Дневник гауптмана люфтваффе. 52-я истребительная эскадра на Восточном фронте. 1942—1945 - Гельмут Липферт

Затем был роковой бой: последний вылет моего преданного и храброго Прокопа!

19 марта 1945 г. мы взлетели в 8.58 и едва оказались над линией фронта, как немедленно вступили в контакт приблизительно с 10 Ил-2 и несколькими Яками. Когда мы начали пикировать на Ил-2, Прокоп сообщил о двух русских сзади и выше нас. Я прервал свою атаку на штурмовики и развернулся к нападавшим. Имея достаточную скорость, мы смогли подняться выше их. Началась «собачья схватка», но нам не удавалось выйти в позицию для открытия огня. После нескольких кругов я заметил большое число Яков, приближавшихся под нижней кромкой облаков. Два из них отделились от остальных и спикировали к нам. Они еще были слишком далеко, чтобы стрелять. Даже оказавшись позади нас, они не могли причинить нам никакого вреда, поскольку мы очень энергично маневрировали. В 200 метрах передо мной были два Яка, позади меня — Прокоп, а в 200 метрах позади него — два других Яка, которые медленно приближались на крутом левом вираже. Тем не менее пока никто не мог ничего сделать. «Прокоп, держитесь ближе, ситуация становится опасной!» В тот же самый момент случилось то, чего я боялся. Остальные Яки пошли вниз на помощь своим товарищам. «Прокоп, уходим вверх!» — прокричал я, поскольку это казалось единственно верным решением. Я круто пошел вверх, пока мой самолет почти что не остановился, затем вдавил левую педаль руля направления и резко двинул ручку управления влево. Машина перевернулась, и я перешел в вертикальное пикирование, выполнив замедленную бочку, когда пролетал прямо через середину Яков. Во время этого маневра я заметил, что Прокопа больше не было сзади меня. Я увидел его на вираже с четырьмя Яками. Я снова закричал: «Уходи вверх, уходи вверх!» Но Прокоп продолжал вираж. Трое из Яков, казалось, думали, что я получил попадания и был подбит. В то время как другие отвернули, эти трое последовали за мной и попытались причинить мне еще большие повреждения. Бой проходил, вероятно, на высоте 2500 метров. На 1000 метрах я летел настолько быстро, что русские не рискнули оставаться дальше со мной. Я осторожно вышел из пикирования — моя скорость была более 700 км/ч — и оказался над самой землей. Когда я выровнялся, то понял, что направляюсь на восток и углубляюсь во вражескую территорию. Пока множество русских продолжали кружиться выше меня, я на максимальной скорости развернулся на запад, продолжая держаться ближе к земле. Я сделал это, с одной стороны, для того, чтобы не дать русским зениткам времени хорошо прицелиться, а с другой, для того, чтобы быть настолько невидимым для вражеских истребителей, насколько это было возможно, оставаясь в плотном тумане у земли. Я имел все основания поступать так, потому что, спасаясь бегством на восток, натолкнулся на вражескую противотанковую пушку, чей расчет, должно быть, видел мой бой с русскими истребителями. Я заметил вспышку, почувствовал сильный удар и увидел в своем левом крыле дыру размером приблизительно 30 на 30 сантиметров. С таким увечьем я совсем не хотел подниматься туда, где были русские истребители. Недалеко от немецких позиций я увидел самолет, снижавшийся по моему правому борту. Он разбился всего в 300 метрах от меня. Это был «сто девятый». В тот же самый момент я увидел парашют. Прокоп! Выше меня все еще было несколько русских. Я должен был исчезнуть, тихо и крадучись, если не хотел сам быть сбитым. Я был вынужден оставить своего верного товарища русским. Я ругал сам себя за то, что не вышел из боя раньше, но какой от этого теперь был толк? Прокоп прошел тяжелой дорогой плена и вернулся в Мюнхен лишь в 1949 г.

