Седьмая встреча - Хербьёрг Вассму

— Можно, я возьму эту фотографию?

— Конечно. Может, ты увеличишь ее там в городе и пришлёшь мне один экземпляр?

— Хорошо.

— Мама дала тебе с собой продуктов? — спросила бабушка, когда они вернулись на кухню.

— Сегодня ей не до того.

— Могла бы и сама позаботиться. В городе все так дорого!

— Да.

Бабушка упаковала хлеб и кое-что еще в коробку из-под маргарина.

— Тебе будет тяжело.

— Не страшно, — сказала Руфь и обняла бабушку, чувствуя комок в горле.

Из-за этого незабываемого запаха нюхательного табака, камфары и хлеба!

Руфь сидела на ящике со спасательными поясами. Под носом парохода журчала вода, в лицо летели мелкие брызги. Остров уходил все дальше и дальше. Он никогда не казался Руфи таким зеленым. Вверху — вершина Хейи, внизу — поля: зеленый треугольник, бросивший якорь в бурное море. В той стороне, куда она направлялась, горы были свинцово-серые и тянулись ровной грядой. Вот он, мир, думала Руфь.

Целый час тащилась она до своей квартиры с чемоданом, коробкой из-под маргарина и этюдником. Отдыхала всюду, где можно было присесть. Чтобы пройти мимо дома Гранде, ей пришлось бы сделать крюк. К тому же отдохнуть на их крыльце было бы невозможно. Дом был обнесен изгородью.

Перебравшись в город, Руфь вначале часто проходила мимо того дома. Но Горма не видела ни разу. И убедила себя, что глупо думать о парне, которого она даже не знает. Конечно, не знает. Она никому не говорила о нем, и постепенно его образ поблек.

Нынче же вечером, когда она тащилась со своими вещами через весь город, она вдруг отчетливо увидела лицо Горма. Ямочка на щеке. Глаза, какими она запомнила их после молитвенного собрания. Зеленые, грустные.

Она вдруг сообразила, что идет и думает о незнакомом ей Горме, а не о Майкле, который был так добр к ней. Сейчас Майкл, наверное, сидит в каком-нибудь кафе. Или стоит за мольбертом. Надо сообщить ему о Йоргене. Не у всех есть близкий человек, которому можно написать письмо.

Руфь положила собачью шкуру на старое плетеное кресло, но не села в него. Разделась и сразу легла. Лоскутное одеяло хранило старый запах постельного тепла. Этот запах был еще до того, как она уехала в Лондон. До того, как Йорген бросился с колокольни.

Она увидела себя лежащей в кровати. Бог вошел к ней в сером плаще с косой Эмиссара на плече. Он откинул с нее одеяло, обмакнул самую широкую кисть в красную краску и, начиная от макушки, провел по ней красную линию. Потом он рассек ее по этой линии на две половины. Скатав одну половину, Бог забрал ее с собой. Она лежала на сквозняке и ощущала холод по всей линии разреза, хотя и знала, что все это неправда, она все-таки живая.

Руфь заставила себя проснуться, хотя ей хотелось спать. Только спать. Было шесть утра. Она села в плетеное кресло, укрывшись собачьей шкурой. Вспомнила, что собиралась перед сном написать Майклу.

Позже, когда она вышла в уборную, находившуюся в коридоре, у нее началось сердцебиение, словно от испуга. Но пугаться было нечего. Услышав, что дом просыпается, она спустила воду и ушла к себе.

За работу садовника в городских парках платили немного, этого не хватало, чтобы оплачивать квартиру. Руфь попросила хозяйку подождать, пока она получит деньги из ссуды на учение.

— Ты похудела, — сказала хозяйка.

Руфь посмотрела на себя в зеркало, ей было стыдно.

— Сколько тебе платят за работу садовника?

Узнав, хозяйка закатила глаза и спросила, что же она ест. На это Руфи нечего было ответить. Небось хозяйка подумала, что она ворует продукты. И тут же сообразила, что это был бы выход из положения. Например, на рынке. Ведь там весь товар лежит открыто. В булочной и продуктовом магазине украсть было бы труднее. Но попробовать стоит.

— А убираться в доме ты можешь? — спросила хозяйка.

— Думаю, что могу.

Не стоит самой хвалить себя.

— Будешь убирать три комнаты, что сдаются жильцам, и мою квартиру, тогда можешь не платить за свою комнату, пока не получишь ссуду на учение. Но убирать ты должна на совесть.

Это был выход. По вечерам и белыми ночами. Крепкая щелочь и красные руки. Утром Руфь сгребала листву и копала землю. Когда она таким образом дожила до 15 октября, она пошла в кино. На фильм «Эва» с Жанной Моро и Стенли Бекером. О двух людях, которых притягивало друг к другу жившее в них зло, так было написано в рекламе.

