Черное знамя - Dmitrii Kazakov

- Правда, НД в последнее время, если по новостям судить, влияние теряет, - продолжил Виктор. – Вон, в Восточную Европу их армейские не пустили, генеральный штаб от Огневского добился указа о том, что жандармам запрещено туда соваться… Плевок в морду Хана, ха-ха! Отдадут нас Померанцеву в МВД, все лагеря, да только нам легче от этого не станет…

Он постоянно вздрагивал и оглядывался, по усвоенной в лагере привычке ожидая удара или окрика.

Олег должен был что-то испытывать, гнев, отвращение, ярость, но он не чувствовал ничего. Стоял, будто каменный, словно тот источник в глубинах души, откуда берут начало все эмоции, и положительные и отрицательные, не просто пересох, а занесло песками пустыни, закрыло барханами.

- А ну, хватит! – рявкнул комендант. – Прапорщик, увести заключенного.

- Давай, удачи, - Торопец оскалился. – Может быть, увидимся, и даст бог, не здесь.

Виктор подмигнул и засеменил обратно, туда, где перетаптывались с ноги на ногу его товарищи по несчастью. Охранник гаркнул, щелкнула плеть, и они заторопились прочь, не смея даже поднять взгляда.

Олег же развернулся и пошел к крыльцу, где ждали его двое в черной форме.

- Этот человек вам знаком? – поинтересовался комендант, на плечах которого красовались погоны полутысячника.

Чин у него меньше, чем у Кириченко, но в пределах этих стен он царь и бог.

- Доводилось сталкиваться, - сказал Олег, - еще до его измены… давно.

- Это подполковник Дериев, - сказал тысячник. – Статский советник Одинцов.

Комендант кивнул и гостеприимно повел рукой:

- Прошу, товарищи, заходите.

В администрации оказалось почти уютно, по крайней мере тепло и сухо – приглушенно бубнил радиоприемник в углу, красовался на стене неизбежный портрет Огневского, на подоконнике стояли горшки с геранью и даже клетка, в которой прыгала и свистела бодрая канарейка.

- Люблю птиц, - сказал Дериев, опускаясь в свое кресло. - А ну, излагайте дело.

Он выслушал Кириченко, просмотрел привезенные тем бумаги, и задумчиво почесал коротко стриженую голову.

- Этот тип вроде бы жив, но он не здесь, не на основной территории, тут у нас для привилегированных… Простые у нас находятся в «Монастырке», это четыре километра к югу.

- И там все… так же, как тут? – спросил Олег, которому слово «привилегированные» резануло слух.

Если Виктор говорил правду… то как обходятся с простыми заключенными?

- Почему так же? – комендант понял вопрос по-своему. – Там стен нет, поэтому иначе. Проволока в три ряда, между ними собаки бегают, «консервы» живут в полуземлянках… а вообще у нас все как положено по инструкции, в каждом помещении – свой староста из надежных, особые стукачи есть, а по культурной части даже оркестр имеется.

Он ухмыльнулся – похоже, что с оркестром у Дериева были связаны приятные воспоминания.

- Это очень интересно, но… - вмешался Кириченко.

- Ага, сейчас, - Дериев взял со стола колокольчик и позвонил.

В кабинет вошел высокий сотник с изрытым оспой лицом, щелкнул каблуками, вытягиваясь по стойке смирно.

- А ну доставьте сюда Проферансова из «Монастырки», живым и способным говорить, - приказал комендант.

- Есть! – сотник откозырял и испарился.

- Какое-то время все равно придется ждать, - Дериев посмотрел на Олега, и тому стало не по себе – раскосые темные глаза хозяина лагеря были холодны как лед и лишены всякого выражения. – Сейчас я вас кофе напою, а потом, если не возражаете, то я бы попросил вас, статский советник, выступить перед персоналом… Вы ведь из министерства мировоззрения? Расскажете моим парням что-нибудь воодушевляющее, полезное… А то нам присылают время от времени агитаторов, лекторов всяких, да только они такую муру несут обычно, от скуки аж скулы сводит.

- Ну… э, - Олег замялся.

Он очень давно не выступал на публике, и честно говоря, боялся, что ораторский навык пропал, что после контузии не сумеет говорить так же гладко и связно, как раньше. Кроме того, он не готовился, и только полный идиот и невежа может думать, что яркие речи произносятся экспромтом.

Наверное, произносятся, если у тебя такой же талант, как у Огневского, но не всем дано подобное.

- Ну, хорошо, - сказал Олег, понимая, что отказаться нельзя и все же презирая себя за это согласие.

Опять показал слабость, не сумел сказать «нет».

