Серый кардинал - Владимир Моргунов

Журналисты попрощались. Лева — так звали водителя «Форда-мустанга» — подбросил их опять к Измайловскому парку. Оказывается, они добирались туда на редакционных «Жигулях».

— Что же, первый тайм за вами, — прогудел Беклемишев. — Не подвел Юра, сукин сын. Теперича, значит, секонд тайм. Ты, Женя, собираешься эту кассету в прокуратуру отдать и…

— И… — удрученно ответил Клюев.

— То-то и оно, что не дело. Как минимум еще одну копию надо сделать.

— Не очень я, понимаешь ли, этим делам обучен, — Клюев пожал плечами.

— Вестимо. В зубы кому-то дать или пристрелить кого-то — ума много не надо.

— Ты уж меня, похоже, совсем за полудебила держишь.

— За «полу», но не «совсем», — признался Беклемишев.

— Скажи спасибо, что я у тебя в гостях, и что ты полуинвалид.

— Лучше такой полуинвалид, как я, чем такой… Короче, дальше по тексту. Давай-ка, пока время есть, перегоним на моей «Соне».

Когда кассета была переписана и запись проверена, Беклемишев нашел, что внешний облик Клюева совсем не подходит для визита к высокому должностному лицу.

— Нет, серьезно, для пивной ты одет вполне презентабельно, для сходняка типа кинофестиваля «Кинотавр» или «Киношок» тоже сойдешь, но даже в приличный кабак — там, где голые девки, расстегаи и шампанское в ведерках со льдом, тебя в таком виде не пустят. Штаны мятые, куртка засаленная, туфли стоптанные. В твоем Сыромятино, среди бандитов и рэкетиров, твоих дружков, ты, возможно, пользуешься авторитетом. Но здесь, мой друг, Москва, столица России. Здесь, как нигде, встречают по одежке.

— Кончай трепаться, Кирюха. Ты хочешь предложить мне свой фрак?

— Я не могу тебе его предложить, потому как в нем ты будешь выглядеть очень жалко по причине твоего хлипкого телосложения.

— Нет, ты не можешь предложить мне его по причине отсутствия оного предмета.

— Ладно, добудем мы тебе одежонку, — Беклемишев поскреб густую щетину на подбородке.

Взяв радиотелефон и пощелкав кнопочками, он заговорил голосом служебно-озабоченным.

— Здравствуй, Александр Павлович. Послушай, в интересах дела надо срочно одеть для официального визита молодого мужчину. Нет, дело в том, что он… в форме. В военной форме, да. Полковник он. Молодой полковник. Ну я не знаю, как там отнесутся, ведь для них — что военный, что милиционер. Да что вы, он летчик. Хорошо, Александр Павлович, я ваш должник. Рост у него сто восемьдесят сантиметров, размер… пятидесятый размер. Ну да, сто. Спасибо, Александр Павлович.

Отключившись от незнакомого Александра Павловича, который «не Слава Зайцев, но все-таки», Беклемишев критически оглядел приятеля.

— И ботиночки у тебя хреноватые. Ладно, двинем за зипунами.

По пути они заехали в какой-то дом моды. Зеркала, мрамор, бархатные драпри, кожаные кресла, роскошные ковры — в такой обстановке Клюев не то чтобы терялся, но слегка скучал. Беклемишев же, несмотря на свой не очень салонный облик, не ощущал и подобия скованности. Он сразу обратился к какой-то молодой женщине, показавшейся Клюеву по меньшей мере референтом министра или переводчицей МИДа.

— Анжела Валерьевна, я от Александра Павловича… Да,

Анжела Валерьевна. Заранее благодарен, Анжела Валерьевна. Идемте, Евгений Федорович.

— Ну, брат, ты даешь, — шепнул Клюев Беклемишеву, когда тот тащил его в какую-то комнату вслед за великолепной Анжелой Валерьевной.

Здесь, когда Анжела Валерьевна удалилась, Клюев переоделся в свежий «андер-вер», как обозвал это Беклемишев то есть, в нижнее белье, белые шелковые носки, ослепительно-белую сорочку, шелковый галстук и костюм из великолепной шерсти светло-синего цвета.

— Во, блин! — восхитился Беклемишев. — Хорошо, что я тебя побриться заставил. Теперь ты как Ван Дамм в Каннах выглядишь. Но туфли у тебя все одно хреноватые. Ладно, у нас тридцать пять минут осталось до времени официального визита, а мы тут топчемся… Куда ты свои обноски денешь? Все в ту же сумку? Там же у тебя суперразоблачительный материал, нищеброд. Жалко тебе своих тряпок? Как это в чем? В этом великолепии и останешься. «Баксов» пятьсот все стоит — по их меркам даже, без учета таможенных сборов, лицензий и прочего воровства. Да-да, костюмчик твой, навсегда. Форэва, гай, андэстенд? Ладно, сквалыга хренов, прячь свои лохмотья поскорее, сматываемся отсюда.

Уже в автомобиле, несущемуся по Садовому кольцу, Клюев попытался выяснить, каким образом костюм останется в его безраздельном и бессрочном пользовании.

