Принцесса Володимирская - Евгений Салиас-де-Турнемир

На этот раз, точно так же как и в первый раз, толпы осаждали кассу; но в самое здание попали только те, которые запаслись билетами накануне.

В половине девятого главная зала здания, довольно скупо освещенная, была полна сверху донизу; хоры были набиты битком; внизу, казалось, было еще теснее.

В первых рядах, в самых странных и разнохарактерных костюмах, собралось все, что было блестящего и богатого в Берлине: съезд государей, герцогов и принцев не оставался без влияния на все зрелища и увеселения, дававшиеся в городе, – и здесь также присутствовали некоторые из них, всякий со своею свитою. На этот раз вдобавок ожидали – хотя и не дождались – присутствия самого короля.

У всех на устах было имя девицы Франк, облетевшее уже всю Германию. Личность эта занимала и интриговала всех. Ее музыкальный талант, способность играть на трех инструментах, и в особенности на арфе, ее голос, довольно приятный и звучный, были не главными причинами огромного успеха. Главною причиною была ее внешность, ее замечательная красота и способность сводить с ума и молодых, и стариков.

Про молодую красавицу с этим скромным именем ходили в обществе бесчисленные рассказы и легенды. Говорили, что в ее жизни много драматического, много таинственного. Одни уверяли, что она член королевского дома, другие уверяли, что она дочь одного из польских королей, третьи рассказывали о ее знатном, но восточном происхождении, чуть не от персидского шаха или китайского императора. Более всего было данных о том, что она побочная дочь последнего курфюрста саксонского.

В подтверждение всех этих легенд обстановка жизни интересной и таинственной красавицы музыкантши была особенно роскошна. Всякий понимал, что концерты не могли дать девице Франк тех средств, которыми она располагала: отсюда и явились толки, что отец или вообще родные, не признававшие ее, давали ей средства к широкой жизни.

Действительно, девица Франк, объезжая Германию, проводя целые зимние или летние сезоны в разных городах, являлась с целой свитой. Ее курьеры заранее нанимали самые большие и удобные помещения, и ее обстановка была, конечно, не хуже, если не лучше, многих второстепенных владетельных государей.

Людская молва, готовая найти и разнести по всему свету что-нибудь дурное или предосудительное в объяснение всего таинственного, не могла, однако, коснуться репутации молодой девушки. Россказней о ее происхождении было много; ее средства к жизни были загадкой, а между тем об ее дурном или легкомысленном поведении никто не слыхал.

На этот раз в концерте участвовало несколько лиц, и в числе их на афише значилось и имя девицы Франк.

Публика встретила и проводила холодно и равнодушно нескольких появлявшихся на подмостках по очереди виртуозов: мужчин и женщин. Только одна молоденькая девочка, спевшая один романс, заставила публику проводить себя легкими аплодисментами.

Наконец на подмостках появились два ливрейных лакея, в пестрых костюмах, расшитых галунами и серебряным шитьем, с какими-то эполетами и аксельбантами, напудренные, в чулках и башмаках, и, внеся, поставили у самой рампы большую арфу – своего рода произведение искусства.

Публика встретила уже аплодисментами даже появление этой арфы; тот, кто не видел ее в предшествующем концерте, с любопытством издали или вблизи разглядывал.

Красивый инструмент вообще, эта арфа вдобавок вся резная, узорчатая, выложенная перламутром; некоторые части – из слоновой кости, хитро выточенные. Ряд струн блестел и сиял, как бы все они были позолочены. Один из лакеев поставил перед арфою маленький табурет, обитый ярко-пунцовым бархатом.

Подмостки опустели на минуту, и вся публика тихо, молчаливо, недвижимо ожидала появления той, чье имя с такими странными легендами уже обошло всю Германию.

В глубине этой полусцены, нечто вроде театральных подмостков, поднималась по двум-трем ступенькам, опираясь на руку известного в Берлине скрипача, молодая женщина.

Едва только ступила она на подмостки, как взрыв рукоплесканий оглушительно потряс свод залы и слышен был даже на улице.

Молодая девушка в палевом золотистом костюме, черноволосая, с замечательно выразительными и тонкими чертами лица, тихою, легкою походкою, но особенно спокойно и особенно равнодушно взирая на публику, подошла к рампе, отвечала на взрыв рукоплесканий легким, хотя и грациозным, кивком головы и, не обращая ни на кого внимания, не спеша усаживалась, как бы пристраиваясь на своем табурете. Придвинув немного арфу к себе, она нагнула ее на себя, положила на струны красивые руки, обнаженные до плеч, с одним небольшим, но очень ярко сиявшим бриллиантовым браслетом, и, повернув красивую головку к публике, окинула сразу все эти головы своими проницательными черными глазами; холодно-строгим выражением этих глаз и всего лица она будто говорила толпе: «молчите – я начинаю».

И сразу вся зала стихла в одну минуту… Действительно – инструмент, любимый в то время во всей Европе, был в руках ее игрушкой или рабом. Ее красивые руки, мелькая по струнам, вызывали из этого красивого инструмента целую массу всевозможных звуков, зароняя в слушателей всевозможные чувства.

Алина Франк играла всегда без нот, и всем было известно – друзья ее заранее всех оповещали, – что она всегда нарочно играет самые общеизвестные музыкальные пьесы и затем импровизирует и что чем более артистка в духе, тем ее импровизация горячее, волшебнее и великолепнее. И это была сущая правда. Алина Франк не столько хорошо передавала чужие вещи, сколько замечательно талантливо импровизировала как на арфе, так и на мандолине.

II

На этот раз случилось что-то особенное, что заметила, вероятно, по крайней мере треть публики: музыкантша сыграла какую-то известную, даже избитую пьесу, потом начала импровизировать, изредка повторяя все тот же мотив. Но все, что она играла, было как-то монотонно, вяло, даже, можно сказать, мертво.

Прошло уже с полчаса, и многие меломаны все еще ожидали, что будет дальше, так как до сих пор ничего особенного не коснулось их слуха, тем менее – их сердца, а между тем, по всей вероятности, артистка сейчас закончит, поднимется и уйдет.

Некоторые любители музыки уже были разочарованы в репутации артистки; но в ту минуту, когда музыкантша собиралась уже, по-видимому, окончить свою холодную и мертвенную музыку, в концертную залу вошел, бесцеремонно постукивая каблуками, довольно известный берлинской публике принц королевского дома.

Это был уже пожилой человек, некрасивый собою, обладатель громадного состояния, проводивший свою жизнь во всякого рода затеях: он был и страстный охотник на волков и лисиц, и любитель музыки, и любитель живописи, и известный путешественник по всей Европе, то есть по большим городам, а главным образом он был известен своим волокитством, своею слабостью к прекрасному полу.