Место явки - стальная комната - Даль Орлов

Эти замечания не заслоняют главного. Публицистически страстный, умный, эмоционально заразительный киномонолог о Толстом звучит своевременно, фильм «Лев Толстой — наш современник» оказывается явлением не только кинематографическим. Он обретает широкое идейно-политическое звучание. Фильм несет с экрана правду о Толстом. А правда, истина, как считал сам Толстой, — самое могущественное средство в мире!»

«У вас мистический склад ума», — сказал мне Габриэль Гарсия Маркес.

Эти слова последовали в ответ на мой монолог — совершенно искренний и даже взволнованный. Разговаривали у него дома, в Мехико. В России только что впервые на русском вышел его роман «Сто лет одиночества». Нобелевская премия еще не наступила. И вот тогда, перед прощанием, на зеленой лужайке во дворе я и сказал ему:

— Когда читал «Сто лет одиночества», не мог освоиться с мыслью, что все это написано одним человеком, так это величественно и совершенно, как Библия. Второе, что тоже казалось невероятным, — что этот человек живет в одно с тобой время, твой реальный современник. И третье, что совершенно невозможно было представить, что я встречусь с этим человеком и буду с ним разговаривать!

Тут и последовала мгновенная реакция Маркеса: «У вас мистический склад ума».

Он сказал, а я потом стал думать: значит, бывает такой склад ума — мистический? И такой именно мне выпал? А хорошо это или плохо?.. Что-то же, видимо, он разглядел, почувствовал, если так сказал… Такие люди на ветер слов не бросают…

В конце концов, я смирился: мистический, так мистический. Хуже, если бы никакого. Зато стала объяснимее вечная моя тяга искать всякого рода совпадения, необъяснимые сближения, аналогии, когда так и кажется, что будто ведут тебя, расставляя вешки, как ориентиры, будто — знаки судьбы.

Одна знакомая театральная дама сильно увлекалась астрологией. И много в том преуспела. А не найдется ли в вашей лженауке, поинтересовался я однажды, объяснения моему острому, проходящему по всей жизни интересу к Толстому? Все очевидно! — услышал в ответ. У вас с ним — парные знаки, в круге Зодиака они стоят друг против друга. Вы — Водолей, он — Лев. Такие знаки притягиваются!..

Профессор театрального института Григорий Бояджиев был знаменитым специалистом по западному театру, был очень умен и эрудирован. Жарясь на писательском пляже в Коктебеле, говорил: «Я все-таки удивляюсь своей голове: только сяду писать — она сразу выдает мысли!».

С ним хотелось делиться сокровенным.

— Григорий Нерсесович, скажите, почему при моей захваченности Толстым я совершенно холоден к Достоевскому, вплоть до отталкивания. Надо было рецензию написать на спектакль по Достоевскому — не смог слова из себя выдавить, даже испугался. Это, наверное, ущербность?

— Не пугайтесь, обычное дело! Одни — с Толстым, другие — с Достоевским. Тут человечество делится пополам.

Немного успокоился. Быть заодно хотя бы с половиной человечества — не так уж и плохо.

Вот и спрашиваешь себя: мистика это или нет — оказаться в «толстовской» половине? Что означают эти мои последовательные «попадания» и «совпадения», связанные с его персоной, протянувшиеся через всю жизнь, от заворожившей книги без обложки, оказавшейся толстовской трилогией, от учителя Сан Саныча и собеседования с доцентом-толстоведом Зозулей, от семинара академика Гудзия до собственных театральных и кинематографических проектов, ставших актами и личного творчества, и, смею думать, общественной культурной жизни?

Действительно, есть вещи необъяснимые. Стороннего человека они, скорее всего, оставят равнодушным, а для тебя, тем не менее, оказываются значимы, хочешь-не хочешь, а занимают голову и душу почему-то будоражат.

Мама моей жены, например, всю жизнь была «ударена» Пушкиным. Вроде как я Львом Толстым. Прочитывала о нем все, что только попадало под руку. Уже тяжело болея, месяца за три до кончины, сказала Алене, дочери: у меня на книжке осталось 80 рублей, приятельница согласна продать полного Пушкина Брокгауза и Эфрона, тома тяжелые, будет приносить по одному, я буду смотреть и передавать Далю. Это будет от меня ему память.

Она передала мне последний, шестой, том, мы о нем поговорили, я при этом держал на руках ее годовалую внучку. На следующий день она умерла. Следующим днем было — 10 февраля. 10 февраля, как известно, — день смерти Пушкина. Она умерла в день смерти своего любимого Пушкина! Но это не все: 10 февраля — день моего рождения.

