Седьмая встреча - Хербьёрг Вассму

— Не сыпь соль на рану, — сказал дядя Арон. Эмиссар уронил голову на руки, он не защищался.

— А кто еще расскажет, как все случилось? Ведь Руфь ничего не знает! — Тетя Рутта высморкалась.

— В тот вечер у меня ломило все тело. Не прострел, это шло из самого нутра, — сказала бабушка.

— Что же все-таки случилось? — Руфь трясло так, что она едва могла говорить.

— Это началось, когда танцы были в разгаре, — продолжала тетя Рутта. — Гармонь Арона немного фальшивила, но всего на два тона. Мандолина, гитара, там у них был целый оркестр. Тут кто-то примчался и закричал, что в лодочном сарае творится что-то неладное. Многие только посмеялись и не стали слушать. Ведь там было угощение — баранина с капустой и водка к кофе. Но вот кто-то выкрикнул имя Йоргена, он, мол… Отец Эллы только что вернулся с моря и был на взводе. Он сорвал с себя свитер и заорал, что убьет этого дурака, даже если это будет последний поступок в его жизни. А Элла отказалась выходить из сарая и никого не пускала туда. Даже свою мать. Тогда мужчины послушались Эллиного отца и собрали целое войско.

Тетя Рутта рассказывала и плакала, обнимая мать, которая присутствовала при всем этом как посторонняя. Руфь никак не могла осознать услышанное.

— А что Элла делала в лодочном сарае? — спросила она.

— Говорили, будто туда ее затащил Йорген, — тихо сказал Поуль.

— Йорген никого никуда не затаскивал, и ты это знаешь не хуже меня.

— Но он был там, они оба были в сарае. Эверт, отец Эллы, сам их там застукал.

— А что там понадобилось Эверту?

— Ну, Руфь, этого я знать не могу. Может, она позвала на помощь.

— И он услыхал ее крик в Молодежном клубе? — заорала Руфь.

— Ведите себя как люди, — неожиданно вмешался Эмиссар. Он стоял посреди комнаты и ломал руки.

— Как же это надо было кричать, чтобы его услышали на таком расстоянии? — сказала Руфь.

— Эверт никого не подпускал к Элле. Она у них единственный ребенок, — сказал дядя Арон.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Руфь.

— Что Эверт вздул бы любого, кто, по его мнению, был недостоин Эллы. Он считал для себя позором, что ей нравится Йорген.

— Ты хочешь сказать, что она сама, по своей воле?.. — недоверчиво спросила тетя Рутта.

— Да! — В один голос ответили бабушка и Руфь.

Поуль пустыми глазами глядел в землю.

— Ты тоже принимал участие в травле Йоргена? — вдруг спросила у него Руфь.

— Только в самом начале.

— И где же ты был потом?

— Пришел к нам и все рассказал, — сказал Эмиссар.

— Почему же никто из вас не поговорил с ними? Не остановил их? — прошептала Руфь.

— Вот ты бы и поговорила, — отрезал Поуль и отер пот со лба.

— Не надо винить друг друга, это ничего не даст. Ни нам, ни Йоргену. — Бабушка подошла к Поулю. Она сбросила с его плеча воображаемую соринку, оба плакали.

Воцарилось молчание. Мать словно слилась со стеной. Руфи казалось, что она не слышит ничего из того, что здесь говорят.

— А что говорит сама Элла? — спросил дядя Арон через некоторое время.

— С ней никто не разговаривал, — ответил Поуль.

— А ленсман? Он был здесь? — Дядя Арон не сдавался.

— Ленсман сказал, что в таком деле нельзя принимать ничью сторону. Что ему очень жаль и он нам сочувствует, — сказал Эмиссар.

— Значит, от самой Эллы никто не слышал того, в чем обвиняют Йоргена? — воскликнула Руфь, схватив Эмиссара за руку.

— Кто знает! — Эмиссар оттолкнул ее. — Нас с матерью не было в Молодежном клубе, мы не посещаем такие места. Теперь ты видишь, на что способен дьявол? Видишь, как грех вмешивается в нашу жизнь и карает нас! — Он закрыл глаза, поднял ко лбу стиснутые руки и начал молиться. — Господи, яви нам милость Свою! Обрати взор Свой на нас недостойных. Смилуйся над Йоргеном, где бы он сейчас ни был. Прости ему его прегрешения. Прости и нас всех, грешных! Аминь.

Не успел он произнести слово «Аминь», как мать бросилась на него и заколотила по нему кулаками. С ее губ срывались сдавленные проклятия. Они становились все громче и наконец слились в вой.

Руки Эмиссара бессильно повисли, он принимал удары и тяжело дышал. Все смотрели на них. Они были беспомощны. Наконец вмешалась бабушка:

— Рагна, милая, Рагна. Успокойся, дитя мое. Рагна. Рагна.

