Культурные истоки французской революции - Роже Шартье

в целом, меж тем как с торговцами и ремесленниками происходит обратное: их доля в общем числе покупателей больше, чем в числе покупателей «Газеты». «Газету» в первую очередь читают те, кто по своему положению или по должности связан с монархическим государством и потому непосредственно заинтересован в том, чтобы разбираться в политических событиях{226}. В XVIII веке читальни и кофейни, без сомнения, расширяют круг читателей газет. Однако довольно высокая цена подписок и абонементов, так же как и ограниченные тиражи периодических изданий, позволяет предположить, что простого люда в числе их читателей было мало, а сельских жителей — еще меньше.

Наоборот, в списке печатных произведений, предназначенных для народа, в первую очередь городского, а потом уже сельского, политическая литература, похоже, отсутствует начисто. Для народа предназначалась, например, Голубая библиотека, цель которой — благодаря снижению производственных затрат как можно дешевле издать тексты, которые уже выходили в более изящном оформлении для более обеспеченных читателей. Набранные отслужившими свой срок шрифтами, с литерами от разных гарнитур, иллюстрированные гравюрами, оттиснутыми со старых досок, в мягкой обложке (не обязательно голубой, она могла быть и черной, красной или мраморной), эти дешевые издания, продававшиеся городскими и деревенскими книгоношами, были изобретены провинциальными издателями и появились в XVI веке: их выпускал Бенуа Риго, который работал в Лионе в 1555—1587 годах, их издавал житель Труа Клод Гарнье, в чьем магазине в 1589 году можно было купить календари-справочники и предсказания, буквари и своды правил вежливости, жития святых и рождественские тропари в голубых и черных обложках. В XVII веке сначала в Труа, потом в Руане, а затем во многих других провинциальных городах и в Авиньоне печатники-книгопродавцы специализируются на такого рода продукции (не отказываясь полностью от более традиционных изданий), предлагая новым читателям тексты, которые до этого уже издавались, хотя и меньшими тиражами, и у которых уже был свой круг читателей, хотя и более узкий{227}.

В списке произведений, предназначенных для широкой публики, только три текста, или три жанра, более или менее связаны с политикой. Первый — мазаринада «Приятные беседы двух крестьян — из Сент-Уана и Монморанси — о современных делах. Семь речей, искусно написанных, дабы позабавить умы, склонные к меланхолии», которая была несколько раз издана в Труа в XVII веке, затем перепечатана Жаком Удо, который работал в 1680-1711 годах, а после его смерти вдова и сын, пользуясь разрешением 1724 года, вновь перепечатали ее. Таким образом, изданный и распространявшийся в эпоху, далекую от событий, которые легли в его основу, а именно от борьбы Фронды, текст теряет всякое политическое значение и воспринимается (как и многие другие тексты из Голубой библиотеки, пародирующие различные стили и жанры) как развлекательная литература, забавляющая читателя воспроизведением местного наречия двух крестьян{228}.

Второй традиционный жанр — «невзгоды» мастеров и подмастерьев (таковы «Невзгоды подручных булочников в городе Париже и его предместьях», — под прикрытием разрешения, полученного в 1715 году, разные издатели города Труа до конца столетия напечатали эту книгу шесть раз, — или «Горести и невзгоды учеников хирургов, иначе называемых Братьями милосердия, представленные в веселой и потешной беседе ученика хирурга и монаха», — пользуясь разрешением, полученным все в том же 1715 году, их напечатали пять раз). Эти веселые бурлескные рассказы об ученичестве принадлежат к разряду текстов, далеких от резкой критики общества и чуждых политике, они написаны в жанре шутливого жизнеописания, так что их никак нельзя счесть крамольными.

А как обстоит дело с многочисленными текстами, посвященными двум «смутьянам» — Картушу и Мандрену — и входящими в список литературы, распространяемой книгоношами? По этому вопросу мнения расходятся. С одной стороны, не выходя за рамки мотивов и условностей жесткого жанрового канона (жизнеописания нищих, рисующие королевство лженищих и воров, — такова «История жизни знаменитого Луи-Доминика Картуша и суда над ним и многими из его сообщников» или «История Луи Мандрена с рождения до смерти с подробным описанием его жестокостей, разбоя и мучений»; бурлеск и пародии на ученые труды — таков «Диалог между Картушем и Мандреном, где мы наблюдаем, как Прозерпина разъезжает по Аду в кабриолете»), эти тексты стараются не заронить в простонародном читателе мысль последовать примеру разбойника, выступающего против властей. С другой стороны, несмотря на бдительность цензуры, несмотря на то, что авторы подчеркивают жестокость разбойников вначале и их раскаяние в конце, произведения эти изображают бандитов поборниками справедливости, удовлетворяя тем самым потребность народа в героических личностях, которые борются против богачей и налоговых инспекторов. Таким образом, издатели Голубой библиотеки на свой лад участвуют в «растущей политизации», — в XVIII веке в описаниях преступлений и образах преступников все чаще проступает политическая направленность{229}.

Однако рассказы о жизни Картуша и Мандрена составляют лишь ничтожную часть списка, — самое большое место в нем занимает религиозно-просветительская литература, молитвенные книги, фантастические произведения (рыцарские романы, басни, фацетии), а также учебники и практические пособия.

Наличие жизнеописаний разбойников среди произведений, изданных для массового читателя, пусть число их не велико, бесспорно свидетельствует о том, что народ не остается в стороне от политических событий, но не следует забывать, что по обязанности, по личной склонности или по привычке читатели Голубой библиотеки в большинстве своем предпочитают традиционные благонамеренные произведения, где политическая проблематика начисто отсутствует.

Это подтверждают ответы на вопросник аббата Грегуара, изучавшего местные наречия и нравы деревенских жителей (вопросник составлен в 1790—1792 гг.). В ответ на вопрос номер 37: «Какого рода книги у них [деревенских жителей] можно чаще всего встретить?» — опрошенные, перечисляя, какие книги им случалось видеть у крестьян до 1789 года, называют часословы, религиозную литературу, календари-справочники, колдовские книги, Голубую библиотеку, но никогда не упоминают никаких политических произведений. По мнению этих наблюдателей — судей, приходских священников, путешественников, — далеких от мира крестьян, но все же довольно хорошо знакомых с их жизнью, проникновение в деревню политической литературы произошло во время Революции. Только с началом Революции политика приходит в мир сельского жителя, и старые книги, читавшиеся из поколения в поколение и устаревшие (Грегуар будет иронизировать над «сказками Голубой библиотеки, бабьими россказнями и прочими выдумками, которым могут верить лишь дети малые» в своем докладе Конвенту в месяце Прериале II года по революционному календарю), уступают место литературе быстро обновляющейся, полемической, вместе с которой в деревню проникают злободневные конфликты, раскалывающие народ на два лагеря{230}.

Кроме того, даже если допустить, что, по крайней мере в городах, коллективное политическое сознание выросло, это еще не означает, что с течением