Блудное художество - Далия Трускиновская

– Вот тут встанем, - сказала Марфа. - И удобно добежишь.

Девка постучала в переднее окошечко. Кучер удержал лошадей.

– Я уж сюда не вернусь. Мало ли что. А побегу прямиком в Зарядье, - с этими словами девка, прихватив лежавший на переднем сидении холстинный узелок, соскочила с подножки и поспешила по Мясницкой, да не просто так - а играя бедрышками, привлекая взгляды вертопрахов любого звания, и дворянского, и купеческого, и лакейского, и обывательского. Марфа потеряла ее из виду.

Смотреть, собственно, было незачем - Марфа знала, что девка направляется к палатам Рязанского подворья. Там она, бойко разговаривая с полицейскими, должна была добиться, чтобы отвели прямиком к господину обер-полицмейстеру. А уж в кабинете - выложить на стол узелок и предъявить записочку, в которой Архаров сразу бы опознал довольно разборчивый, хотя и корявый Марфин почерк.

– «Сударь мой, вот что за диковину принесли мне в заклад. Я приняла и пятьдесят рублев дала, - гласила записочка. - Не о такой ли мне твои молодцы толковали?»

Теперь следовало возвращаться домой, но сперва заехать к Дуньке и переодеться. Марфа, еще садясь в карету, приказала везти себя на Ильинку, и кучер, не в первый раз ее катавший, без напоминаний доставил к Ильинским воротам, к дому, который отставной сенатор Захаров снимал для своей мартоны. Лакей помог Марфе выбраться из экипажа и даже взвел на крыльцо. Карета укатила, а горничная Агашка, очень довольная, повела гостью наверх. Ей от Марфы всегда чего-либо перепадало - или конфект в цветной бумажке, или лента нарядная, или моточек тесьмы. На сей раз было угощение - кусочки груши из киевского сухого варенья.

Дунька меж тем была занята важным делом - под ее присмотром в спальне устанавливали ванну.

Коли уж говорить честно, то ванна была довольно большой деревянной лоханью, в которой можно сидеть, вытянув ноги. Высота бортов, к некоторому Дунькиному удивлению, оказалась такова, что залезть в эту модную принадлежность дамской спальни без скамеечки никак не получалось.

Марфа в богатом платье и с высоко взбитыми волосами (она полагала тем увеличить свой рост, но результат был скорее комичным) вошла как раз, когда Дунька, прямо в юбках забравшись в пустую ванну, пыталась там усесться. У дверей стояли два мужика, доставившие сию лохань и уже час как возившие ее по всей комнате.

– Ты, матушка, с ума, что ли, сбрела? - озадаченно спросила Марфа.

– Все щеголихи такое имеют, - отвечала Дунька. - И по утрам приемы делают. Мне сказывали - сидят себе в новеньких чепчиках, в теплой воде, а на ванну простыня накинута. А визитеры тут же, на стульях.

– И долго сидят? - осведомилась Марфа.

– Не знаю… Пока вода не остынет, поди…

Дунька стала неловко выкарабкиваться из новомодной лохани. Марфа из жалости протянула к ней руки и помогла ступить так, чтобы не мимо скамеечки.

– Ничего, наловчишься, - сказала она. - А простыня докуда?

– По сих пор, - Дунька показала на свою низко открытую крудь. - А еще сказывали - коли соберутся все свои, то и простыня не нужна, ее девка убирает…

– Вон оно как! - Марфа сперва удивилась, потом явно затосковала. - Да, мне теперь такое не с руки… и ванны такой, поди, не раздобыть, чтобы меня вместила… а жаль…

– Я вот думаю - не поставить ли ее за ширмы, - сказала Дунька. - Не каждый же день в ней мокнуть. А таскать из комнаты в комнату - морока, она ж тяжеленная.

– А где ты ее взяла?

– А по картинке бондари сколотили.

Дунька подошла к своему туалетному столику и достала из ящичка стопку галантных парижских гравюр, где, кроме образца ванны, было много всяких соблазнительных сюжетов - то голая грудь, то открытая выше подвязки нога, а то и вовсе голый зад - при том, что дама, им блистающая, была и в модном платье, туго зашнурованном, и даже в шляпе.

– На что тебе? - удивилась Марфа. - Своего добра, что ли, мало?

– Да мне-то что, это все мой, ему подавай…

– А-а… Ну, года у него изрядные… пусть балуется.

– Вон, глянь, что еще выдумал!

Дунька повела Марфу к алькову. Там изнутри была подвешена целая грамота, разрисованная розочками и амурчиками. Грамота содержала в себе три золотых слова: «Fais le bien».

– Молитва, что ли? - удивилась Марфа.

– Дождешься от него молитвы! Он, я чай, и у исповеди-то двадцать лет не был, - сообщила Дунька. - Это по-французски, а означает: «Делай сие хорошо»! Повесил для моего вразумления. Ну и я ему тоже порой в эту грамоту пальцем тычу - сам-де сие делай хорошо! Теперь в Париже такая мода.

