Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

Поколесив безрезультатно по степи и балкам, мы заметили возле одинокой, наполовину разбитой снарядами хаты узкий зигзагообразный окоп, вырытый у самого начала склона. Из окопа выглядывали в разных местах четыре головы в зеленых касках, напряженно всматриваясь в противоположный склон балки. Вася лихо подрулил поближе к окопу и остановил машину, но мотора не выключил. Майор вылез, приветливо поздоровался с бойцами и, стоя над окопом, по-хозяйски осмотрелся. Мне захотелось размяться, и я начал прохаживаться между машиной и окопом, не подходя слишком близко к армейскому начальству.

Над полем и балкой застыла какая-то дремотная тишина, которая казалась осязаемо тягучей из-за бесконечно-протяжного стрекота кузнечиков, блаженствующих на пригретом [177] склоне среди увядающей травы. Вопрос майора о самоходках прозвучал неожиданно громко и отчетливо. Солдаты в окопе удивленно оглянулись и тотчас снова устремили взгляды в прежнем направлении, а один из пехотинцев, пожилой, с пышными, припудренными пылью усами, сердито сказал, коротко ткнув рукой перед собой:

— Вы что же, товарищ начальник? Мину или пулю схлопотать хотите? Тут до его окопов всего метров двести!

Подтверждая слова бойца, противно затявкали за оврагом немецкие минометы. Огорошенные таким оборотом дела, мы опрометью бросились к автомобилю. Едва мы плюхнулись на свои сиденья, шофер рванул эмку с места в карьер, круто развернул ее и дал полный газ. А позади и по сторонам с грохотом вздыбились черные разрывы, по кузову застучали осколки и комья земли. Машина продолжала мчаться, следуя извилинам шляха, а взрывы преследовали ее по пятам. Последняя мина, должно быть тяжелая, крякнула особенно близко и громко. Зад автомашины так подбросило, что я взлетел над сиденьем и врезался головой в крышу кузова, давным-давно лишенную обивки.

Оглушенный ударом, ворочаюсь на днище в тесном пространстве между передним и задним сиденьями, пытаясь принять нормальное положение.

Мины больше не рвались, и водитель сбавил скорость. Майор повернулся ко мне, заглянул через спинку и спросил с улыбкой:

— Жив, лейтенант?

Осторожно ощупывая на гудящей голове здоровенную, продолжающую быстро расти шишку, не совсем уверенно бормочу себе под нос:

— Как будто.

А майор, вдруг погасив улыбку, строго обратился к своему лихому шоферу:

— А на тебя, Василий, так и знай, как только вернемся в штаб, я передам материал в Особый отдел.

— Какой материал? — недоумевает, слегка испугавшись, водитель.

— За что, товарищ майор?

— А кто уже в третий раз пытается отвезти к немцам самого начальника штаба отдела АБТВ армии?

Вася сник, а начштаба, откинувшись на спинку, весело расхохотался, довольный розыгрышем. [178]

Как-то Вовк-Курилех, забрав меня с собой, отправился на рекогносцировку к селу Ковьяги. Выехали на «Виллисе». Машинка открытая, и наблюдать из нее очень удобно.

Не задерживаясь, миновали широкую полосу сожженного ковыля в лощине, из которой выкуривали фашистов наши огнеметчики. Там и здесь валялись обугленные трупы врагов (не все же нашему брату гореть!). Атака огнеметчиков была, разумеется, ночной, так как я заметил только двух убитых бойцов. Они лежали в траве, зажав в руках наконечники шлангов, присоединенных к зеленым баллонам-ранцам за спиной. Если такую посудину продырявит пуля или осколок, то сгорит сам огнеметчик: жидкость эта мгновенно воспламеняется при соприкосновении с воздухом.

Несколько правее этого жуткого места лощина постепенно превращалась в балку, проезжая вдоль которой мы увидели то, что осталось от тридцатьчетверки: кормовая броня ее врезалась торчком в черную землю на самом краю огромной свежей ямы. Тут сработал фугас. Дошлые немецкие саперы предусмотрели, что по дну этого оврага могут скрытно выйти к железной дороге наши танки. А однопутная ветка проложена рядом с Ковьягами. Фашистский «гостинец» буквально разметал танк, некоторые части которого встретились нам в самых неожиданных местах: опорный каток почему-то не лежал, а стоял на левом берегу оврага; орудие вместе с маской отлетело далеко вправо и вонзилось в откос. «Да-а», — поежился шофер, вертя баранку.

«Виллис» покатил через поле. Слева показалась железнодорожная насыпь. По обе стороны ее время от времени рвутся немецкие снаряды. Очень неуютно чувствуешь себя при этом в открытой машине, но капитан оставался невозмутим и внимательно изучал местность: полку предстоит сегодня развивать наступление на совхоз «Коминтерн».

Наконец закраснели кирпичные станционные постройки. Не доезжая до них метров трехсот, мы увидели по эту сторону железнодорожного полотна, среди пожухлых от огня кустов снегозащитной посадки, три разбитых СУ-152. У одного из них даже оторвало половину орудийного ствола. Номера на башнях машин не нашего полка.

