Гадюка в сиропе - Дарья Донцова

Соседи по бараку, узнав историю Разиной, подняли ее на смех.

– Ну и дура же ты, – качала головой Катька Рогова, мотающая третий срок, – сначала любовник тебя натянул, потом следователь.

– Он меня спас, – возразила Света, – я получила всего ничего, скоро выйду, а иначе бы червонец вкатили!

– Говорю же, дура! – рассвирепела Катька. – Знаешь, зачем он тебя сознаться уговорил?

– Чтобы меньший срок дали!

– Тьфу, идиотка! – окончательно вышла из себя Рогова. – Да следователь твой отлично понял, что ты ни при чем. У тебя на лбу написано – дура. Только пришлось бы ему долго копаться. Степку твоего прищучивать, проверять, правда ли он в Питер катался или билет на вокзале у кого попросил. А на каждое дело есть срок.

– Как это? – не поняла Света.

– Эх, горемыка, – вздохнула Катька, – каждому менту время дают с делом разобраться. Ну, допустим, месяц, а если не получается, ругать начинают. План у них там, в легавке, как у всех. Ладно бы, сложное расследование, да только твоя ситуация выеденного яйца не стоит. А ты, как назло, не признаешься, время идет. Знаешь, что им за несоблюдение сроков следствия бывает?

– Что?

– Много чего! Премии лишат, тринадцатую зарплату не дадут, из очереди на квартиру выкинут. Вот он и подставил тебя, как последнюю лохушку!

Света удрученно молчала. В словах многоопытной Катьки был резон, и Разина потом ночью рыдала на железной кровати, выкрашенной темно-синей краской.

Самое неприятное, что после освобождения ей пришлось вернуться на старую квартиру. Родственников Степана девушка ненавидела до такой степени, что ее начинало подташнивать, когда она сталкивалась с ними в местах общего пользования. Да еще на воле ее поджидала неприятность. Мать Светы скончалась, и девушке не оставили две комнаты. В одну из комнат вселили малоразговорчивого мужика – столяра. Девушка пошла работать на фабрику, в колонии она освоила профессию швеи-мотористки, и старалась меньше бывать дома.

Потом неожиданно судьба смилостивилась, и жизнь повернулась к бывшей заключенной светлой стороной. Столяр оказался отличным мужиком, молчащим не от угрюмости, а от стеснения. Светочка приняла его ухаживания, и они расписались, фамилию она сохранила девичью. В бывшей маминой комнате устроили спальню. Потом муж организовал с приятелем кооператив по производству кухонной мебели. Неожиданно дело пошло, да еще как. Фирму завалили заказами, и столяр, не успев моргнуть глазом, стал обладателем трех магазинов и работодателем для ста пятидесяти человек. Тогда-то они со Светой и предложили соседям новую квартиру, взамен занимаемых теми комнат. К их радости, Разины мгновенно согласились – наверное, пересчитали доплату на бутылки. Света с мужем сделали ремонт и постарались навсегда забыть про Татьяну и ее детей. Надо сказать, им это удалось. Соседи более не напоминали о себе, оставшись в прошлом. Света по совету мужа закончила Ветеринарную академию. Она всегда любила животных и теперь с огромным удовольствием возилась с четвероногими пациентами. История о глупенькой кассирше, обманутой любовником, была похоронена под грузом времени. Иногда Светлане Павловне казалось, что ничего подобного в ее жизни не было, словно она прочитала плохую книгу. Но тут явилась я и разбередила душу.

– Где живет Степан, знаете? – не выдержала я.

– Последний раз я встречалась с ним во время очной ставки, – грустно ответила она. – Потом, сами понимаете, никакой охоты не было связываться с подлецом. Все время боялась, что он вдруг заявится к матери в гости, думала, не удержусь и вмажу ему прямо в наглую морду, но Степка как в воду канул, пропал, и черт с ним.

– Как жаль, – протянула я, – я так надеялась, что вы подскажете.

– Спросите у Раисы Андреевны, – посоветовала Света, – она небось в курсе.

– Дайте мне ее телефон!

Она покачала головой:

– Я, когда вернулась из лагеря, очень нервная была и страшно дергалась. Честно говоря, хотела поехать к Раисе и потрясти ее как следует. Ведь писем десять ей из лагеря отправила, все просила: Степка меня подставил, так хоть печенья пришли или чаю, никого же нет, мать умерла. А Раиса Андреевна богато жила, ей бы ничего не стоило бандероль собрать. Но нет, она не ответила ни разу. Ну я от греха и разорвала телефонную книжку, чтобы руки сами номер не набрали, и адрес точный не помню. Знаю, как идти…

– Как?

– До метро «Киевская» надо доехать и спуститься в сторону набережной, там прямо у моста стоит огромный дом из светлого кирпича. А вот подъезд запамятовала, то ли второй, то ли третий. Окна, помнится, на реку выходили…

Да, не слишком точные координаты.

