже, что так лучше всего. Жал на педали и свистел, видя, как привычно она бежит рядом с велосипедом, и мысленно уже видел её бегущей между двумя велосипедами по какой-нибудь отдалённой тропинке на широком зелёном лугу, смотрящей на двух велосипедистов одинаковым жаждущим взглядом.

И всё же ему казалось, что в это утро она бежит без цели. Пробует здесь, возвращается туда... Нет, он не возражал против того, чтобы блуждать за ней по зевающим, просыпающимся улицам, между ящиками с молоком и перевязанными пачками газет на тротуаре, между потоками воды, которой владельцы магазинов мыли тротуары; проехать мимо собачьей няни, которая вела пять собак на пяти поводках, и все они лаяли от зависти к Динке...

Постепенно она уводила его в сторону выезда из Иерусалима. Асаф думал, не поведёт ли она его в Тель-Авив или ещё куда. Она забавно бежала рядом с ним лёгким галопом, поочерёдно перескакивая то на две передние, то на две задние лапы, движением лошадки-качалки в Луна-парке, но, в отличие от тех лошадок, вдруг изменила направление. Асаф увидел, как это с ней происходит: её нос уловил одну информативную тычинку из тысяч запахов и воспоминаний, наполняющих воздушное пространство. Один из них передавал ей, очевидно, более сильный сигнал, чем остальные. Она остановилась, вернулась на место, где ощутила его, постояла, втягивая воздух и исследуя его внутри себя, в тёмной ячейке своего носа, и вдруг со всех ног бросилась бежать по новому пути.

Это место было ему незнакомо, и, как обычно, он совершенно не представлял, почему она привела его сюда. Иногда, проезжая здесь в автобусе по пути в Тель-Авив, он видел долину, тянущуюся вдоль дороги, и даже не думал, что там что-то есть. Или кто-то. Он спустился туда по крутой тропинке, держа велосипед рукой и пристроив маленький длинный рюкзак на плечо, потому что, кто знает, когда и где ему придётся поесть в следующий раз?

Динка была менее уверена в себе здесь. Она убегала и возвращалась, бегала большими кругами, которые казались ему случайными и сомнительными. Останавливалась на мгновение, растерянно обнюхивала все четыре стороны света и не могла решить, куда идти. Один раз радостно бросилась в сторону песчаного холма, покрытого кустами и всяким хламом, но, достигнув вершины холма, удивлённо остановилась, посмотрела направо, налево и медленно вернулась к Асафу, виляя опущенным хвостом.

В одном месте тропинку преграждала груда камней. Асаф спрятал велосипед за кустом, прикрыв его большим картонным ящиком, который нашёл тут же. Он взобрался на груду камней, пересёк лужок, густо заросший такими высокими кустами фенхеля, что Асаф и сам почти исчез в них, а Динка была только бегущей линией, разделяющей кусты. Потом лужок закончился, и он оказался перед развалинами домов.