- Замечательно, - комендант просиял. – Пойду, распоряжусь насчет кофе.

И он вышел из кабинета.

- Правильно, что не отказал, нам пока необходимо расположение этого «товарища», - последнее слово Кириченко выделил, и интонация у него была скорее презрительная, чем уважительная. – Так, посмотрим, что у него тут такое…

Он взял лежавшую на углу стола книжечку размером примерно с устав ПНР, и принялся листать страницы:

- «Правила поведения на территории фильтрационного лагеря «Оранки-74», приняты и утверждены седьмого мая тридцать третьего года… Статья одиннадцать – нарушитель нижеследующих правил считается агитатором и подлежит повешенью… всякий, кто сообщает подлинные или лживые сведения о лагере, а также распространяет россказни о зверствах для передачи врагам… Статья двенадцать – нарушитель нижеследующих правил считается бунтовщиком и подлежит расстрелу на месте… всякий, кто отказывается работать… всякий, кто кричит, говорит громким голосом… Мда, действительно все по инструкции, не придерешься.

Тошнота вновь накатила на Олега, и он судорожно сглотнул.

Кириченко положил книжечку на место, и очень вовремя – комендант вернулся, а следом за ним молодой дружинник притащил поднос с чашками и молочником из тонкого фарфора, серебряным кофейником и вазочкой, в которой горкой лежали пряники.

- А ну угощайтесь, - велел Дериев. – Не стесняйтесь… лучшее средство, чтобы согреться. Сегодня холодно…

Кофе оказался на удивление хорошим.

Олег сам не заметил, как допил первую чашку, и гостеприимный комендант тут же налил вторую, продолжая при этом рассказывать:

- Не только лекторов к нам присылают, но и кино привозят… передвижка приезжает. Показывают разное, американские фильмы, наши, хронику военную… Вот она отлично сделана! Чувствуешь, что ты и вправду на передовой.

Олег хорошо знал, как изготавливают эти короткометражки, сколько пленки изводят операторы из рот пропаганды, созданных по распоряжению Штилера еще в тридцать втором… Генералы отчаянно сопротивлялись, не желая допускать людей с камерами в свою вотчину, но потом сдались, и теперь даже самые твердолобые из них признают, что польза от перенесенных на экран сценок из жизни саперов, разведчиков или связистов огромная…

- Газеты привозят… «Империю», «Черный тумен», у нас даже библиотека небольшая есть, - похвастался Дериев. – Все, что рекомендовано нашим начальством и вашим министерством. Только служить у нас все равно скучновато, сами понимаете.

- Нет искушения попросить о переводе? – поинтересовался Кириченко, и потянулся за очередным пряником.

- А ну… нет, как такое возможно? – комендант покачал головой. – Я исполняю приказ. Куда меня поставили, там я и буду, и неважно, что я по этому поводу думаю или чувствую. Иногда от нас, администрации лагеря, требуют невообразимого – в нормальных условиях это и представить себе трудно. Но как только приказ отдан, как ты тут же бросаешься его выполнять, и то, что недавно казалось неосуществимым, оказывается вполне реальным, если поднапрячься.

- И это все… вас не коробит? – не выдержал, поинтересовался Олег. – Что вокруг?

- Ничего приятного в моей работе нет, но я должен ее делать, - Дериев отхлебнул кофе. – Поначалу посещали дурацкие мысли вроде того, что не могут же все эти люди быть виновны… Потом я перестал задумываться, кто такие мои заключенные – враги народа или жертвы ошибки… это решают другие.

Он говорил совершенно спокойно, глядя куда-то в сторону, и наверняка с таким же равнодушным лицом и холодными глазами смотрел, как расстреливают или пытают людей, травят собаками, как грузят на телеги трупы…

Кофе перестал казаться вкусным, и Олег отставил чашку.

- Кодекс чести Народной дружины - безоговорочно следовать приказам, - напыщенно проговорил Кириченко, решивший, похоже, подъесть все пряники из вазочки. – Мысль о неисполнении распоряжения старшего по чину товарища не может прийти тебе в голову, если ты здоров, конечно.

- Именно так, - комендант закивал. – Мы тут на своем месте, ну как, например, печень. Необходимая штука, вроде она грязь выводит из тела, вот и мы в лагерях тем же занимаемся. Государство есть социальная общность, народный организм, и чем меньше в его крови останется вредных примесей, тем легче нам всем будет жить.

Не хватало еще, чтобы этот «опричник», перемазанный в крови с головы до пят, начал рассуждать об общем благе.

- Разрешите ввести заключенного? – спросил, заглянув в кабинет, рябой сотник.