Иногда кажется, что одно событие проистекает из другого. Едва ты получаешь один удар, как можно вынести другой? Эвальд был первым, кто попал в тиски «Мустангов» в ходе вылетов из Веспрема. Теперь снова была моя очередь. Я только что взлетел со звеном, когда с наземного пункта управления сообщили о большом количестве «Мустангов». Естественно, я был начеку. Скоро прямо над собой я увидел одиночный самолет, летевший под облаками, в котором сразу же признал «Мустанг». Поскольку у меня был большой запас скорости, я попробовал подняться вслед за ним, но, к сожалению, смог обстрелять его лишь с большой дистанции, потому что он ускользнул в облака. Собрав свое звено, я остался над Веспремом на высоте 2000 метров. Затем наземный пункт управления снова вызвал меня. «Мустанги» поблизости от аэродрома. Шесть-один — назад к «садовому забору»!» Еще до того, как мой четвертый номер[143] занял свою позицию, на его хвосте внезапно возник «Мустанг». Я закричал ему, но было уже поздно. Обер-фенрих Элле, имевший позывной шесть-четыре, не пытался отвернуть, а вместо этого попробовал, пикируя, достичь аэродрома и пролетел над другими двумя самолетами, преследуемый «Мустангом». Американский истребитель хладнокровно сидел на хвосте у четвертого члена моего звена. Сначала вражеский пилот лишь распылял свои пули, но он приближался и к тому моменту, когда они достигли периметра аэродрома, был уже в хорошей позиции, чтобы попасть в Элле. Однако к этому времени я был прямо позади «Мустанга». Но едва я собрался открыть огонь, как зенитная артиллерия воздвигла стену огня между мной и вражеским самолетом. Поскольку я предположил, что стреляли именно в меня, то на высоте 300 метров перевернул свой самолет на спину и слегка набрал высоту. Такое положение позволило зенитчикам опознать во мне свой самолет, — вероятно, брюхо машины было покрыто грязью, — и в то же самое время позволило мне продолжать следить за «Мустангом». Зенитная артиллерия немедленно прекратила огонь. Но прежде, чем я успел вмешаться, «Мустанг» сбил мой четвертый номер и горящий «сто девятый» упал. Затем вражеский пилот выполнил крутой правый разворот, что дало мне шанс достать его. Я немедленно сел ему на хвост. Я нажал на обе спусковые кнопки, но начал стрелять лишь один пулемет. Американец попытался уйти от огня, но его попытки были настолько неубедительными, что я не мог промахнуться. «Мустанг» уже дымился, когда замолк и этот единственный пулемет. Заклинило! Я услышал по радио голос обер-фенриха Эссера: «Герр гауптман, разрешите мне попытаться, я позади вас!» Я ушел вверх, а Эссер приблизился и открыл огонь. Мгновение спустя я услышал возглас «Abschuss!» и увидел, как горящий «Мустанг», падая с высоты 600 метров, врезался в лес[144]. Его пилот успел выпрыгнуть с парашютом незадолго до того, как самолет упал на землю.

Меня продолжали мучить проблемы с вооружением. Моя летная книжка содержит многочисленные записи типа «воздушный бой с Ил-2 и ЛаГГ-5, один ЛаГГ поврежден». То же самое произошло и 17 марта, когда первоначально у меня заработал лишь один пулемет. Мое звено столкнулось над северной оконечностью озера Балатон с большим количеством не имевших прикрытия Ил-2. Я стрелял в один бомбардировщик за другим, но ни одного из них не сбил. Когда мое единственное оружие израсходовало все боеприпасы, я набрал высоту, чтобы руководить атаками других пилотов. Одновременно я следил, чтобы никто не приблизился к моему «выводку». Однако мои парни стреляли ужасно. Я видел много Ил-2, которые рыскали из стороны в сторону, оставляя дымный шлейф, или летели с висящей вниз одной стойкой шасси, но ни один из них не делал нам одолжения и не падал. Мои три компаньона, конечно, считали, что их надули. Я был разъярен, но больше всего своей неудачей. «Я к западу от вас, Hanni 1500, подходите!» Ил-2 улетели, и мои товарищи медленно поднимались ко мне. Во главе был мой ведомый, лейтенант Мюллер. Он почти достиг меня, когда непосредственно над собой я внезапно увидел самолет. Он развернулся впереди меня и медленно пошел вверх. ЛаГГ-5, вероятно, был в 500 метрах выше меня. Убедившись в том, что русский был один, я начал осторожно подниматься к нему. Русский, казалось, что-то искал, поскольку он скоро начал крениться то влево, то вправо. Я был уже приблизительно в 10 метрах позади и в одном метре ниже его, но он не видел меня. Я решил подойти вплотную и срезать его хвост, но меня начало болтать, когда я попал в его воздушный поток. Наверняка он бы рухнул в Балатон, но было весьма вероятно, что и я последовал бы за ним, а в этом никакой надобности не было. Я еще раз перезарядил свое оружие и встряхнул Me, моля, чтобы моя пушка, по крайней мере, смогла сделать единственный выстрел. Тем временем русский продолжал лететь в нескольких метрах выше меня, плавно скользя из стороны в сторону. Возможно, он был не в своем уме! Он был уже почти над северной оконечностью Балатона, так что я рискнул предпринять последнюю попытку. Пушка сделала два выстрела, и это было все, что требовалось. ЛаГГ-5 взорвался, и его фюзеляж разлетелся на части. Тем не менее вражеский пилот смог выпрыгнуть с парашютом. Я кружился вокруг него на расстоянии, пока он не