Днем с огнем (СИ) - Вран Карина

— Алла? — перевела грозный взгляд сначала с меня на овинника, потом с овинника на брюнетку седая леди.

Уж не знаю, какое место в иерархии занимает (занимала?..) помирающая Алевтина Павловна, но среди пришедших главной была — именно бабушка Яры.

— Ах ты, мерзкая тварь! — заверещала упомянутая Алла, занесла ногу, чтобы пнуть Кошара.

Огненная черта между шерстистым и ведьмами вспыхнула, взметнулась ввысь, на мгновение закрыв от нас противниц, а затем опала. Только темная полоса по краю грунтовой дороги осталась, как напоминание.

— Я очень миролюбив, — сказал я, внимательно оглядывая троицу: отшатнувшуюся в испуге птичницу, перекосившуюся Аллу и непоколебимую седовласую старушку. — И знаю, что "тварь" означает творение. Но что до прочего…

— Мы поняли, — выставила вперед руку старая леди. — Виры не будет. Полагаю, эта встреча не последняя, племянник Демьяна. Мы уходим, нам нужно облегчить страдания нашей сестры.

Она крутанула ладонью, и вся троица двинулась к первым домам, надо полагать, к пострадавшей Алевтине. Уходили они эдаким неравнобедренным треугольником: вершиной впереди бабушка Яры, сзади и по бокам Алла и Вилма.

— Однако, быстро закончили, — заметил Кошар. — Грибочки и пироги не остыли.

— Не слишком ли быстро? — усомнился я.

— Вящая мудра и сильна, — овинник направился к дому. — Ведает и зрит куда как больше, чем ее холопки.

Эх, а я-то приготовился "глаголом жечь сердца людей". Или просто — жечь. Без глаголов.

Не самих ведьм. Что-нибудь в округе, вроде того же дровника. Для пущей убедительности. Но: нет, так нет. Дровник мне и самому пригодится. И пейзаж мне нравится в том виде, как есть.

А еще старая леди, что так и не представилась (как, впрочем, и я), оставила за собой последнее слово. И — как мне кажется — не затаила серьезной обиды. Или правильнее называть ее — барыня? Чай, не в Грэйт Британ…

Что же до злой на меня "холопки" — нельзя всех превратить в своих почитателей.

Перед самой дверью уже воздух вокруг Кошара сгустился, подернулся, как в жаркое полуденное пекло бывает. Я тут же пропустил по телу волну живого огня. Паранойя? Да кто его знает, что за пакость невербальную на нас могли напустить? И учует ли за навязчивым ароматом плакун-травы эти пакости манулий нос? Я в умениях ведьм не знаток, мне проще перестраховаться.

— И все же, что это было такое скоротечное? — внутри помещения переспросил я Кошара. — Это даже не "пришел, увидел, победил" получилось, а "здрасьте, до свиданья"!

— Идем к столу, неугомонный, — встряхнул шерсть манул. — Там я рот твой займу трапезой, а уши — баяньем.

Я честно дотерпел до стола. До горшочка из печи — с лисичками в сметане. Выяснил, что и в самом деле успел проголодаться, несмотря на недавний обед у Антоновых.

— Слушай, — потер лапы Кошар, глядя, как я шустро заработал ложкой и челюстями. — Ничего в том сложного не было. Четыре ведовки, наследница проклявшей лес — природная. Две по той стороне, две по этой. Чернавка темная — с этой, склочная и резкая. И важно ей, чтобы сила дохнущей не ушла в землю. Почему? Некое важное знание, ритуал, что чужим не передавался. Или влияние. Это племя за власть и силу наворотить готово всякого. Две по той стороне: или заклятые обе, или одна к одной, природница и заклятница. А то и вящая — сильнейшая, главнейшая. Дуб с омелой по той стороне. Так и вышло.

— Минутку, дай переварить… — это я не про лисички сказал; добавил по измышлении. — А что Алла не природная, ты с чего взял?

Овинник посмотрел на меня, как на дите малое.

— Так ты ее шугнул, там, в гостях. И из слов твоих: злости в ней больше, чем умения. Потому я и слово взял наперед тебя. И ярил ее словом нарочно, видел же, что не сдержится. А кто средь них вящая, уж ясно стало, как белый день.

— Алла и не сдержалась, — я восхищенно прищелкнул языком.

