Млечный Путь №1 (1) 2012 - Коллектив авторов

– Романтика – это отсутствие банальностей? – задумался я. – Или, наоборот, их наличие.

– Игорь, я только что говорил, что в каждой из женщин находится целый мир. Так вот романтика – это попытка доказать, что внутри кавалера заключено нечто, что больше этого мира. Как правило, с возрастом это заблуждение проходит.

Потом он поднялся – даже раньше, чем вчера, вежливо попрощался, и мы с Ириной вновь остались одни.

– Идем танцевать, кавалер? – спросила она меня с улыбкой. Начинал повторяться вчерашний сценарий.

Я нехотя поднялся, танцевать не хотелось.

Было ощущение, что я марионетка в чужом спектакле. Черт подери! Если я не хочу танцевать, то зачем себя заставлять? Я решительно сел обратно за столик, нервно закурил.

Ирина обернулась удивленно. Спросила:

– Ты не хочешь сегодня танцевать?

– Надоело плясать под твою дудку, – буркнул я в ответ.

Думал – обидится, но она звонко рассмеялась, подошла ко мне и вновь, как вчера, я почувствовал на своих губах поцелуй.

Несомненно, она обладала надо мной какой-то неведомой властью – немедленно закружилась голова, и захотелось наплевать на принципы, закружиться в вихре страсти. Неимоверным усилием воли стряхнув это наваждение, я оторвался от нее и сказал:

– Потанцуй без меня.

Казалось, мое поведение ее позабавило. Словно устанавливая правила игры, она спросила:

– С кем ты хочешь, чтобы я танцевала сегодня. С ним? – она указала на мужчину лет сорока за соседним столиком – тот как раз с интересом наблюдал за нами.

– Или, может, с ним? – она повернулась в другую сторону и указала на именинника с волчьими зубами.

Я невольно вздрогнул, но ответил решительно:

– Повторяю: не хочу больше плясать под твою дудку, будто дрессированный медведь. Не хочу, чтобы ты тайком изменяла со мной Аркадию Борисовичу. Не хочу наставлять рога прекрасному человеку, развлекаться с тобой на его же деньги. Я чувствую себя подонком…

– Вчера тебя это не остановило, – выражение ее лица стало странным – то ли разрыдается сейчас, то ли молча повернется и уйдет. Мне вдруг стало жаль ее. Подумал: она совсем не такая плохая, как я себе вообразил, просто я не знаю мотивов ее поступков.

И вдруг я понял, что люблю ее. Такой, какая есть – развратной, загадочной, закрытой на все замки и при этом свободно допускающей меня к своему телу. Не важно все это, ничто больше не важно…

Я начал вновь подниматься, чтобы сказать ей об этом, но она вдруг резко повернулась и пошла в сторону празднующих. Минуя удивленные взгляды, подошла прямо к имениннику и, взяв его за руку, повела к танцплощадке. Его мимолетный взгляд, брошенный в мою сторону, был торжествующим, а улыбка особенно мерзкой и страшной. Волк все-таки добрался своими клыками до моего горла. Я сел обратно за свой столик в полном отчаянии и заказал коньяк.

Я смешал кофе и коньяк в пропорции один к одному и сидел, поглощая эту смесь. Именинник танцевал с Ириной один танец за другим, а потом она села за его столик. Официант, судя по всему, внимательно следивший за развитием этой драмы, уже неприкрыто ухмылялся, шепча что-то на ухо своему коллеге. Я выпил еще, и мне вдруг захотелось швырнуть официанту тарелку прямо в лицо, затем подойти к имениннику и ударить прямо по зубам, чтобы с этой рожи сползла хамская уверенность. Вообще, хорошо было бы разнести нахрен это кафе так, чтобы все говорили потом: сюда зашел настоящий элефант, и ему не понравилось обслуживание. Моя фантазия разыгралась не на шутку.

Я действительно поднялся, но на деле все произошло совсем иначе, чем в воображении: официанта я не тронул, а на волкозубого даже не взглянул – снова страшно стало. Единственное, на что достало сил, – подойти к Ирине и шепнуть ей на ухо:

– Вернись, пожалуйста, за мой столик.