опустился на воду. Очевидно, неудача настолько вывела его из себя, что он выбрал неправильное направление и поплыл к немецкому берегу, где его уже поджидали. Какую пользу я принес бы своим русским противникам, если бы 20 марта разбился во время бреющего полета над аэродромом! Естественно, в этом был виноват алкоголь. В тот день я принимал военного корреспондента. К этому времени я имел 189 побед и дубовые листья, но никто никогда еще не написал обо мне ни строчки и не сказал ни слова. Я никогда не был оратором, но этот человек из службы пропаганды так долго умолял и давил на меня, что после двух бутылок вина я, наконец, согласился. Как только оно начало действовать, я смог говорить в течение более десяти минут. В заключение предполагалось, что я сяду в свой самолет, хотя был уже под хмельком, и отправлюсь за своей 190-й победой. Ну что ж, прекрасно! Я взлетел со звеном. Поскольку туман сокращал видимость сверху, я остался на малой высоте и полетел к линии фронта около Варпалоты, где, по сообщениям наземного пункта управления, наблюдалась вражеская активность. Недалеко от Варпалоты я увидел мощный зенитный огонь. Игнорируя свою позицию и истребители сопровождения, я пролетел прямо под группой Ил-2 и, поднявшись, сел на хвост последней машине. После моих попаданий он вышел из боевого порядка своей группы, не сделав ни одного ответного выстрела, перешел в пологое пикирование и врезался в землю. Тем временем другой Ил-2 повернул влево и теперь пытался спастись бегством, поскольку истребители эскорта все еще мирно грелись на солнце на высоте 3000 метров. Обойдя их, я снова приблизился к штурмовикам. Когда я это делал, одиночный самолет появился справа и прошел прямо передо мной. Я незначительно скорректировал курс, сделал небольшое упреждение и открыл огонь из всего оружия. Ил-2 влетел точно в мои очереди и взорвался. К этому моменту я привлек внимание эскорта. Оглянувшись назад, я увидел, что несколько истребителей снижаются в моем направлении. Я развернулся к ним и по спирали пошел вверх, попав в ходе этого под огонь нескольких русских истребителей. Однако все они промахнулись, поскольку я постоянно маневрировал. Я осмотрелся вокруг, ища свое звено, и понял, что ни одного из моих пилотов поблизости не было. Вместо них я увидел новую приближавшуюся волну Ил-2. Не находись я под влиянием алкоголя, никогда не рискнул бы начать в такой ситуации новую атаку. Но в тогдашнем своем состоянии я не испытывал никаких опасений, так что снова спикировал сквозь вражеские истребители. На этом заходе я обстрелял один Ил-2 из лидировавшей тройки. Несмотря на то что позади меня все время были истребители противника и трассеры их очередей мелькали мимо моей кабины, я тем не менее открыл створки радиатора и уменьшил скорость. Нажимая то на левую, то на правую педаль руля направления, я затруднял своим преследователям прицеливание, в то время как сам не мог промахнуться в Ил-2 передо мной. К тому моменту, когда я приблизился к нему на несколько метров, его крылья и фюзеляж уже горели. Поэтому я бросил Ил-2 и начал спасать свою шкуру от преследовавших истребителей. Я преднамеренно снизился до уровня земли, поскольку выше у меня не было шансов. Там находилась целая вражеская армада. Тем или иным образом, но я смог оторваться от русских истребителей, пролетев через огонь немецкой зенитной артиллерии и падающие с Ил-2 бомбы, но еще находился в опасности. Во время возвращения на аэродром я получил новый знак судьбы. С высоты 500 метров я начал снижаться к командному пункту, обозначая три своих победы покачиваниями крыльев. Затем по какой-то необъяснимой причине я сначала пошел вверх, затем убрал газ, сделал пологий разворот и спикировал в обратную сторону от командного пункта. В ходе этого самолет набрал очень немного скорости. На высоте приблизительно 100 метров я взял ручку управления на себя, чтобы выровнять самолет. «Мессершмит» отреагировал, но настолько вяло, что было заметно, как он проседает. К счастью, на высоте верхушек деревьев он выровнялся. Никогда прежде я не рисковал своей жизнью так безрассудно. Затем у меня тряслись колени и во рту был странный вкус. Приземление прошло относительно нормально, но я весь день приходил в себя. Я одержал еще одну победу в ходе вылетов из Веспрема. Затем настало время снова перебазироваться. На сей раз мы на несколько дней разместились в Папе. В течение нашего пребывания там не произошло ничего необычного. Однажды наше расположение посетил генерал Дейхман, как раз в тот момент, когда русские начали очередную штурмовку. Генерал едва пережил этот налет. Он упал в заполненную водой траншею и, вероятно, не смог бы выбраться назад на сухую землю, не приди я к нему на помощь. Русские не давали нам отдыха даже ночью, хотя мы размещались в нескольких километрах от аэродрома. Через три дня после нашего прибытия поблизости появились русские танки. Хотя мы сразу же сообщили об этом обстоятельстве в штаб авиакорпуса, там, как всегда, не торопились. Приказ о перелете на другой аэродром мы получили, лишь когда уже приближался вечер. Мы, пилоты, были явно раздражены этим, потому что было чертовски неудобно перелетать на новый и незнакомый аэродром вечером.