– А вы к Маргарите сходите, – сказала она. – Из Разиных только она и осталась. Старшие братья померли, Галка уехала незнамо куда, а Ритка тут, в Москве живет, на Ленинградском проспекте, вот ее адрес я отлично знаю и телефон тоже.

– А говорили, никакой связи с Разиными не поддерживаете, – решила я поймать ее на лжи.

– Так-то оно так, – тяжело вздохнула Света, – да Ритка горькая пьяница, вечно ей на бутылки не хватает. Как-то раз сижу дома, звонок в дверь. Гляжу – Рита. Пришла у меня по старой памяти денег клянчить, а я слабину проявила – дала десятку. И все, пропала. Она начала постоянно бегать и ныть. Потом предложила у нее квартиру купить. А у меня двое детей подрастают, Ленка не сегодня завтра замуж соберется… Ну я и поехала на хоромы взглянуть. Отличная жилплощадь, только очень загаженная. Впрочем, Ритка за нее недорого хотела, выгодная сделка могла быть.

– Что же вы не стали оформлять?

– Муж отсоветовал, говорит, с пьяницей связываться опасно. Прав, наверное. Так что ступайте к Рите, – и она продиктовала хорошо известный мне адрес.

– Да я уже была у нее, – ответила я, – она вечно пьяная, и толку от нее никакого.

– Вы к ней в восемь утра приходите, – пояснила Света, – она где-то в семь тридцать встает и около восьми начинает соображать, где деньги на выпивон сгоношить. Она ко мне около половины девятого являлась в надежде на подачку. Утром трезвая, а поближе к одиннадцати – все, труба, мертвое тело.

ГЛАВА 23

Нырнув в подземный переход, я уставилась на витрины. Может, купить Лизе вон того керамического медвежонка за пятнадцать рублей? Девочка придет в полный восторг. Я вытащила кошелек и тут же услышала тихий, вкрадчивый голос.

– Доченька, дай на хлебушек.

Возле меня стояла толстенькая старушка в грязной куртке. В руках бабка держала пакет, оттуда высовывались горлышки пустых пивных бутылок. Я протянула ей рубль.

– Дай бог тебе здоровья, счастья и удачи, – поблагодарила нищенка.

Мне стало неудобно, уж не столь велика милостыня, чтобы так кланяться. Но когда я, купив статуэтку, притормозила у ларька с газетами, вновь послышалось тоненькое сопрано:

– Деточка, подай на хлебушек.

Я обернулась и увидела всю ту же бабку с пакетом. Получив следующий рубль, она растворилась в толпе, но не успела я попросить у продавца пару булочек, как раздалось до боли знакомое:

– Деточка, подай на хлебушек.

– Бабушка, – не удержалась я, – вы у меня третий раз просите.

– Ой, прости, милая, – испугалась она и подслеповато прищурилась. – Глаза-то плохие, а люди все одинаковые, в куртках. Уж извини, старую.

– Ничего, ничего, – приободрила я ее и протянула булочку. – Хотите, с маком.

– Дай тебе господь всего полной меркой, – обрадованно сказала бабулька и сунула подношение в пакет.

Потом с чувством произнесла:

– Я ведь раньше у входа в метро сидела, а теперь там ирод устроился, вот ведь нехристь, главное, все хохочут, а подают ему сколько! Не поверишь, сумками относит. Милиционерам, ясное дело, выгодно, они меня согнали, а его посадили, потому как ирод им хорошие деньги дает, с меня столько не содрать, доходы у старухи убогие.

– Почему ему много подают? – полюбопытствовала я.

– Поди к входу да полюбопытствуй, – сказала бабка, – глаза б мои на урода не глядели.

Заинтересовавшись, я притормозила у стеклянной двери. Там, на полу, на расстеленном грязном байковом одеяле сидел молодой мордатый парень, с виду совершенно здоровый. Во всяком случае, руки и ноги на месте, а розовый цвет лица без слов говорил о великолепном пищеварении и желчном пузыре без признаков камней. Не походил он и на пьяницу или бомжа. Одет попрошайка был просто, но чисто – в джинсы, ветровку и кроссовки. Перед ним стояла коробка из-под сапог «Ле Монти», почти доверху набитая бумажными купюрами. Присмотревшись, я ахнула.

На шее у побирушки висел большой, художественно выполненный плакат: «Собираю на киллера для тещи». Проходившие мимо женщины поджимали губы и презрительно отворачивались. Мужчины хохотали в голос и швыряли парню подаяние. На моих глазах один, в отличной куртке, кинул сто рублей и подмигнул:

– Сделай милость, найди такого, который не сразу укокошит, а станет медленно на кусочки резать!