С переезда открылось по ту сторону насыпи большое гладкое поле, с сильным уклоном к Ковьягам, все почерневшее и уставленное в шахматном порядке тридцатьчетверками, застывшими [179] на берегу. Как-то странно выглядел среди гусеничных машин сожженный тяжелый бронеавтомобиль, вооруженный небольшой пушкой. Вчера танкисты, лишенные возможности обходного маневра, выбили фашистов из села лобовой атакой. Видимо, в атаку брошено было все, что только имелось в распоряжении командования, и дорогой ценой достались нам Ковьяги... Говорят, здесь сражались катуковцы.

Поле просматривалось далеко, но все мертвые машины сосчитать на ходу я не успел. Сердце больно сжалось при виде этой наводящей тоску картины...

О славное поле боя! И несгоревшие танки высятся там и здесь на нем — памятники. Памятники тем, кто шел вперед, наперекор тысячам летящих навстречу смертей, пробивая дорогу к желанной победе, и умирал гордо, обратясь лицом к ненавистному врагу... Вечная слава вам, товарищи мои по оружию! Вечная слава вам, безвестные герои!

* * *

В освобожденном с боем совхозе «Коминтерн» встречаю Стельмаха. Еще плавает на улицах дым, обдает жаром от догорающих хат, бродят около своих пепелищ растерянные женщины, испуганно жмутся к матерям ребятишки. Сигналя, проносятся через село автомашины, лязгают гусеницами отставшие танки и самоходки, и беглым шагом проходят солдаты — все торопится в ту сторону, откуда долетает гул откатывающегося на запад сражения.

Костя, угрюмо нахохлившись, сидит на низеньком приступке перед порогом штабной хаты. Лицо водителя грустно: вчера сожгли его машину, кто-то из экипажа в бою погиб, двое ранены. Мой товарищ по училищу — один из первых награжденных в нашем полку. Случившемуся возле штаба Клепинину (тоже, наверное, ждет не дождется назначения на машину) не терпится взглянуть на новый, недавно учрежденный орден, и Дмитрий просит: «Костя, покажи!» Стельмах недоумевающе поднимает на него глаза, и тот пальцем тычет себя в грудь. Костя неохотно расстегивает верхние пуговицы комбинезона и на минуту оттягивает в сторону правый борт. Над карманом гимнастерки блеснул орден: алая звезда на серебряном фоне, украшенном скрещенными винтовкой и саблей; в центре круглое белое поле с золотыми серпом и молотом, а по окружности надпись: «Отечественная война». Орден подвешен [180] на темно-красной прямоугольной колодке. Дружно поздравляем товарища, но он от этого не делается веселее и только делает рукою жест, обозначающий: бросьте, мол, ребята, не до восторгов сейчас.

Отсюда, из совхоза, ходили мы с Богдановым искать наши самоходки в Ковьягах и Перекопе. Никогда бы не подумал, что села могут быть такими большими. Заблудиться можно. Оба населенных пункта так забиты войсками разных родов, что мы не только не нашли наших машин, но даже и узнать о них ничего не смогли.

На следующий день освободили село Высокополье, а вслед за ним, после тяжелого для нас боя, — Николаевку, на подступах к которой нам преградила путь роща. В ней, вдоль всей опушки, прятались в капонирах «Тигры». Теперь перед поредевшей рощей, на изуродованном воронками поле, стоят несколько наших сожженных и подбитых танков, большей частью средних. Машины замерли в самых различных положениях: одни развернулись вправо, другие — влево, орудия их смотрят в разные стороны. Огонь «Тигры» открыли внезапно и били в упор, на выбор. Дохлое дело — наугад бросаться на этакую опушку, но другого выхода не было — и лезли, дрались по известному принципу: морда в крови, но наша берет.

В конце того дня, после боя, в районе сбора выяснилось, что опять три наши тяжелые машины неизвестно где, и снова послали меня на поиски на этот раз с каким-то новым в полку лейтенантом. Идти пришлось около той грустной опушки, то и дело перепрыгивая через окопы. И там нас захватил минометный обстрел. Слышим позади: «Эй, лейтенанты! Давайте к нам! Веселей будет». Оглядываемся: два офицера в фуражках стоят по грудь в окопах, на плечах полевые погоны с двумя просветами. Мы, не останавливаясь (в обществе старших чувствуешь себя как-то стеснительно), в три прыжка очутились в соседнем окопчике, метрах в десяти. И вовремя. Мины рвались уже по краю опушки, ложась все ближе и гуще. Пригнувшись пониже, пережидаем. Стихло сразу, словно отрезало. Стряхнули с себя песок, перевели дух, закурили и вылезли. Смотрим на окоп, из которого нас окликнули, — он весь разворочен. Подходим к нему вплотную, переглядываемся и — молча снимаем пилотки. Прямое попадание в такую щель... Дикое невезение!