Принцесса Володимирская - Евгений Салиас-де-Турнемир

Пожилая женщина, обещавшая Людовике рассказать свою ужасную судьбу, прибавила:

– Тогда вы узнаете, почему я здесь. И уже вот скоро десять лет… должна видеть сумасшедших. Я благодарна доктору за то, что он позволил мне гулять в этом отдельном саду. Сюда, кроме нас, не пускают никого, хотя и между нами есть одна действительно больная.

И она подмигнула глазами на сидевшую около нее девочку.

Людовика, давно уже не беседовавшая долго ни с кем, почувствовала усталость и встала, чтобы распроститься со своими новыми знакомками.

Получив их приглашение бывать у них и дав позволение себя навестить, Людовика быстро двинулась через сад. Но когда она уже поднималась по ступеням крыльца, чтобы через длинный коридор вернуться в свою горницу, она услыхала за собою шорох шагов. По дорожке, кашляя, бежала девочка, и когда Людовика обернулась, она замахала ей рукой, как бы умоляя не заставлять ее бежать, а обождать немного.

Людовика остановилась. Девочка подошла к ней, с трудом подавила в себе кашель и, едва отдохнув, не сразу начала дышать ровнее.

– Я за вами… к вам… – проговорила она. – Ради бога, скажите мне, не видели ли вы моего жениха? Ради бога, скажите! Хотите, я на колени стану.

Людовика невольно широко раскрыла глаза и выговорила:

– Я не понимаю вас… Что вам угодно?

– Не видели ли вы моего жениха? – повторила с чувством страстной просьбы бедная девушка, и пламенный румянец на минуту покрыл ее бледные щеки.

– Нет, – нерешительно проговорила Людовика, – но где он?.. Здесь?.. Может быть, и видела, но я ведь не знаю.

Девочка вдруг заплакала.

– Ах, я тоже не знаю!.. И никто не хочет сказать мне… Вот и вы показались мне такая добрая, милая, а вот и вы тоже не хотите!.. Я вижу, что никогда никто не скажет мне этого.

И она продолжала горько плакать.

Людовика невольно грустно опустила голову. Она будто забыла, где она находится, и только теперь, сейчас эта девочка напомнила ей.

Между тем девочка, плача, повернулась и пошла снова по дорожке тихими шагами, утирая лицо платком.

Людовика, расстроенная, взволнованная, вернулась к себе в горницу, опустилась на стул и после минутного раздумья вдруг выговорила:

– Если часто быть с ними, можно, пожалуй, лишиться рассудка самой.

XXXIV

В тот же день в сумерки, когда она пожелала видеть директора, женщина, прислуживавшая ей, отвечала, что он взял отпуск на несколько дней.

Действительно, в продолжение нескольких дней Людовика не видела нигде директора. За это время она поневоле ближе познакомилась с тремя сумасшедшими женщинами.

Сумасшествие молоденькой девушки было самое простое и тихое, и все заключалось в горе, что жених, которого предназначил ей Бог, скрывается от нее и от всех. Никто его не видал, и сама она не может увидать; а кто и видел, тот не хочет сказать. Так как она постоянно в городе расспрашивала всех, приставала ко всем все с той же просьбой и, часто встречая новых лиц, все чаще плакала от их отрицательных ответов, то ради ее собственного спокойствия ее посадили в дом умалишенных, где реже появлялись новые лица и поэтому реже приходилось ей плакать после своей просьбы.

Другая, кроткая и светлоокая молодая женщина, сошла с ума после потери двух детей одновременно. Горе лишило ее рассудка. Однажды ее нашли около озера с чужим ребенком, которого она тихо, кротко, не спеша собиралась утопить. Когда дело разъяснилось, она так же кротко, но решительно заявила, что теперь ей остается только одно – уничтожать всячески всех детей, которые будут попадаться ей под руку. И это привело ее в тот же дом.

Подробности эти Людовика узнала от пожилой женщины, которая чаще стала ее навещать и беседовала с ней как женщина умная и образованная.

Однажды Людовика невольно спросила ее:

– Но за что же вы-то здесь?

Пожилая женщина объяснила ей, что это великая государственная тайна, которую она ей передаст тогда, когда более близко познакомится с нею. И затем, через два дня, снова посетив Людовику в ее горнице, вечером, она шепотом передала, что перед ней сидит не княгиня Браунберг, как ее называют все и в чем уверены даже ее родственники. Она не кто иная, как старшая дочь императора Карла VI, следовательно, имеет больше прав на престол Австрии, чем Мария-Терезия. Даже мысль о прагматической санкции принадлежит ей: она внушила ее своему отцу, а этим воспользовалась младшая сестра.

– Но уверены ли вы в этом? Есть ли на это доказательства? – проговорила Людовика. – Может быть, это именно и есть пункт вашего помешательства, – прибавила молодая девушка просто и искренно.

– Уверены ли вы в том, моя милая, что вашего отца убили, как вы говорите, что он не умер от удара?

– Конечно, уверена! – воскликнула Людовика. – Я предчувствовала это преступление.

– Но можете ли вы его доказать?

– К несчастию, нет.

– Ну, вот видите! И я совершенно в таком же положении. Я помню мои беседы с моим отцом-императором, я помню, как я сама выработала в подробности прагматическую санкцию, но доказать этого я не могу – мы совещались всегда наедине и держали это в тайне. А когда сестра Мария вступила на престол, то, конечно, тут уж было поздно… Если вы не можете бороться со старой теткой-графиней, у которой, как вы говорите, громадное состояние, долженствовавшее принадлежать вам, – то как же вы хотите, чтобы я боролась с императрицей Австрии, королевой венгерской. Русская императрица и король прусский боятся могущества этой самозванки, а вы хотите, чтобы я доказала свои права… Я писала императрице Елизавете в Россию, писала и Фридриху, писала и французскому двору… Я действовала энергически, и вот в ту минуту, когда Шуазель обещал мне двинуть французскую армию для завоевания престола и передачи мне всех моих прав, меня схватили, выдали за сумасшедшую и засадили сюда.

И затем эта претендентка на австро-венгерский престол горячо, красноречиво, в малейших подробностях передала Людовике почти всю свою жизнь, все свои мучения, страдания, борьбу, все душевные пытки, через которые она прошла…

– Но не надо падать духом – за меня правда, Господь Бог! За меня мои права, теперь попранные, но я знаю… твердо верю и вижу, что скоро я буду на престоле моих предков… И тогда, милая моя, обратитесь ко мне, и я одним словом, одним росчерком пера устрою вашу судьбу и возвращу вам все состояние, которое у вас отняли.

Княгиня Браунберг ушла, встревоженная, с заплаканным лицом, а Людовика осталась, грустно понурилась, долго недвижимо сидела на своем месте и наконец начала тихо плакать.

Странное, тяжелое и смутное впечатление произвела на нее эта женщина. Людовика, конечно, понимала, что это не дочь императора, даже не родственница императорского дома, а просто то, что она не сознает, то есть сумасшедшая. Но почему же и зачем, вследствие вымысла или болезни головы? Все эти страдания, мучения, ведь они все-таки искренни, ведь они все-таки тяжелы, так же как если бы являлись последствием действительности…