Я видел пару раз овинника в минуты слабости, практически без сил. Потому и не усомнился в нужности реакции, когда его решили наградить пинком. Когда вел огненную черту между своим нечистиком и ногой, обутой то ли в чешку, то ли в туфлю на плоской подошве (не разглядел), был уверен, что должен проявить свою силу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А ты показал не только решительность, но и справедливость: так к огню обратился, чтобы он никого не пожег, не подранил. Чем подтвердил каждое слово мое. И холопка светлая звука не издала: она, как я и мыслил, присная главнейшей. Так что лиха от ведьм с того берега не жди. Силы общие приуменьшатся, но и власть, как тряпку, рвать станет некому. Чернушка может спакостничать, потому совсем уж не расслабляйся.

— А дому она что-то сделать может? — озвучил я опасение, еще у Антоновых возникшее. — Домовику? Нам уезжать на днях, он вряд ли с нами согласится уехать. Нелид! Имей ввиду, если решишься оставить дом, я могу позвать тебя в другой наш домик, дачный. Он ко мне ближе и приезжать я в него могу чаще.

— Никуда не поедет Нелид, — ответили мне со стороны печи. — Ехида не сунется. За меня не боись.

— Услышал тебя. Слушай, а если бы ты ошибся в расчетах? — обратился снова к овиннику. — И ведьмы бы иначе себя повели?

— Да спалил бы ты тогда что-нибудь, — сверкнул алыми искрами в зрачках Кошар. — Дровник, например. Или сарай. А я бы шерстин вокруг их домов уложил. Случись чего — запалил бы. Ты же жалостливый. Супротив живого сознательно насмерть жечь — ноша тяжкая.

Тут он был прав. Не уверен, что я с такой ношей справился бы. Но откуда он узнал про дровник? Что я к нему примерялся — как бы он красиво, ярко горел.

— Ты ешь, стынет же, — сощурился серый хитрован. — Завтра в пуще все силы тебе пригодятся, вся снедь.

"Patience, mon cher[6]. Еще остались аттракционы, на которых мы не катались", — всколыхнулось в памяти детское, голосом ма.

— Да что со мной не так?! — вспылил я, когда рука в очередной раз прошла сквозь пламенную струну. — Получалось же!

— Как осознаешь, отправимся обедать, — индифферентно покачал усатой головой манул. Невесть откуда послышался смешок.

Сговорились нечистые. А ведь я сильно сомневался, вести ли в лес с собой Кошара. Гадал, как на его появление отреагирует лесовик. Нормально отреагировал, внес заревого батюшку, скажем так, в рамки достигнутых договоренностей. И в списки особых посетителей.

Тоже верно: тренировки без тренера — баловство одно. Нет, если база в подкорку вколочена, сотнями человеко-часов отшлифована, а самодисциплина на высоком уровне, тогда можно и самому заниматься. Но когда той базы — пшик — толку от самодеятельности будет немного.

Вот уже четвертый час я создавал так четко получавшиеся у меня накануне огненные струны. С ними навострился. А любое воздействие мной на мои же потуги — проваливалось. Я, сбегавший по огненной "лестнице" с неба на землю, подтягивавший свою тушку, как на перекладине — раз за разом хватал бесящее ничто в попытках повторить сии действия. Огонь просто пропускал сквозь себя мои пальцы (стопы, локти, колени и даже голову — побиться пытался об огонек).

— Ты и запалить участок леса сопоставимый не сумел бы без встряски, — растопырил усы Кошар. — Ты снова действуешь чем? Головушкой. А надо чем?

Не сдержался, закрутил фразочку в стиле Макса Находько, с упоминанием органа, который к тушению огня еще как-то приложить реально, а к воспламенению и использованию пламени — нет.

— Уище… ищет… свищет… — впечатлилось эхо.

— Домой пойдем, — спрыгнул с камушка овинник. — Бестолковщина прет из всех мест, разумения не прибавляется.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Можно все-таки для тупых разъяснить? — скривился я. — Обидно ведь, когда теперь такая возможность представится.

— Нельзя разъяснить, почувствовать надо, — Кошар приложил лапу к груди. — А у тебя такие запутки ныне внутри, что заговаривать — только вредить.

Я стиснул кулаки и зубы, и попросил Евсея, батюшку лесного, открыть нам тропу к деревне.