Днем с огнем (СИ) - Вран Карина

Меня поведение хранителя дома тоже напрягало. Что уж там, он меня с верхотуры скинул! Имею право сердиться.

— Я только категорическое решение могу предложить, — нарочито громко сказал, глядя в сторону печки. — Снести эту дряхлость. Начисто снести, чтобы крошек от фундамента в земле не осталось. Думаю, найдутся в селе и мужики рукастые, и техника какая-никакая. Денежкой поманить — чайной ложкой под котлован землю выберут.

Неумытое нечто выкатилось мне под ноги, забилось в истерике.

— Нельзя-нельзя-нельзя-нельзя! — на каждое "нельзя" по удару лбом о половицу приходилось.

Много "нельзя" мне приходится слышать в Журавлевом Конце. Как и игр словесных.

— Твой хозяин добр-р, — вкрадчиво сказал заревой батюшка, аж почти мурлыкнул в конце фразы. — Ему красного петуха пустить в дом, что пальцами прищелкнуть. Слыхал, небось: он сего дня проклятую пущу огню очищающему предал. Что ему — домушка-развалюшка?

Домовик нам явно поверил. Я это понял, как только увидел тощие узловатые пальцы с неровными ногтями, царапающие собственное горло.

— Молчи! — крикнул я. — Не смей говорить. Это приказ!

Малорослик, стоя на коленях, недоверчиво вылупился на меня, не отводя рук от шеи. Он часто-часто дышал раскрытым ртом, как пес в жару.

— Кошар, не наседай на него больше, — попросил я шерстистого. — Даже я, далекий от всей это ненормальщины, вижу: не из вредности он молчит.

— Правда твоя, — сверкнул глазами манул. — Далекий ты. Чтобы убиться, ему себя удушить мало. В таких, как мы, многое не так, как в вас, устроено. Но в чем-то ты прав. И дом ему дорог, и запрет силен.

— Скажи, домовой-дедушка, — обратился я к всклокоченному чуду. — Тебе велено только секрет не выдавать? Или ты, кроме этого, должен вредить всем, кто в доме поселится? Если первое, кивни. Если второе — кивни два раза. Конечно, если запрет напрямую на кивки не распространяется.

Неумытик медленно-медленно кивнул. Голова опускалась с опаской, будто он ждал, что вот-вот в эту голову молния ударит. Или без "будто", просто ждал.

Второго кивка не последовало.

— Следует ли мне ждать каверз, как вчерашняя, с лестницей? — продолжил я. — Без слов. Кивок, если да. Плечами пожми, если не уверен. Ничего не делай, если подвохов можно более не ждать.

После раздумий домовик пожал плечами.

"А диалог-то налаживается", — похвалил себя мысленно.

— Причину того, что вчера сделал, сам понимаешь? Кивни, если да.

Тот замер истуканом.

— Последний вопрос, и отпущу тебя, — вздохнул: ясности больше не стало, несмотря на успешный контакт с домовым. — Запрет, в чем бы его суть не состояла, на тебя дядя Демьян наложил?

Не дожидаясь указания к действию, малорослик резко кивнул.

— Как я и говорил, кровь не водица, — алые искорки проявились в глазах Кошара. — Вот оно тебе, первое доказательство. Простой людь запрет такой силы на защитника наложить бы не смог. Ты! Горемычный! Стой, куда покатился? Я вопрос тебе важный задать хочу: примешь ли мо́лодца сего, доброго, отважного, отходчивого сердцем, как хозяина дому, что ты бережешь? Не от неволи, не по отнятию, но по родству, по праву, по чести?

Домовой, пойманный запросом овинника на полпути к печке, замер. Словно прислушиваясь к чему-то, что мы с Кошаром слышать не могли.

— Да! — прорезался голос (нормальный, без истерических взвизгов) у домовика. — Принимает Нелид!

— А ты согласен взять оного в защитники домо́вые, воздавать ему достойную честь против служения его? — задвинул вторую часть речи овинник, обращаясь ко мне.

— Согласен, — поспешил ответить я, хотя про воздаяние неплохо было бы уточнить.

Но момент портить не хотелось. Кошар прям искрами сыпал, распушив шерсть. Домовик, услышав мое согласие, склонил голову, приложив руку к груди. Он как-то разом и вдруг стал получше выглядеть. Всклокоченность поубавилась, паутина с плеча пропала, спина распрямилась.

