Страсть и судьба - Юджиния Райли

Сара собралась с мыслями.

— Мы по-прежнему религиозны, но мораль в наше время стала гораздо свободней. Ты живешь в разгар того периода, который впоследствии станет называться Викторианский. Но в последнее десятилетие вашего века — его называли «веселые девяностые», в «бурные двадцатые», во время двух мировых войн суматохи, суеты и техники стало еще больше. Люди в наш век больше поглощены собой, о вежливости, о помощи ближним, о спасении души мало кто думает. Конечно, существуют силы, желающие все это изменить; многие призывают покончить с существующим порядком вещей. Но я не уверена, что у всех таких бунтовщиков чистые руки. Есть и другие — например, хиппи, — которые пытаются жить совершенно вне общества, устраивают свои коммуны. — Она неуверенно улыбнулась. — Не думаю, что тебе понравилось бы в этом веке.

— Полагаю, что нет.

— Конечно, не все переменилось к худшему. Техника создает множество удобств. В наше время появилась возможность бороться с голодом и эпидемиями. Огромные достижения есть в области гражданских прав и прав женщины. Например, в Соединенных Штатах женщины получили право голоса в 1920 году.

— Прекрасное решение.

— Да? — со смехом спросила Сара.

Дэмьен то и дело удивлял ее современностью мышления.

— А как насчет отношений между мужчинами и женщинами?

— Ну, равенства стало немного больше. Женщины работают наравне с мужчинами. Есть прогресс и в области уничтожения двойной морали.

— Двойной морали?

Сара рассмеялась.

— Тебе должно быть хорошо известно о двойной морали. Ведь она пришла к нам из твоего времени.

— Вот как? — нахмурился он, — Объясни, будь добра.

— Двойная мораль — это традиционное ошибочное мировоззрение мужчин. Согласно ему, до вступления в брак у мужчин есть право предаваться своим буйным страстям, но женщина должна прийти к брачному ложу девственной.

Теперь и Дэмьен усмехнулся.

— Ах да, понимаю, о чем ты. А эта двойная мораль — все еще часть мировоззрения твоих современников-мужчин?

— В большинстве случаев, да, — призналась Сара, — но и это меняется. Например, если женщина отдается мужчине, которого она любит, ее больше не называют автоматически шлюхой.

— Это правильно.

— Правильно? — спросила недоверчиво Сара.

Он встал и сказал откровенно:

— Я считаю, что если мужчина требует чистоты от своей невесты, у нее есть право требовать того же от него.

Сара только и могла, что покачать головой.

— Дэмьен, ты меня изумил. Если бы ты жил в мое время, тебя считали бы свободомыслящим.

— Неужели? — улыбнулся он. — Я терпеть не могу искусственных ограничений, существующих в том обществе, в котором я живу.

Она кивнула с горечью.

— Но у общества, в котором живу я, есть другие проблемы. Мне в XX веке всегда было как-то не по себе. Постоянно казалось, что мое место где-то в другом веке.

Он глубоко заглянул ей в глаза.

— Мы с тобой оба чужие в своем времени, да?

— У нас есть мы с тобой, — прошептала она.

— Да, — пробормотал он и нагнулся, чтобы поцеловать ее.

— Мы нашли свое место во времени вместе. А это — все, моя любимая.

На следующий вечер, когда она сидела у окна, разговор принял более личную окраску.

— Сара, я хочу узнать больше о тебе, — начал Дэмьен. — Расскажи о своей жизни до… до твоего возрождения, и еще — как ты стала таким замечательным художником.

— Ну, видишь ли, что я говорила раньше — в основном, правда, — сказала она. — Я действительно из Атланты, штат Джорджия, я родилась в известной семье, на Энсли-парк. Мои предки жили там еще в то время, когда Атланта называлась Мартасвилль, поэтому мои родители явно принадлежат к «старой гвардии». Моя семья составила капитал на железных дорогах, и сейчас мы занимаемся весьма прибыльным судоходным бизнесом.

— Ты близка со своими родителями?

Сара задумалась.

— Ты хочешь узнать, смогу ли я их оставить?

— Да.

Сара вздохнула, обдумывая, что сказать. Потом посмотрела ему в глаза.

— Это будет нелегко. Родители уже потеряли сына. Но, конечно, я их оставлю — уйду искать свою судьбу. Я их люблю, но у них своя жизнь, а у меня — своя.

Он сжал ее руку. Ее слова его явно успокоили.

— Я рад. А теперь о твоем искусстве.

— Моя мама говорила, что я родилась с кистью в руке, — рассмеялась Сара. — Когда мне было около пятнадцати лет, мою работу показали на местной выставке. Моя первая персональная выставка состоялась, когда мне было восемнадцать; потом я сорвалась с родительского поводка и поступила к Саре Лоуренс учиться живописи.

— К Саре Лоуренс?

— Это очень либеральный женский колледж. Я получила диплом и, вернувшись домой, погрузилась с головой в работу. Я стала членом Ассоциации художников Атланты, немного преподавала в Школе живописи. Вскоре по всему городу в галереях висели мои работы, и я стала получать заказы от банков, универсамов, врачей, юристов и прочее. Я имела коммерческий успех, что довольно редко для мира искусства.

— Я не удивлен этим успехом — с твоим-то талантом. — Он помолчал. — А что же твоя личная жизнь, Сара? Занимал ли в ней кто-нибудь особое место?

— Да. Билл Бартли. — Она вздохнула. — Он юрист, живет в Атланте. Всю жизнь мы были друзьями, а несколько лет тому назад обручились.

Рука Дэмьена сжала ее руку.

— Ты собираешься за него замуж?

— Нет. Он предал мое доверие.

Дэмьен помрачнел.

— Другая женщина?

— Нет. Он подверг себя стерилизации, не обсудив со мной этот вопрос.

— Чему подверг? — недоверчиво спросил Дэмьен.

— Он сделал себе хирургическую операцию, которая называется вазектомией. Она делает мужчину бесплодным, не способным иметь детей.

Дэмьен смотрел на нее изумленно.

— Но зачем добровольно делать с собой такое? Лишить себя мужественности, возможности заиметь наследников?

Сара осторожно подбирала слова.

— Пойми, я из ядерного века. Над нашими головами постоянно висит угроза атомной бомбы, мы все живем в разгар так называемой «холодной» войны, в страшно напряженной международной обстановке. Билл пошел на стерилизацию, потому что, как говорил он, зачем рожать детей, если мир завтра разлетится на куски? По крайней мере, так он объяснил этот поступок. К сожалению, он не сказал мне о своем решении до того, как все было сделано.

— Ты, кажется, не веришь его объяснениям, — заметил Дэмьен.

— Да, нет, — она вздохнула, — верю. Он убедил себя, что им движут самые благородные чувства, но на самом деле мне кажется, он сделал это потому, что слишком эгоистичен, чтобы стать хорошим отцом.