После подобного любой ум поведет на мистику…

Недавно не стало Анри Труайя. В своей книге «Лев Толстой» он упоминает некоего Орлова, корреспондента «Русского слова», который первым сообщил телеграммой Софье Андреевне, что Лев Николаевич заболел и находится в Астапово.

Почему Орлов? — возникает вопрос в моем мистическом уме. Почему корреспондент именно «Русского слова», редакция которого помещалась в доме на углу Тверской и нынешней Пушкинской площади, то есть как раз в том доме, в котором десятилетия спустя я начинал свою журналистскую жизнь — в том красивом здании размещалась в мои годы газета «Труд». И опять не все! Я же в середине девяностых еще и в нью-йоркской газете умудрился поработать, в самой старой русскоязычной. Она, как бы продолжая традицию, называлась не «Русское слово», а «Новое русское слово».

Так вполне случайный Орлов из толстовской биографической хроники вдруг снова прочертил мистический пунктир странных сближений…

Почти два десятилетия проработал когда-то хранителем Ясной Поляны Сергей Иванович Щеголев. Если бы не он и его жена Ясной Поляны просто бы не было. Он первым заметил пожар, устроенный немцами в доме Толстого, когда те отступали, и, рискуя жизнью, бросившись в огонь, загасил его. Жена помогала. И снова я спрашиваю, почему у народного артиста СССР, впервые сыгравшего роль Толстого на русской сцене, фамилия тоже Щеголев? И оба Ивановичи…

Осенью 1978 года, в дни толстовского 150-летия, в Туле устроили торжественную премьеру фильма «Лев Толстой — наш современник». Пригласили киногруппу. Так сразу после Парижа, еще переполненный впечатлениями от показа нашей ленты в ЮНЕСКО, я оказался в родной Туле. Тут все прошло в лучших, так сказать, традициях — с приемом в обкоме партии, с цветами, речами и подношениями сувениров в центральном кинотеатре. И конечно, мы не могли не нагрянуть в Ясную Поляну.

Нагрянули. Нас там не ждали, там шла генеральная уборка — на следующий день должна была прибыть большая делегация писателей. Но нас, непрошенных, приветили, обласкали, даже пустили в дом. И получилось, что одарили незабываемым впечатлением: столбики со шнурами сдвинуты в сторону, ходят женщины с влажными тряпками — полная иллюзия, что мы не в музее, а запросто пришли в гости к любезным хозяевам. Хозяева просто вышли на минутку. А ты можешь встать у письменного стола, разглядеть любую фотографию не издали, а вплотную, любой предмет — на расстоянии руки. От такой степени доверия впору было и прослезиться.

А в довершение всего в нашу притихшую от впечатлений группу с тихой любезной улыбкой вписался еще и сам Николай Павлович Пузин — легендарный яснополянский домовой, литературовед и музеевед, душа этого места, легенда.

И вот уже в моем уме мистического склада исчезают, сжавшись до мгновения, добрых четверть века — будто не бывало, и я вижу Пузина, встречающего Гудзия и нас, приехавших с ним студентов. Потом они идут вдвоем впереди нашей группы по широкой тропе, ведущей в Старый Заказ к могиле Толстого. О чем они говорят? — думаю я глядя на них. — Как много знают они о том, о чем мы, молодые, еще не знаем…

И вот теперь той же тропой, к той же цели, мы идем вдвоем — рядом с тем же Пузиным, что встречал когда-то здесь моего учителя. Что общего между нами? Да ничего — одни разницы, начиная с возраста. Кроме одного — главного: соединенности общим делом, одним интересом, и, наверное, сходным знанием своей малости рядом с тем великим, кому выпало поклоняться, кого судьба распорядилась изучать и любить.

Замкнулся мой мистический круг — от первых тихих постижений до шумных премьер в Отечестве и вне. Мне скажут: ну и что — ты перевернул мир? Или хотя бы стал знаменит и богат? Не стал? Мир не вздрогнул? Тогда помалкивай.

Но вы держите в руках эту книгу. Я все-таки рассказал о том главном, что в течение жизни насыщало душу, что давало всему дополнительный важный смысл. Свою знаменитую биографию Толстого Павел Бирюков закончил словами: «Лев Николаевич оставил нам неисчислимое наследие. Кто жаждет, иди и пей».

Шел и пил. И, как мог, делился своим счастьем.

IV. СТАТЬЯ ДЕЛАЛАСЬ В НОМЕР

«Отец Сергий»

По повести Л. Толстого

«МОСФИЛЬМ»

Сценарий и постановка И. Таланкина