Но мать ничего не слушала. Она выла и била Эмиссара в грудь. Била и выла. Эти удары глухо отзывались в сердце Эмиссара. Но он продолжал стоять, не поднимая рук. Как будто не понимал, что она бьет именно его.

Ночью Руфь оказалась в Молодежном клубе. Эмиссар хотел дать ей свой мобильный телефон, но она его не взяла, потому что должна была стоять на сцене и писать березовые ветки, расставленные в ведрах по всему залу. Нельзя было пропустить ни одного листочка.

Она могла бы попросить Йоргена пересчитать их для нее, но сообразила, что пересчитать столько листьев ему не под силу.

Эллин отец танцевал с Эмиссаром. У них на лбу и на висках вздулись синие жилы. Неожиданно в клубе оказались все жители Острова, в том числе и дядя Арон. Эллин отец размахивал косой с синей ручкой, он возглавлял толпу. Там собралось все селение, весь Остров, даже те, кто никогда не бывал в Молодежном клубе.

Ленсман взял гармонь дяди Арона. Ремешок не был застегнут, мехи растянулись с жалобным стоном. Стена рухнула, и толпа устремилась к лодочному сараю. Палки и косы сверкали на солнце. Странно, но пастор шел с ружьем.

Их было великое множество. Руфь стояла на сцене и понимала, чем все это кончится. Плечом к плечу они прошагали по зеленой траве, за спиной у них оставались затоптанные цветы журавлиного носа.

Отныне уже ничего не будет, как прежде. Отныне ни у кого на Острове не осталось лица, думала Руфь. Только спины и косы. Они больше ничего не увидят, потому что лишились глаз. От них шел пар. Как от самогонного аппарата, какой она видела у дяди Арона. Теперь-то этот аппарат, наверное, давно разбился. Запах был отвратительный. Так пахнет самогон, подумала Руфь, стоя на сцене.

Ей хотелось начать писать, но она потеряла счет листьям. Глядя со сцены на людей, она почувствовала странное отупение. Они никак не могли дойти до сарая, чтобы совершить задуманное. Только еще больше пьянели и дичали, и их становилось все больше.

Миновав пустошь, они стали спускаться вдоль бабушкиного картофельного поля. Они шли повсюду, гуськом или клином, как рыжие муравьи. То они становились огромными, то крохотными. Стало темнеть, и пошел снег. Люди были сердиты и точили косы на оселках так, что звон стоял. В каждом взмахе оселка рыдал Йорген, но этого никто не слышал.

Постепенно, по мере того как людьми овладевала усталость, из них выходил самогон, они успокаивались, но продолжали идти, не поворачиваясь к Руфи лицом. Она знала, что сейчас произойдет, и была не в силах писать березовые листья, только стояла и смотрела.

Потом она оказалась на колокольне и смотрела, как они с востока идут через кладбище. На головы они натянули мешки для муки. Ни травы, ни могил не было видно, потому что мешки шли плотным строем. Руфь была Йоргеном и в то же время была собой.

— На нашем острове ни одна живая душа долго не сможет прятаться! — кричали они ей.

— Йорген Дурачок! Йорген Дурачок! — кричал Эллин отец, он уже поднимался на колокольню и был так близко, что Руфи казалось, будто он кричит ей в ухо.

Она почувствовала на своей ладони ладонь Йоргена, теплую и твердую, и поняла, что они должны сделать. Оконный проем расширился, словно хотел помочь им. Потом им навстречу ринулись черепица и кладбище.

Раскинув руки, Руфь и Йорген скользили вниз. Она испугалась и схватилась за петлю на веревке от колокола. Веревка обожгла запястье, и Руфь невольно ее выпустила. Они скользнули по разрушенной крыше, пролетели над нефом церкви.

Когда они пролетали то место, где не хватало двух черепиц, зазвонили колокола. Тяжелые и легкие. Дин-дон. Руфь хорошо знала этот звук. Он был не опасный.

Теперь они летели по воздуху. Сперва очень быстро, потом медленно. Словно плыли на гребне волны далеко за буйками. Они были вместе. Дышать было легко и приятно, и Руфь подумала, что так должно быть всегда. Они парили высоко над могилами с железными плитами, над белыми и серыми памятниками и над крохотными человечками-муравьями.

— Мы полетим, это не страшно, поверь мне, — сказала Руфь и хотела ухватиться за Йоргена.

Но его не было. Ей словно застлало глаза. Наконец она обнаружила его распростертым на ржавой могильной плите ленсмана Тране — лицо Йоргена уткнулось в землю, руки и ноги были изогнуты под странным углом. Но это был не Йорген, это была она сама.

Человечки-муравьи с мешками на головах побросали свои косы и своими ручками начали копать землю у ее лица. Копали, копали и никак не могли выкопать то, что нужно. Она слышала их дыхание, слышала, как Эмиссар читает молитву.