Девять жизней Роуз Наполитано - Донна Фрейтас

– Думаешь, это правда нормально, что я не знаю, как относиться к ребенку, и все равно собираюсь его завести?..

– Да.

– Но почему?

– Потому что я верю в тебя, Роуз Наполитано, – говорит мама и распахивает дверь.

ГЛАВА 24

22 апреля 2009 года

Роуз, жизнь 5

Муж спит сбоку от меня. По другую сторону устроилась Адди. Не хватает только, чтобы в ногах у меня лежал Томас.

В каком-то смысле он здесь. Всегда здесь, я помню о нем, хочу его, даже пытаясь изгнать из своих мыслей. Как сейчас. Я твержу себе, что у меня получится.

Свет прикроватной лампы падает на Адди, но, похоже, она его не замечает. Спит в своей любимой уморительной позе: маленькая попка торчит вверх. Дочь смешно посапывает во сне. Это сопение я обожаю, хотя обожание лишено всякого здравого смысла, совершенно лишено, и мне даже кажется, что я могу быть хорошей матерью. Адди тихонько дышит мне в ухо, сама о том не подозревая.

Маленькая сопелка, зову я ее. Это прозвище приклеилось к дочери с младенчества. Я сидела и слушала ее, как радио. Смотрела на нее, будто в телевизор. Эти звуки, что она издает во сне, привязаны к моему сердцу веревочками, словно церковные колокола. Она сопит – и веревочка дергается. Я бы слушала ее весь день, наблюдала за ней, точно моя дочь – телешоу, которое я готова смотреть запоем.

– Эй, сопелка… – шепчу я ей, но только потому, что Люк спит. При нем я бы ни за что подобного не сказала.

Услышь он меня, расплылся бы в самодовольной улыбке, будто победил, будто всегда знал, что в каждой женщине генетически заложена сентиментальность, даже у меня, его не склонной к умилению жены. Прозвище Адди – наш с ней маленький секрет.

Как и ее фотографии. Я делаю их первого числа каждого месяца, чтобы отметить очередную веху в жизни моей дочери. Скоро исполнится четырнадцать месяцев, как она живет на нашей планете.

Адди чуть покачивается, двигая попкой, а потом громко фыркает. Приходится зажать рот рукой, чтобы не засмеяться.

Иногда о разводе я думаю не только из-за романа с Томасом. Иногда – из-за Адди. Потому что я хочу воспитывать ее сама, а не вместе с Люком.

Иногда я пытаюсь разобраться, что это означает – быть Роуз. Той, кто открещивалась от материнства, но все же стала матерью. Я хочу каждый день держаться с Адди естественно, без пристального взора Люка. Я схожу с ума от любви к этой малышке, спящей с задранной вверх попкой, и мне хочется не прятать свою любовь от мужа и не выслушивать от него «Я же говорил», когда ему случается видеть мою нежность. Так что порой желание бросить Люка не имеет никакого отношения к Томасу.

Прикусываю губу.

Я только что сделала то, что клялась не делать, причем дважды. Позволила Томасу пробраться в мои мысли. Всякий раз, когда это случается, мне больно. Похоже, как и Адди, Томас привязан канатами к моему сердцу. Хотелось бы мне их перерезать.

* * *

Мы поставили отношения на паузу.

Короткую, как всегда. Жить без Томаса – словно пытаться дышать под водой. Я могу делать это так долго, пока не начинает казаться, будто я тону.

Но я стараюсь. Стараюсь.

– Мне нужно спасать свой брак, – заявила я Томасу, когда мы виделись в последний раз.

Это было три недели назад. Я лежала в постели, смотрела на его спину, выпуклости мускулов, блеск гладкой кожи. Люк и Адди тоже были там с нами – их призраки. Муж парил рядом со мной, дочь уютно устроилась под одеялом, оба наблюдали, что мы с Томасом делаем голышом в номере отеля. Вина с каждым днем крепнет, прорастая в меня до мозга костей. Раньше я не так остро ее ощущала, но чем старше становится Адди, тем хуже мне. Люк и Адди всегда со мной, когда мы занимаемся любовью с Томасом, а мы постоянно этим занимаемся, в том и проблема.

Томас повернулся ко мне:

– Нет, Роуз.

– Да.

– Опять?

– Я должна.

Его глаза уже покраснели, заслезились.

– Нет, не должна. Как раз наоборот, – он потянулся ко мне, – нужно покончить с твоим браком, а не спасать его.

Я позволила притянуть меня в объятия. Я хотела Томаса, всегда хотела, даже когда этому сопротивлялась.

Ничто не могло заменить тело Томаса, эти ощущения, прикосновения его кожи к моей. Я никогда с ним не сдерживалась, отдавалась этому мужчине так, будто плавала в океане. Встречалась с Томасом, словно мне было нечего терять, а ведь могла потерять все. Мужа, ребенка, семью.

Но подобно тому как теперь я не в силах выносить прикосновения мужа, я не выношу и прикосновения Томаса. Мне хочется большего, постоянно, я мечтаю потрогать каждый дюйм его тела одновременно. Мне никогда не удавалось насытиться Томасом, я гадала, получится ли вообще.

– Я люблю тебя, – прошептал он мне в шею.

Я легла на бок, чтобы заглянуть ему в глаза.

– И я тебя люблю. Но мы должны остановиться, – сказала я, обнимая его, касаясь волос любимого, вжимаясь в тело Томаса столь сильно, будто если прижаться еще крепче, можно наконец слиться, стать одним целым.

Никогда раньше мне не хотелось поселиться в сердце другого, свернуться клубочком в одной из таинственных камер. Я желала присвоить недоступные части Томаса, получить от них ключи, сделать своими. Чтобы они принадлежали мне вечно.

Я должна была чувствовать это к Люку, такую же непостижимую любовь я должна испытывать к своему ребенку – и с Адди, в каком-то смысле, так и есть. Иногда любовь к ней напоминает безумие. Ужасное, прекрасное, пугающее.

Но любовь к Томасу – сумасшествие иного рода. В нем я нахожу себя, новые протоки и пути, желание, надежду и страсть, а также тишину, молчание и покой. Он для меня – место отдохновения, где можно не шевелиться даже на дюйм, и притом не возникнет никакого тревожного желания поерзать. Прильнуть к любимому, закрыть глаза и быть просто собой, Роуз, воплощением своей женской сути. Той сути, которая теряется, когда я с Люком.

Томас целовал меня то требовательно, то неспешно, словно в нашем распоряжении было сколько угодно времени, хотя нам остались лишь считаные часы в этом гостиничном номере. Мы задернули шторы, отгородившись от городской суеты и притворяясь, что нас там ничего не ждет.

Я бы всем пожертвовала ради этого мужчины. Всем.

Что же не дает мне сделать этот шаг? Может, я просто обманываю себя такими мыслями? Мои действия говорят об обратном. Они свидетельствуют: «Роуз, ты трусиха, ты ничего не предпримешь, чтобы быть вместе с ним. Не предпринимала и не предпримешь».