– Надо бы и мне такое дома завести, - деловито сказала Марфа. - Вели своему, чтобы списал на бумажку, а я уж найду, кто мне шелком по хорошему полотну вышьет.

Она полагала таким способом побудить к амурным подвигам Клавароша, отношения с которым что-то стали потихоньку угасать. И вроде было время, когда нежная дружба с французом ей самой несколько наскучила, а вот стоило ему показать охлаждение - тут же Марфа взбунтовалась и решила удерживать Клавароша всеми силами, сколько их за сорок пять лет жизни накопилось.

– Как явится, так и скажу, - обещала Дунька. - Да только он прихварывать начал. По три, по четыре дня носу не кажет.

– А хочешь, погадаю? - предложила Марфа. - Я теперь сделалась знатная кофейница. Надо же, сколько той кофейной гущи зря в помойное ведро вылила! А ведь каждая крупиночка - к делу.

– Погоди, Марфа Ивановна, пусть мне ванну вон туда перетащат, тогда и погадаешь.

– Там она еще не стояла, - буркнул один из мужиков, и они еще дважды меняли местоположение модной новинки, пока Марфа не прикрикнула на былую воспитанницу и не погнала мужиков прочь.

– Теперь же вели принести горячий кофей, да чтобы покрепче. Конечно, для точности гадания мне бы лучше самой кофей заварить, ну да ладно.

Дунька, как всякая московская жительница, была жадна до подобных новостей светской жизни: знатные дамы коли не в карты играют, так с кофейницами сидят и будущее свое исследуют, и таз пошла такая мода, то и Дуньке следует ее всецело поддержать. Она приказала - и вскоре с кухни принесли горячий кофейник, две чашки и еще всяких заедок - крендельков, пряников, сухого киевского варенья.

– Пей! - велела Марфа, и Дунька покорно выпила целую чашечку. Тогда Марфа, убедившись, что в чашке осталось довольно гущи, велела взять ее в ладони, крепко охватить и задуматься о том, что душу беспокоит. Потом она забрала чашку, непременно левой рукой, и взболтнула ее так, чтобы гуща раскрутилась по часовой стрелке. При этом Марфа молчала, насупившись, сдвинув брови и словно бы прожигая немецкий фарфор взглядом. Дунька следила за этими маневрами, приоткрыв рот.

Наконец чашка была установлена на блюдце вверх дном и идеальным манером - чтобы один ее край упирался в край блюдца, а другой - в донышко. Теперь следовало ждать, чтобы гуща стекла несколько наискосок, образовав вытянутые силуэты. Ждали столько, что дважды «Отче наш» впору прочитать.

Наконец Марфа взяла чашку, заглянула в нее и ахнула:

– Дунька, гляди, кавалер!

И верно - продолговатые разводы сложились в очертания человеческой фигуры, долговязой и плечистой.

– Ишь ты… - прошептала Дунька. Сей кавалер ничуть не был похож ни на ее покровителя, ни на московского обер-полицмейстера.

– Ты, матушка, ничего не теряла? - деловито спросила Марфа. - Коли теряла - так кавалер к тому, что пропажа твоя вовеки не сыщется. А коли нет - будет тебе некое свидание.

Дунька промолчала.

Уверенная в том, что господин Захаров этим вечером будет врачевать свои хворобы, а к мартоне не поедет, она затеяла тайно навестить Архарова. Уже все необходимое приготовила - и кафтанчик голубенький, и белье.

Дунька очень живо разобралась в преимуществах мужского костюма перед платьем для такого рода вылазок. Платье - оно со шнурованьем, горничную с собой на Пречистенку не поведешь. Амуриться, не снимая пышных юбок, конечно, забавно, да только от шнурования треклятого ни охнуть, ни вздохнуть, и хочется иного… А мужской костюм легок в обращении - скидываешь его быстро, надеваешь тоже быстро. Коли что - так в нем и бегать сподручно, и в окно можно залезть.

– Глядит кавалер вверх, - продолжала меж тем Марфа. - Стало быть, жди от него помощи. Кавалер из сильненьких, защитником твоим станет. Глянь-ка - око! Око - оно к переменам. Уж не замуж ли ты соберешься? Умно было бы, кабы твой Гаврила Павлович тебя замуж отдал.

– А к замужеству что? - спросила Дунька.

– Коли круг, а в нем два лица. Говорят, случается, а я так ни разу не видала…

Они изучили все кофейные разводы на чашке и не нашли там хоть плохонького круга. Зато явилось им ветвистое дерево, основательно смутившее Марфу: знак был прескверный, означал почему-то разрыв амурных связей, тоску и печаль, но мог сулить и дальнее путешествие.

Марфа, конечно же, принялась врать про путешествие, увязывая его с предыдущим кавалером-покровителем, но Дуньке уже сделалось скучно. К счастью, пробили стоячие часы. Марфа ахнула - ей давно уж следовало быть дома. Она крикнула Агашку, чтобы распустить свое шнурование и переодеться в обычное платье.