Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

Ты открыл мне, Господи, что жизнь всякого верующего в Тебя есть повторение Твоего крестного пути. Но это не ввергает душу мою в безысходное отчаяние, но, наоборот, освобождает ее от всякого страха и малодушия. Много есть путей на свете, и конец их — тьма кромешная, но этот путь крестный — единственный, так как прямо и верно приводит к Тебе, Иисусе, ибо Ты есть путь жизни. Кто победит на этом пути, Боже? Кто дойдет до конца, где дошедшего ожидает вечная свобода? Тот, кто не отводит ни на миг любящего взора своего от Тебя, Сладчайший Иисусе, не исходит ни на мгновение из священного богозрения! Просвети и укрепи очи мои сердечные, Боже, чтобы беспрестанно созерцать прекраснейший Лик Твой, красота которого спасет мир!

Когда я приехал в Сергиев Посад, моя уверенность в быстром завершении всех дел сильно поколебалась. Отец радовался моему приезду, но озабоченно рассказывал о приходе инженера и замерщика, не понимая, для чего все это и с чего нам нужно начинать. А когда при хождении по кабинетам обнаружилось, что мне необходимо заново сделать план дома и участка и собрать кучу справок, я понял, что засел крепко. Началась затяжная бумажная волокита. К тому же в Лавре монахи поразили меня удручающей новостью: отец Кирилл находится в закрытой больнице, называемой «Кремлевская». Как мне попасть к нему, никто не знает, без знакомых к батюшке не пройти. Я сильно расстроился, тем более, что дела с документами словно не двигались.

По утрам уже подмораживало. Внизу в балке на голых липах кричали, не смолкая до вечера, горластые вороны. Багровый диск солнца садился за пустым промерзшим полем, потухая в далеком лесу, чернеющем на краю горизонта. Молитва как будто уменьшилась, съежилась, и ее голос стал таким же слабым, как голос сверчка где-то под полом. Осталась одна отрада — писать стихи, и в них душа моя словно немного оживала, вспоминая простые радости горной беспечальной жизни.

Каждое утро я шел в мэрию, в безликие бесконечные коридоры, пропитанные табачным дымом, и стоял там под каждой дверью в медленно двигающейся очереди. Некоторые чиновники смотрели на меня с усмешкой, но уже встречались в кабинетах верующие женщины. Они смело брали у меня благословение, не смущаясь присутствием народа. Среди них-то и нашел мне Бог верных помощниц, которым в виде благодарности я приносил небольшие иконки и первые лаврские книги, отпечатанные в типографии отцом Анастасием. В документах по дому началось какое-то движение.

Заметив мое уныние, мой добрый товарищ предложил съездить вместе с ним на два дня на издательской «Ниве» в Оптину пустынь, где у отца Анастасия было какое-то дело с оптинскими монахами. Не помню, как это вышло, видимо, срезая путь на Калугу, мы сбились с пути. Необозримо пустынные поля окружили нас. Указателей не виделось ни в одном направлении, людей тоже. Наконец далеко на горизонте показались две человеческие фигуры. Это были старичок со старушкой, которые возвращались с поля с котомками за плечами. Они толково и доходчиво объяснили нам, как выбраться на Калужское шоссе.

Когда мы проехали по полям час или два, стало ясно, что мы снова заблудились. Повернув обратно и плутая на перекрестках, мы неожиданно вновь выехали на наших старичков. Их удивление отпечаталось на добрых морщинистых лицах. Нам пришлось опять услышать долгое и толковое объяснение. Сконфуженные, мы отправились в указанном направлении.

— Если еще раз на этого деда с бабкой выедем, я уже не смогу спрашивать у них дорогу, — сердито проворчал архимандрит.

— Я тоже, — уныло пришлось подтвердить мне. Как бы там ни было, мы все же с огромным облегчением к вечеру въехали на территорию Оптиной пустыни, позабыв о дорожных приключениях.

Игуменом монастыря состоял наш лаврский духовник, опытный и рассудительный монах, с которым мы перевозили в Лавру святыни преподобного Серафима.

— Расскажи, расскажи, как пустынничаешь, отец Симон! — Игумен рассадил нас в глубокие кресла в своем кабинете. — Как Иисусова молитва? Пробивается?

— Пробивается, отче, но, к сожалению, только, пока я живу в лесу. А вот приехал в мир и сильно приуныл: все начинаю терять! Своего отца нужно перевозить поближе к Абхазии, и я засел с документами.

— А чего ж ты к начальству не обратишься? У них же везде знакомые! — Архимандрит недоуменно развел руками.

— Неудобно как-то, отец игумен.

— Чего там неудобного? А то совсем молитву потеряешь!