Но от усталости Руфь заснула и проспала весь фильм. Глупо, что она потратилась на билет. Но ведь Эмиссар об этом не знает. По пути домой она пыталась представить себе, что значит быть богатой. Побывав в кино, она теперь почти всегда думала об этом.

Руфь вырезала из газеты объявление о смерти. На нем был изображен крест. Йорген Нессет, безвременная кончина, было написано в объявлении. Среди подписавших объявление было и ее имя. Руфь положила вырезку в книгу о Шиле. Теперь она будет попадаться ей на глаза почти каждый вечер.

Это напомнило ей, что скоро она станет учительницей. На ней будет лежать ответственность за чужих детей. Не таких, как Йорген. Она научила его буквам и водила с собой в школу. Учителя привыкли к этому, потому что он никому не мешал. Ведь он почти не разговаривал, если к нему не обращались.

А ей предстояло учить детей бойких, избалованных и развитых. Уже этой осенью она начнет вести приготовительный класс.

Эмиссар хотел отправить Йоргена в специальный «дом». Руфь помнила, что пригрозила прыгнуть с обрыва на Хейи, если они куда-нибудь отошлют Йоргена. Неужели она в самом деле выполнила бы свою угрозу?

Фотография бабушки с Йоргеном стояла на книжной полке рядом с диваном, на котором спала Руфь. Однажды вечером она достала карандаши и краски. Она работала углем и пастелью. Шли часы. Лицо бабушки оказалось прорисованным лучше. Ложась спать, Руфь пообещала себе, что завтра вечером будет рисовать только Йоргена.

Тем не менее, на бумаге проступало то лицо бабушки, то далматинец. Йорген как будто исчез. После долгих усилий у нее получился набросок, который, может быть, понравился бы Майклу. Повесив рисунок на стену, Руфь увидела, что у далматинца глаза Йоргена.

На деньги из ссуды Руфь купила себе новые масляные краски. Жиличка, снимавшая комнату напротив, жаловалась на запах скипидара. Несколько недель Руфь ходила как пьяная, забыв обо всем на свете.

Уже много дней она писала Йоргена, но его лицо получалось безжизненным. Наконец она написала этюд, на котором Йорген стоял спиной к зрителю. Ямочка на затылке ей удалась. Он наклонил голову и не хотел показать ей свое лицо.

В тот день, когда она получила письмо и старые наброски Майкла, у нее из головы как будто вытащили пробку. Майкл прислал ей целый альбом набросков, сделанных им в то время, когда он жил на Острове. Как будто знал, что ей нужно.

Почти на всех рисунках Йорген был изображен в движении, вместе с Эгоном, или один. Руфь долго рассматривала эти рисунки, прежде чем внимательно прочитала письмо.

Майкл писал, что после ее отъезда в Лондоне стало грустно, и он несколько дней мог только оплакивать Йоргена. Но теперь он снова много работает, и очень успешно. Она тоже должна работать. Он каждый день думает о ней и надеется, что они встретятся в недалеком будущем.

Руфь оставила раскрытое письмо на столе и достала краски. Несколько дней назад она выпросила в кабинете, где давались уроки труда, кусок фанеры и покрыла его антверпенской синей и белилами. Теперь она перенесла на фанеру эскиз, который ей понравился больше всего.

На заднем плане возвышался покосившийся церковный шпиль, написанный чистой умброй. Когда картина полностью сложилась у нее в голове, она могла уже выдавить на палитру розовую краску и белила. Большие ладони Йоргена с растопыренными пальцами получились сами собой. Они закрывали его лицо и верхнюю часть туловища. Моделью ей послужила собственная рука. Линия жизни была четкая, длинная и целая.

Руфи страстно хотелось написать лицо Йоргена. Но пока что оно у нее не получалось. Она утешилась тем, что запомнила все названия красок, написанные на тюбиках.

На деньги из ссуды, выданной на учение, она купила не только масляные краски, но и подержанный приемник «Курер». И не поехала домой на Рождество. И то, и другое было грехом.

Бабушка писала, что ей следует приехать. А мать вообще не писала ей, и Руфь осталась в городе. Эмиссару было не обязательно знать, что она купила в рассрочку приемник. Половину она выплатила сразу. Остальное должна была внести, как только получит ссуду на второе полугодие.

С приемником она как будто обрела живого товарища, который разговаривал с ней. Вести разговор он, конечно, не мог. Зато мог отвлечь ее думы на что-нибудь другое.

Она прикасалась к нему по утрам и когда возвращалась домой из школы. Гладила его и только потом включала. Крутила и искала передачи. Короткие волны, длинные, средние. По ночам «Радио Люкс». «Битлз», Джим Ривз и «Роллинг Стоунз». «Бэби Лав» — группа «Супрем». Слушала радиопрограммы. Чужая комната наконец стала домом.