В общем, я показал себя вшивым интеллигентом. Впрочем, этого оказалось достаточно: Ирина поднялась, чтобы идти со мной.

Однако волкозубого я недооценил. Скалясь своей фирменной улыбкой, он усадил Ирину обратно, а мне сказал:

– Девушка пришла сюда сама, братан.

– Да пошел ты! – моя интеллигентность тут же испарилась.

И эти мои слова были ошибкой: как-то очень ловко он оказался рядом со мной и, продолжая улыбаться, поволок к выходу, обхватив одной рукой за плечи. Со стороны, наверное, могло показаться, что давние приятели решили подышать свежим воздухом. Но вот стоило нам оказаться за дверями кафе, как «приятель» ударил меня локтем в грудь – так, что ребра хрустнули. Я лишь только охнуть успел, как следующий удар – на этот раз в лицо – опрокинул меня на землю, которая оказалась очень твердой. По-моему, он хотел ударить еще ногой (инстинктивно я свернулся, прикрывая живот), когда раздался женский визг. С удивлением я узнал голос Ирины.

– Оставь его в покое, козел! – кажется, она рыдала при этом.

Она помогла мне подняться. Из кафе выскочил официант. Подал намоченную холодной водой салфетку. Может быть, мне почудилось, но в его глазах было сочувствие. Потом Ирина проводила меня до дому. Я шел медленно, морщась от боли. Разговаривать не хотелось.

Секса на этот раз между нами не было, но заснул я в ее объятиях. А когда проснулся – стояло уже утро, и в постели я был один.

Чувствовал я себя отвратительно – стоило пошевелиться, как грудь отзывалась болью. Но это, конечно, еще не было поводом к отмене нашей очередной утренней встречи с Куцего: слишком уж она была важна для меня. А еще волновало: как Ирина добралась домой?

Аркадий Борисович выглядел сегодня неважно. Неужели не спал всю ночь, дожидаясь Ирину?

Синяка он у меня будто бы и не заметил, сразу начал обсуждать мой рассказ.

– Насколько я понял, идея текста – показать бесхребетность героя, типичного нашего современника, стоппера. Возможно даже, вы задавались целью поднять тему «потерянного поколения», с позиции автора-демиурга загнать свой персонаж в моральный тупик, чтобы потом выставить его в отрицательном свете. Стоит отметить, у вас ничего не получилось. Вы, наверное, считаете, что, отказавшись от оценки конкретных действий героя, вы открыли что-то новое в литературе? Еще Солженицын использовал эту методику, и надо сказать грамотно использовал. В его текстах есть один отрицательный герой – Система, и принципиальное «неоценивание людей» дает ему возможность вынести приговор Системе. На Солженицына, в отличие от вас, работает сама ситуация. Ваш герой катится по наклонной плоскости – это да. Вот только вы не зафиксировали точку, где началось его падение, эта точка вынесена за рамки рассказа. Этот стоппер, по сути, не совершил ни одного поступка – ни хорошего, ни плохого, поэтому читатель даже в самом конце рассказа не знает, как к нему относиться. Помните Наутилус: «…ведь все, что нес, ты не донес, значит, ты ничего не принес»? Не только ваш герой ничего не принес в рассказ, но и вы сами ничего не донесли до читателя. И потом эта девушка, которая спасла герою жизнь. Вот она дает свою оценку – жесткую и не совсем понятную. Задайте себе один вопрос: как должен был поступить герой, чтобы избежать сложившейся ситуации, а потом постарайтесь дать на него четкий и единственный ответ. В тексте этого ответа нет, читатель его не видит. Композиция нарушена, открытый финал работает против вас, автору текста остается только посочувствовать. Знаете, еще в вашем рассказе прослеживается некоторое сходство с «Героем нашего времени» Лермонтова. Вас определенно вдохновил характер Печорина, с той лишь разницей, что тот-то находится в обществе, он всего лишь рама, в которой читатель видит нравы своего века. А у вас общества нет даже за кадром, все действие происходит на большой дороге, в вакууме. Что вы хотите сказать читателю этим рассказом? Кого показать?