Избранное - Тауфик аль-Хаким

— Вот он!

Тотчас же послышался шум. Надев очки и отталкивая всех от окна, Ханфи старался увидеть подводу и Мабрука, смотря в ту сторону, куда указывали братья. Вскоре и он подтвердил, что подвода действительно показалась в конце улицы. Она приближалась, трясясь и подскакивая на выбоинах и неровностях мостовой, словно терпящий бедствие корабль. Сидевший на вещах Мабрук то нырял, то снова возникал из небытия: иногда мелькала его рука, указывающая возчику на их дом, иногда вся верхняя часть туловища. Он прижимал к груди небольшой узелок.

Наконец подвода подъехала к дому и остановилась. Абда предложил всем выйти на улицу и помочь Мабруку внести вещи. Сказав это, он сейчас же помчался вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. Остальные, во главе с «почетным председателем», последовали за ним. Мухсин заметил, как деятелен против обыкновения Ханфи-эфенди, быстро спускавшийся с лестницы, готовясь как следует поработать. Мальчик засмеялся, разгадав эту тайну. «Клянусь Аллахом, — подумал он, — дядю Ханфи сегодня расшевелили горшочки с рисом».

Все это время Заннуба сидела в своей комнате, ожидая, пока Мухсин переоденется. Услышав шум, она вышла на лестницу, посмотрела вниз и спросила, в чем дело. «Председатель» Ханфи с наивным восторгом ответил ей, подталкивая Селима, стоявшего на нижней ступеньке:

— Подвода приехала. Приготовь чашки, кастрюли и тарелки.

Не прошло и десяти минут, как все уже было перенесено в столовую. «Народ» собрался вокруг подарков. Заннуба выступила вперед, ей было поручено распаковать посылки, разделить продукты, хранить их и распоряжаться ими, как того требуют благоразумие и справедливость. Разрезав ножом веревки, она стала вынимать из корзин печенье, кренделя, баттав, миндальные пирожные и складывать все это на большое блюдо.

Мабрук смотрел, как двигаются ее руки, мелькая от корзины к блюду; затем он устремил взгляд на баттав и судорожно проглотил слюну. Потеряв терпение, он пробормотал:

— Вот что я тебе скажу, ситти Заннуба… Помолись о пророке.

Увлеченная своим делом, Заннуба ничего не ответила и даже не взглянула на него. Мабрук печально умолк, потом кашлянул и подошел к ней.

— Мне, без шуток, нет дела до других, — сказал он. — Дай мне мою долю и скажи: «Проваливай!»

Заннуба подняла голову и, не прерывая работы, искоса посмотрела на него.

— Клянусь пророком, ты шутишь!

Но Абда решил, что Мабрук прав, и предложил пересчитать баттав и разделить между всеми поровну. Никто не получит ни на один хлеб больше другого, и каждый может делать со своей долей все, что ему угодно. Может съесть ее сразу, за один день, или растянуть на несколько недель.

Эта мысль всем понравилась, и «председатель» Ханфи восторженно крикнул:

— Вот это поистине справедливо!

Заннуба покорилась и принялась считать баттав и кренделя. Мухсин вспомнил, что и Саннии принадлежит доля в этом дележе. Он смутился, но набрался храбрости и произнес слегка дрожащим голосом:

— Я думаю, тетя, следует послать что-нибудь и соседям. Они, конечно, уже знают, что я приехал из деревни и привез…

Конец фразы застрял у него в горле: он увидел, что его дядюшки и особенно тетка внезапно изменились в лице.

— Соседи! — презрительно фыркнула Заннуба.

Сердце Мухсина мучительно сжалось. Он обернулся к братьям, чтобы выяснить, в чем дело, и увидел, что они взволнованы и расстроены. По-видимому, им было тяжело омрачать радость встречи. Мухсин заметил, что Селим, в первый раз за этот день, знакомым жестом покручивает усы. Но теперь он делал это неуверенно, без былой важности и самодовольства. Да и усы у Селима изменились: это были уже не прежние, блестящие, победоносные, усы, кончики печально опустились и повисли, словно их владелец давно за ними не ухаживал.

Губы Заннубы вздрагивали и шевелились, ее руки перестали двигаться. Видя, что все молчат, она осмелела и злобно сказала:

— Соседи! А кто они такие — эти соседи?

Мухсин почувствовал, что на него сейчас обрушится какое-то огромное несчастье. Он окинул всех блуждающим взглядом. Абда поднял голову и, нервно махнув рукой, сказал сухо и сердито:

— Молчи! Сейчас не надо!

Но достаточно было затронуть эту тему, чтобы изо рта Заннубы посыпались слова, которые она непрерывно повторяла всю неделю. Этим она утоляла свою жажду мести. Встречая людей, близких или едва знакомых, она говорила им то же, что кричала сейчас:

— А кто такие эти соседи? Семья доктора Хильми, этого слепого идиота? Или эта шлюха Санния?..