— Я рад, что мы продвинулись в общении, — сказал, взглянув на часы. — Мне пора идти, я обещался подойти к обеду.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

По-хорошему, после "прогулки" по лесу, мне бы лечь и вздремнуть стоило. Сам же чувствовал, что "подтормаживаю", голова работает не очень, отвлекаюсь на стороннюю ерунду. Но слово было дано, а его, тут я с лешим был согласен — держать следовало.

— Ступай, — махнул лапой Кошар. — А я грибочки стомлю в печи. Со сметанкой. Осторожен будь. Ежели ведьмино кодло угнездилось округ, глядеть нужно в оба глаза, слушать в оба уха.

— Буду, — пообещал я, потер оба глаза, которыми должен глядеть. — Если не усну прямо за столом.

От горячей еды разморило меня еще сильней. Я, конечно, старался бодриться и вслушиваться в увлекательный рассказ "Мифаила" о Великских Девонских отложениях, геологических обнажениях вдоль ручья, к которому они катались. Да-да, на велике — этот момент мой разомлевший организм четче всего воспринял.

О красном песчанике, находимых в нем окаменелостях, о "Девоне" — "веке рыб" — мальчишка говорил взахлеб, поглядывая на Кирилла. Понятно, от кого наслушался. Вставлял кое-какие уточнения и сам Кирилл. Правда, после фразы: "Комплексы ихтиофауны в послойных разрезах Главного Девонского поля", — у меня в голове щелкнул некий тумблер, и все далее сказанное я воспринимал как: "Бу-бу-бу-бу-бу".

Лида улыбалась, с умилением смотрела на своих мужчин, норовила подложить Мишуне побольше добавки. Это обращение к мальчишке, Мишуня — от него веяло теплом и уютом.

Стук в дверь застал нас за чаем. С малиновым джемом, блинчиками, россыпью карамели и орешков в шоколадной глазури в вазочке. Стук был настойчивый, резкий, заполошный.

— Пойду, открою, — поднялся Кирилл.

Меньше, чем через минуту к накрытому столу подбежала незнакомая черноволосая женщина в серой юбке в пол и темно-зеленой, под цвет глаз, блузе навыпуск.

— Лидка, скорей поднимайся, пойдем! — зачастила женщина, стреляя в нас злыми взглядами. — Да скорее же, чего расселась, как тетеря?!

Девушка с недоумением начала подниматься из-за стола.

— Куда вы спешите, Алла Леонидовна, и почему Лида должна идти с вами? — хозяин дома встал вполоборота перед входом. — Миша, иди, погуляй во дворе, хорошо?

Мальчишка зыркнул на Лидию, упершуюся ладонями в стол, да так и замершую между сидячим и стоячим положениями.

— Мишуня, иди, — с усилием выговорила девушка, резко выпустила воздух из груди и опустилась на стул. — Что, говорите, стряслось, Алла Леонидовна?

Гостья вперила взгляд в меня. Я вернул ей спокойный, уверенный взгляд: мне не восемь лет, и меня из-за стола не просили выйти. Значит, имею право присутствовать при разговоре.

— Алевтина Павловна при смерти! А ты сидишь тут, кудахчешь! — всплеснула руками женщина, подскочила к Лидии, потянула ее за рукав. — Да идем же уже!

Алла, по батюшке Леонидовна, оказалась совсем близко ко мне. От ее блузы с широкими рукавами пахнуло сладостью. Медовой сладостью.

"А что за плакун-трава, которую ты почуял?" — вспомнил я свой запоздалый вопрос, адресованный Кошару. Я его задал после того, как ко мне забегал Кирилл, познакомиться и позвать на завтрак. Мы с шерстистым тогда еще ежика с рук и лап кормили обмельчавшей, но сладкой садовой малиной.

"Трава, что выпускает росою-слезою влагу с листа. Ее же дербенником называют. Цветет ярко и долго, пахуче — пчелок медовым духом зазывает", — ответил тогда мне овинник. Я счел экскурс в царство флоры достаточным и не стал продолжать расспросы. А сейчас запах меда напомнил…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Что именно случилось? — переспросил Кирилл.

Женщина нахмурилась, раскрыла рот — мне показалось, что рявкнет сейчас. Не рявкнула. Смахнула челку со лба, зачем-то показала зубы — крупные, ровные.

— Скрутило ее в огороде. Удар, как мне кажется. Я на нас двоих яйца забирала со двора Вилмы, подошла, окликнула — тишина. В доме проверила — нет ее. Пошла в огород, там она и лежит лицом в грядку, вся скрученная. И помрет же, пока мы языками мелем! Ну, доволен? Лидка, живо подымайся!