— Да что ты привязался, елкин пень? Оказал я услугу этому Александру Павловичу, теперь он мне услугу оказал. И я тебе сказал, да. А ты мне, в свою очередь — позволил на себя, такого, полюбоваться. Может быть, у меня сексуальная переориентация произошла. Ладно, кончай трепаться, слабоумный. Перекладывай свой компромат вон в тот кейс. Кейс там оставишь. А как ты себе все это представляешь — ты к нему вошел, бумажки вынул, кассету вынул, а кейс с собой обратно унес? А он куда все это положит? Ох, Тьмутаракань, мать-перемать! Ты к заместителю генерального прокурора идешь, тебя туда по высочайшей протекции пропускают. Не по моей, разумеется, протекции. Ты, блин, и «пушку», кажется, в новые штаны переложил? Молодец — к заместителю генерального со «стечкиным» идешь! Конечно, конечно, ты бы и сам сообразил. Только когда? После того, как я тебе напомнил. Не дрейфь, там в вестибюле дежурный, он пропуск выпишет, он же и объяснит, на какой этаж и в какую комнату. Ах, ты и в этом случае сообразил бы? Со стрельбой туда вломиться — это бы ты сообразил.

Входя в строгое здание на Кузнецком мосту, Клюев испытывал двойственное чувство. С одной стороны — он несет материалы, разоблачающие преступников, да еще каких преступников! Но с другой — протекция, «высочайшая протекция», как выразился Беклемишев. Словно он за сервелатом или коньяком с черного хода в магазин вошел. Или квартиру обход очереди получать пришел. Неладно все в России устроено. Впрочем, во всем мире, наверное, тоже до совершенства далеко.

«А вдруг в самый последний момент выяснится, что высокое должностное лицо не было предупреждено? Тогда-то и спросят, что это за съемка такая, почему генерал в мятой форме. Что же, объяснять, почему его в гражданской одежде везли, а форму в багажнике держали? Объяснять, что похищали генерала в интересах безопасности Российской Федерации? С чьей санкции? С чьего позволения? Вот тут-то и замести могут. Уж мне-то за все мои действия столько статей «навесить» можно — до конца дней не отсидеть.

Но все опасения Клюева как-то сразу рассеялись, когда он, не ожидая ни минуты в «предбаннике», был представлен пред светлы очи. Точнее, очи оказались темными. Китель светло-синий, форменный, три больших звезды в петлицах.

— Евгений Федорович? — предупредительно протянутая сухая и холодная ладонь.

И опять зародились сомнения у Клюева. А ну как тормознут для выяснения деталей. По коридорам-то отсюда еще можно уйти, охрана здесь хилая, но тогда уж точно все ищейки России, все волкодавы ее, все овчарки, специально обученные, пойдут по его следам.

Не был задан вопрос Клюеву, каким путем были получены столь откровенные признания у командующего армией, генерал-лейтенанта. И даже вопрос о том, где Клюев служит, в какой государственной организации, не был задан.

Как посетитель, вошедший в святые святых и произнесший заветное: «Я от Деремея Жлобеевича» получает то, о чем он некоторое время назад и помечтать не мог бы, так и Клюев был подробно расспрошен только о содержимом кейса, только о том, что ему известно о делах Павленко и некоторыx его сообщников. Конечно, Клюев понимал, что недостаточно просто произнести, как магическую формулу, имя почетного Деремея Жлобеевича, чтобы открыть заветную дверь. Сам Деремей Жлобеевич должен быть удовлетворен и заинтересован. И еще кто-то, зависящий от него. И еще кто-то, не зависящий сейчас, но могущий оказаться в зависимости завтра.

А на Клюева, как на несуществующего поручика Киже, может пролиться золотой дождь монаршей милости. Если бы он хотел сделать политическую карьеру, этот визит, несомненно, явился бы некой отправной точкой, началом взлета. Но Клюева никогда не интересовала карьера.

Итак: кейс оставлен в высоком кабинете, хозяин которого молод (не больше сорока на вид, резко все же омолодился верховный российский чиновник), выглядит очень неплохо, и в ближайшие несколько лет, значит, Кондратий его точно не настигнет. Надо еще надеяться на то, что он достаточно крепко сидит в своем кресле, и что содержимое кейса позволит ему усесться еще прочнее. Во что угодно мог поверить Клюев, но только не в то, что чиновник будет руководствоваться какими-то эфемерными побуждениями типа заботы о благе отечества. Нет, все гораздо пошлее и приземленнее. Недаром современного человека называют наряду с другими определениями еще и человеком играющим. По причине относительной достаточности пищи, тепла и самой заботы о добыче того, другого и третьего смещены если не на задний, то хотя бы на второй план, на первый же выходят азарт, чувство престижа, амбиции. Разумеется, инстинкты всегда будут управлять человеческими поступками, как управляет марионетками кукловод, одетый в черное и стоящий в глубокой тени, Однако, чем выше человек поднялся над себе подобными, тем меньше он подвластен зову инстинктов — он научился их частично подавлять. «Подняться выше» не подразумевает служебную лестницу. Недаром чувство власти считают таким же основным человеческим инстинктом, как, например, половой. Бровастый Ильич не переставал совокупляться с особями женского пола чуть ли не на смертном одре — своем, разумеется одре. То же самое делал и Лаврентий Павлович. Не имея возможности насиловать других, он онанировал в присутствии охраны в камере смертников.