Абда задрожал от гнева и крикнул:

— Говорю тебе, замолчи! Хватит ругаться!

Притворяясь беззаботным и покручивая усы, Селим с горечью отвергнутого сказал:

— Незачем нам говорить об этом. Очень она нас интересует, твоя госпожа Санния! Клянусь Аллахом, никогда я не заблуждался насчет нее.

Несмотря на свое раздражение, Абда бросил на него насмешливый взгляд, говоривший: «По слабости своей сказала лиса: «Зелен виноград!»

Заннуба отмахнулась от них, словно требуя, чтобы ее оставили в покое, и крикнула:

— Почему мне не рассказать Мухсину то, что случилось?

Да, она рассказала Мухсину о том, что произошло в его отсутствие, но Мухсин уже ничего не слышал и не видел. Слова «эта шлюха Санния» поразили его в самое сердце. Побледнев как смерть, он весь оцепенел и, чтобы удержаться на ногах, тяжело оперся о стол. Его блуждающий взгляд был устрелллен на старую, выцветшую клеенку, но он ничего не сознавал и не слышал криков и угроз, которыми разразилась Заннуба, длинно и подробно повествуя о том, что произошло за эту злосчастную неделю.

Глава одиннадцатая

В эту ночь Мухсин спал неспокойно, тяжелым сном, не приносящим отдыха и облегчения. Он очень устал от поездки, волнений и горя. Что-то, словно резкий свист или пронзительный крик, вдруг врывалось в его сон, и, вздрагивая, Мухсин явственно слышал:

— Эта шлюха Санния… Эта шлюха Санния…

Сон снова покидал его, и он чувствовал, что сердце вырвано из его груди и растоптано. Он широко раскрывал горящие от бессонницы глаза, стараясь восстановить в памяти все, что произошло днем. Он вспоминал, как Заннуба с искаженным от ярости лицом и пеной на губах выкрикивала:

— С того самого дня, как ты уехал, Мухсин, она заигрывала с ним из окна! О, если бы все ограничилось простым кокетством. Но дело у них дошло до обмена письмами. Каждый день видим, как, завернувшись в изар, служанка Саннии украдкой пробирается к Мустафе-беку и остается у него достаточно долго, чтобы передать письмо и получить на него ответ.

Санния ему пишет… Санния каждый день пишет ему послания. А Мухсин в Даманхуре так страстно ждал от нее хоть несколько строк…

При этой мысли мир потемнел в глазах Мухсина. Он вспомнил письмо, которое получил в деревне и выучил наизусть, вспомнил ответ Заннубы, когда он немного пришел в себя и нерешительно спросил:

— Тетя, а кто писал письмо, которое я от тебя получил? Не Санния?

И Заннуба ответила:

— Санния? Разве у нее есть для нас время? Все ее мысли заняты этим подлецом и развратником, который живет внизу!

Мальчик собрал последние силы и в отчаянии спросил:

— Но кто же все-таки написал это письмо?

— Его написал писарь, что сидит перед зданием суда на площади Ситти Зейнаб.

— Писарь!

Да! Заннубе было мало позорить и поносить Саннию перед посторонними людьми. Гнев и ненависть заставили ее пойти к писарю и попросить его написать анонимное письмо. Она послала его почтенному доктору Хильми, чтобы опозорить девушку в глазах отца и поднять бурю в ее доме. И все только потому, что Мустафа-бек влюбился в Саннию, а на нее, Заннубу, не обратил никакого внимания, хотя она первая начала с ним заигрывать. Вот почему Санния превратилась в «шлюху», а Мустафа-бек в «подлеца и развратника».

Для того чтобы написать это письмо, Заннуба отправилась к писарю. Воспользовавшись случаем, она попросила его, кстати, написать и маленькое письмецо Мухсину.

Наконец-то истина о драгоценном письме, которое Мухсин выучил наизусть, предстала перед его глазами. Значит, Санния не написала своей рукой ни одного слова и ничего не знает о Мухсине. Ее даже не интересует, вернулся ли он в Каир.

Эта мысль была невыносима. Мухсин вскочил как от неожиданного удара и стал бить себя по голове, словно хотел покончить все счеты с жизнью. Зачем ему теперь жизнь? На что она, раз в ней нет…

Он не осмелился произнести это имя, но у него вырвался вздох, который прозвучал бы на всю комнату, если бы Мухсин не заткнул себе рот одеялом. Он тревожно оглянулся. Его сосед Ханфи безмятежно храпел на своей кровати. Остальные тоже спокойно спали, но это было спокойствие покорных судьбе, смирившихся людей. А он, разве может он смириться, лишившись всего в жизни? Зачем ему засыпать и зачем просыпаться?