Он был прав, и мне пришлось впоследствии решиться следовать его совету.

— Знаете, отче, опасаюсь одного — попадешь к наместнику, а он передумает, возьмет да и оставит в Лавре, — высказал я открыто свои страхи.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся, не удержавшись, архимандрит. — Это верно, но ты молись, молись, молись, ты же пустынник!

В Оптиной мы долго тянули четки у могилок преподобных отцов, из которых моим любимым был преподобный Амвросий. В его келью нас проводил друг издателя — монах-иконописец, благообразного и смиренного вида.

— Хороший какой батюшка! — шепнул я на ухо своему другу.

Тот согласно шепнул мне в ответ:

— Очень! Тут все хорошие.

Вернувшись на Соловьевскую, я с отцом погрузился в долгое ожидание сообщения из мэрии. За время моего отсутствия в доме развелись полчища тараканов. Старик бесстрастно сметал их со стола рукой.

— Пошли прочь, дармоеды! Развелись тут… Надо же, никакая гадость их не берет! А так они безобидные…

Но оказалось иначе. Со мной у них началась настоящая война. По утрам я обнаруживал под коленками кроваво-красные шишки, которые жутко чесались! «Непонятно, откуда они берутся?» — задавал я себе вопрос.

Вечерами, после молитвы, я немного читал перед сном. Особенно полюбилась вышедшая тогда книга архимандрита Софрония «Старец Силуан». Поглядывая поверх книги, я замечал, как тараканьи усики выглядывают из-за шкафа, но, как только я шевелился, они исчезали. Однажды я заснул с книгой в руках. Проснулся внезапно от ощущения укуса под коленками. Я нервно шевельнул ногами, и из моих широких монашеских штанов выбежала впопыхах куча тараканов.

«Ага, понятно… Днем вы прикидываетесь, что питаетесь хлебными крошками, а ночью кровь сосете!» — Я разгорелся на них сильным гневом. Но каким бы ядом я ни заливал углы кухни и своей комнаты, количество тараканов не убывало, а даже как будто возросло. Эта тараканья война стала моим затяжным кошмаром.

В конце концов от хождения в мэрию и обратно в ногах стала ощущаться болезненная слабость, в пальцах рук появилась дрожь, я простыл на морозе и заболел. Поднялась температура, и пришлось слечь. Отец Анастасий принес антибиотик ципролет, расхваливая его как самое действенное средство против гриппа.

Действительно, эти таблетки мне помогли, но неделю я провалялся без сил на моем топчане.

От отца Игнатия обо мне узнал молоденький иеродиакон Агафодор. Он стал периодически навещать меня, принося фрукты, по пути из Лавры на подсобное хозяйство, где он служил в храме преподобного Сергия. Помощница издателя и художественный редактор с большим сочувствием отнеслась к моему положению и приносила нам с отцом из лаврской кухни горячую еду в кастрюльках, чем сильно выручила нас. От болезни осталось чувство благодарности к этим людям и множество стихотворений.

Иеродиакон нравился мне своей искренностью и открытостью. Он чистосердечно делился со мной своими недоумениями:

— У меня, батюшка, наверное, на лбу написано: «Дайте мне совет!» Все кому не лень советы мне дают, даже чудно…

— Но, дорогой отец Агафадор, я же не даю тебе советов? — невольно засмеялся я.

— Это точно, только вы не даете почему-то.

Восстановление от болезни шло медленно. Слабый, задыхающийся, в свободные от мэрии дни я ходил в Лавру к преподобному Сергию, где сослужил с лаврскими отцами воскресные и праздничные литургии.

Состояние моего здоровья стало таким, как будто я никогда не жил в горах, а все, что было со мной на Кавказе, казалось прекрасным, чудесным сном. Даже горное село Псху виделось из Сергиева Посада невообразимо далеким и недосягаемым. Молитва сделалась слабой и вялой, словно душа моя до этого никогда не молилась.

В одну из таких отчаянных вылазок из дома в Лавру мне встретился наш монастырский врач. Когда эта сострадательная женщина увидела меня, то воскликнула:

— Отец Симон, да у вас налицо нервное истощение!

В эти же дни дома раздался звонок от отца Пимена:

— Как идут наши дела с приватизацией дома, Симон?

— Никак не идут, отче.

— Почему? — задребезжала трубка.

— Решают, решают и снова откладывают. То одну справку нужно, то другую. Первая эпопея была с покупкой дома, а приватизация — это вторая эпопея. Я уже совсем без сил, устал…

Голос архимандрита потеплел:

— Сочувствую… Хотелось бы тебе помочь, но у нас в обители такая стройка, некогда даже позвонить тебе! Не высыпаюсь, и все такое… Впрочем, у меня есть для тебя утешение!